Форварды покидают поле

— Пусть у того они отсохнут,— заключил за него Керзон.

— Аминь! — воскликнул Гаврик Цупко.

— Мы решили,— не обращая внимания на реплики, продолжал капитан,— выйти на поле в полной форме: в майках, трусах и бутсах.— Он многозначительно взглянул на меня, свистнул и прибавил: — Силь ву пле.

Никто не знал, что означает это выражение, но капитан «Молнии» неизменно пользовался им, когда хотел подчеркнуть неопровержимость своего решения.

— Если у тебя, Федя, завелись деньжата, чтобы одеть пас по форме,— это очень хорошо,— с насмешкой сказал Санька.

— Заткнись, умник,— вспылил капитан.— Дай высказаться старшим...

Поднялся Керзон. Он приложил палец к ноздре, высморкался, вытер нос рукавом рубахи и с необычно серьезным выражением лица начал речь. Острый кадык забегал па его шее.

— Господа! Сэры! Товарищи пролетарии! По моим суммарным подсчетам, для превращения команды блатных и нищих в грозный футбольный клуб «Молния» потребуется 56 рублей 27 копеек советской валютой. Если означенную сумму разделить на 11 основных и трех запасных калек, выйдет по четыре рубля ноль две копейки с брата. Резюме: каждому надлежит, господа, через два дня внести означенную сумму капитану.

— Я согласен,— поддержал Славка.

Юрка Маркелов одобрительно качнул головой:

— За два дня и петух сможет достать.

— Тебе, Юрка, и пяти минут хватит,— разозлился я.— В маминой сумке деньги без счета, пятерку слямзишь — никто и не заметит.

Юрка, поджарый и белобрысый правый край, незлобиво глянул на меня правым глазом. Левый он потерял при взрыве гранаты, найденной им возле Косого Капонира.

— А ты у своей покопайся в сумке,— может, тоже слямзишь,— посоветовал он.

Юркин отец владел мельницей и был даже богаче Коржа, но детей деньгами не баловал, держал в черном теле. Поэтому и мы относились к Юрке с большей симпатией, чем к Славке. К тому же он не кичился, а даже стыдился зажиточности родителей и искренне завидовал своему дружку Олегу Весеннему, отец которого был дворником. Да и внешне Юрка скорей напоминал сына дворника: одежда на нем «горела», новая рубашка через день-два выглядела так, точно он ее носил со дня рождения. До глубокой осени Юрка ходил босиком, умывался главным образом под дождем. Олег Весенний, игравший в паре с Юркой правой связкой, был его прямой противоположностью и не случайно носил прозвище «Красавчик». Обычные брюки из чертовой кожи всегда были отутюжены и казались новыми, серая косоворотка застегнута на все пуговицы и подпоясана красивым шнуром. Едва кончался матч или тренировка, Олег шел умываться, и проделывал это необыкновенно тщательно. Даже старые ботинки его казались лакированными. Причесывался он на пробор и всегда носил при себе расческу, в то время как почти все мы пользовались для этого собственной пятерней.

Дружба правого крыла «Молнии» возникла не случайно. То, чего не хватало Юрке Маркелову, с избытком можно было найти у Олега Весеннего. Юрка — молчалив и немногословен, Олег болтает не умолкая, короткими и длинными очередями. Юрка — тщедушный и ленивый, Олег острый и колючий, как ёж.

Вот и сейчас он рьяно заступается за меня:

— У Вовкиной мамы сумок не водится, а когда деньги появляются, она их за пазухой прячет.

Все смеются. Противный Керзон тоже пытается острить:

— Джентльмены! Цивилизованному обществу давно известно о счастливой сорочке, в которой, благодарение богу, родился Вовка Радецкий. Но родиться в сорочке и всю жизнь ходить в маминой кофте, а сорочку хранить за семью замками в комоде — чудовищно...

— Чья б корова мычала, а твоя б молчала, факт! — встал Степка-точильщик.— Ты же, Керзон, родился за месяц до маминой свадьбы. Или ты недоносок, или байстрюк. Факт!

Тут вмешался капитан и велел Саньке высказаться по существу.

Санька поднялся и спокойно сказал:

— Керзону нечего кичиться своей мошной. Так зарабатывать каждый из нас сумеет, но не каждый захочет. Дело не в том, будем мы в майках или без них. Главное— дружно играть.

Степка-точильщик с ним не согласился.

