Львенок

— Ленка Серебряная. Она работает в «Зверэксе».

Шеф встал.

— Следи за сердцем, приятель. Ты пока молодой, но недалек уже тот возраст, когда это становится опасным. Счастливо!

Он энергично пожал мою руку и ослепил меня желтоватым светом своих изумительных челюстей.

— Счастливо, — ответил я и покинул его кабинет.

Когда я вернулся в свою комнату, Анежки там не оказалось. Вместо нее на столе лежала бумажка, на которой ее противнейшим бисерным почерком было написано «Я у тов. Буковского», что значило — пошла в парикмахерскую, а поэт Буковский служит мне прикрытием. Таким образом телефон был свободен, и я мог говорить без свидетелей. Говорить я намеревался с барышней Серебряной.

Я нашел в справочнике номер «Зверэкса» и взялся за трубку. Она зазвенела у меня под рукой.

— Алло! — сказал я раздраженно, желая дать понять, что перегружен работой и нервы у меня натянуты.

— Карел? — прошелестело в трубке.

Я нахмурился.

— Здравствуй, Вера.

Тишина. Не люблю убивать. После долгой паузы раздалось слабенькое, умоляющее:

— Ты ничего мне не скажешь, Карличек?

— Ничего.

Опять тишина.

— Что я тебе сделала?

Откуда-то возникло легкое, но при этом неприятное ощущение, что я свинья. Впрочем, за последние годы я уже настолько свыкся с ним, что решил не отказываться от заранее запланированной хирургической операции.

— Ничего ты мне не сделала, просто перестань звонить.

Она сообщила мне с отчаянием:

— Я наложу на себя руки!

— Да брось ты! — отозвался я. — Вера, уверяю тебя, так будет лучше для нас обоих. У тебя это очень скоро пройдет, и ты еще поблагодаришь меня за то, что мы расстались по-хорошему.

Она повторила:

— Наложу на себя руки!

— Ну ладно, Вера, пока!

И я повесил трубку.

Но тут же поднял ее и набрал номер «Зверэкса». Там было занято. Я с досадой вернул трубку на место и взялся за рукопись. Ярмила Цибулова, «Между нами, девочками. Повесть из современной жизни». Это было напечатано на каком-то старом ундервуде с заикающимся шрифтом, а в правом углу внизу красовался эпиграф:

«Женственность и все то, что творит женщину и мужчину, исходит от женщины. Лоно, соски, сисечки, молоко, слезы, смех, плач, влюбленные взгляды, волнение и любовные страсти.

Покачивание боками, подпрыгивания, изгибания, обнимания, сгибания и разгибания рук.

Кожа, загар, веснушки и волоски.

Странное понимание, которое приходит к нам, когда мы проводим рукой по обнаженному телу…»

Уолт Уитмен

Возле эпиграфа было приписано энергичным почерком академика Брата: «Вырванное из контекста производит неблагоприятное впечатление!». Рядом стоял корректорский значок «вычеркнуть!». Другая рука столь же энергично зачеркнула весь эпиграф целиком, заменив его цитатой:

«Нынешняя эпоха — это вовсе не идиллия; она основана на насилии, которое стремится ко все большему насилию: возможно, это даже не извращенность, а необходимость.»

Робинзон Джефферс^[12]

Я усмехнулся, открыл рукопись — и первая же фраза ударила меня по глазам: «Ганка знала уже наверняка: она залетела.»

Вот это да! Знакомая энергичная ручка подчеркнула предложение волнистой чертой, а вторая ручка — тоже уже знакомая и не менее энергичная — вывела сверху следующую сентенцию: «Ганка знала уже наверняка: половая связь с Франтой обошлась ей слишком дорого. Она в положении.»

Автор и ее методы правки сильно меня заинтересовали. Я листал рукопись и выбирал места, куда вмешивался Брат и где девушка на это реагировала. Фантазия у нее работала. Любопытный, однако, лексикон бранных слов — к каждому отмеченному академиком выражению она давала синоним, а иногда даже указывала в скобках два или три варианта. Это свидетельствовало то ли о невинном желании горячо вступиться за текст, то ли о нахальном чувстве юмора. Неужели она и в самом деле полагала, что Брат, подчеркнувший в диалоге предложение «Дам тебе пинка в задницу!», получит эстетическое наслаждение от «Дам тебе пинка в жопу (говновод)»?!