— Не говори, Санька! Конечно, без спайки ни шиша не выйдет, факт. Но ты вот о чем подумай. Если играем, например, против такой же шпаны, как сами, можно и без трусов бегать, а когда против нас хлопцы по всей форме, один в один, и даже гетры на ногах — получается некрасиво. Деньги нужны большие,— столько сроду не соберешь, факт. А я знаю, где их взять. Спектакль или концерт в воскресенье на пляже устроить, вот что.

— Какой спектакль?

— Хлопцы! Точило заело! — воскликнул Гаврик Цупко.

Керзон расхохотался:

— Нет, вы поглядите на этого артиста! Вылитый Шаляпин.

— Цыц, ты, сопливый оратор,— обиделся Точильщик. Керзон страдал хроническим насморком.— Спектакль можно устроить, это же факт. Вовка принесет гитару, будет на ней аккомпанировать. Отгородим канатом сцену на пляже и дадим четыре номера. Жонглер — Вова Радецкий, он же аккомпаниатор. Племянник Федора Шаляпина,— при этом Степан ткнул себя пальцем в грудь,— исполнит пять песен. Затем знаменитый Саня Либредо, помощник всемирно-известного Морфи, покажет акробатические номера. В заключение Красавчик станцует чечетку, а Керзон выступит с шапкой в руках и соберет с фраеров пенензы.

— А правда, хлопцы, попытка не пытка,— поддержал Федор.

— Полста мы не соберем,— усомнился Гаврик Цупко. Мрачный, как демон, и черный, как ворон, Гаврик в свои шестнадцать лет работал грузчиком на пристани, хотя внешне и не производил впечатления сильного человека. Когда я видел его с мешковиной на плечах, согнувшегося под тяжестью куля муки пли сахара, мне казалось — вот-вот он свалится. Но грузчики считались с ним как с равным и заработок делили поровну. Гаврик был молчалив, вызвать его на разговор было так же трудно, как и заставить прочесть книгу: даже к приключениям Шерлока Холмса он относился с пренебрежением. Но сегодняшнее обсуждение даже его не могло оставить безучастным, и он угрюмо буркнул:

— Ночью можно заработать двадцатку на пристани.

— Что делать?

— В пять часов придут две баржи с сахаром. За ночь разгрузим, если дружно взяться.

— И сколько заплатят? — капитан любил ясность.

— Два целкаша на брата.

— Хм... Дело! Махнем, ребята, всей командой.

Все молчали. В открытом окне шелестела листва каштанов.

— Я не могу, хоть убейте,— первым встал Славка.

Его примеру последовал и Керзон:

— Ночью работать? Мерси, господа! Я вношу своих полтора, ну, пусть даже два целкаша, и общий привет почтенному обществу.

Подчас моя ненависть к Керзону перерастала в бешенство, но я не успел и слова сказать, как встал Илья:

— Если у тебя денег куры не клюют — давай двадцатку или полста, и мы купим форму команде.

Керзон осыпал Илью бранью. Атмосфера накалялась. Илья держался спокойно, но когда Керзон стал втягивать носом воздух, гримасничая и кривляясь, Илья вмиг преобразился. Мы знали: Илья и его брат Леня, игравший запасным хавбеком, могли стерпеть что угодно, кроме клички, которой их дразнил Керзон. Эта позорная кличка, намекавшая на профессию их отца, работавшего в ассенизационном обозе, приводила близнецов в бешенство. Добродушный и всегда готовый помочь товарищу, Илья был любимцем команды и старательным игроком. Федор Марченко и даже Седой Матрос никогда не прибегали к прозвищу, придуманному Керзоном, щадя самолюбие братьев.

Разгневанный Илья ударил Керзона головой в нос. Кровь хлынула так обильно, что о продолжении поединка не могло быть и речи.

— Молодец, старик! — хлопая Илью по плечу, сказал капитан.— Неплохо бьешь головой по воротам.

Все рассмеялись, а Керзон, задрав голову и утираясь рукавом, пошел во двор умываться.

— Поговорили, и хватит! — прекратил дальнейший спор капитан, когда вратарь вернулся и молча сел в углу. — Сегодня все до одного будут в пять часов на пристани, а кто не хочет, хай на бога пеняет, понятно?

— Уполне,— огрызнулся Керзон,— люблю джентльменский разговор.— А как же с концертом Федора Шаляпина? — показал он глазами на Степку.