Чем дольше листал я страницы, покрытые волнистыми чертами Брата, тем больше утверждался в мысли, что автор наверняка закончила специальное учебное заведение для девушек-нарушительниц общественной морали и что мне надо с ней познакомиться.

И тут я вспомнил о барышне Серебряной. Телефон был под рукой, и я снова набрал номер. В сердце кольнуло, желудок сжался. Барышня Серебряная явно возвращала меня во времена моей юности. Желудочные колики давно уже возникали у меня вне всякой связи с любовными приключениями.

Занято больше не было. Несколько гудков, а потом, словно стаккато сладкой и опасной музыки, уверенный голос барышни Серебряной приятно отчеканил у меня в ухе:

— Зверэкс.

Чтобы сделать голос еще слаще, фоном ему служил клёкот какого-то попугая. Стоило мне услышать эти звуки джунглей, как я позабыл, что молчу, и фантазия добавила к ним видение загорелой обнаженной девушки с взлохмаченной головкой. А она тут же не преминула напомнить о себе:

— Алло! Зверэкс!

— Здравствуйте, — сказал я. — Повторите это, пожалуйста, еще несколько раз.

— У вас телефон разбит, или вы глухой? — спросила барышня Серебряная. Беззлобно спросила, явно меня не узнавая.

— Ни то, ни другое. Но я люблю музыку. А вы говорите так, словно играете на гобое.

— Да это же господин редактор, — произнес крохотный голосок в трубке, и одновременно с этим раскрылась дверь и на пороге возникла Даша Блюменфельдова.

Дашин голос, заставляющий вспомнить об игрушечной жестяной трубе, создал поразительный дуэт с отдаленными звуками гобоя.

— Привет! — сказала Даша, а голос в телефонной трубке подхватил: «Зверэкс, Зверэкс, Зверэкс…» Я закрыл микрофон ладонью и рявкнул Блюменфельдовой «Минуточку» таким тоном, что другая бы на ее месте тут же ретировалась. Но только не Блюменфельдова. Она шагнула к моему столу и уселась на угол.

— Зверэкс, Зверэкс, Зверэкс… Хватит? — спросила Серебряная.

— Не хватит, — ответил я. — Я должен услышать это своими ушами.

— А сейчас вы слушаете чужими?

— Я хочу сказать: без вмешательства техники. У вас найдется вечером время?

— Найдется, но не для того, чтобы твердить «Зверэкс, Зверэкс, Зверэкс», пока это вам не надоест.

— Мне это никогда не надоест.

— Тогда вам придется примириться с техникой. Я наговорю это на пленку и подарю ее вам на день рождения.

Блюменфельдова вся была совершенно беззастенчиво обращена в слух. Под контролем ее любопытных глаз приятная болтовня с барышней Серебряной теряла свое очарование.

— Ленка, можно я перезвоню чуть позже?

— Конечно. Меня сменит товарищ Бенешова. Я ухожу.

— Чтоб ей лопнуть, этой Бенешовой!

— Но она так замечательно произносит «Зверэкс».

— Куда вы идете?

— В зоопарк.

— Я вас там найду.

— Но у меня консультация.

— Какая консультация?

— У Гурвинека глисты.

— У кого? У Гурвинека?

На пухлом личике Даши Блюменфельдовой заиграла обличающая улыбка. Подслушивает, зараза.

— Антропопитекус троглодитес, или же господин шимпанзе, — пояснила Серебряная. Боже мой! Перед моим мысленным взором возник тубист с ампутированной ногой, и провидение дотронулось до меня своей ледяной рукой. Поразительное совпадение! Неужели несуществующий верховный блюститель нравственности собирается покарать меня за Веру?

— В общем… — звякнул голосок в телефоне.

— В общем, после вашей консультации.

— Я буду занята. — Коротенькая пауза — и потом неожиданно: — Лучше вечером. В семь у Манеса^[13]. Я редко прихожу вовремя.

— Буду там на полчаса раньше.

— Зверэкс, Зверэкс, — произнесла барышня Серебряная и повесила трубку. Я сделал то же самое. И с удовлетворением отметил про себя, что барышня Серебряная, как я и предполагал, та еще штучка.

— Извини, что помешала токованию, — сказала Блюменфельдова. Она в своей узкой юбке закинула ногу на ногу и нависла надо мной налитой грудью.