Рассказы

Город спал. Глухая темнота заливала улицы и переулки. Мы спотыкались о камни мостовой, налетали друг на друга, оступались в выбоины и мечтали.

- Две легковых машины, - говорил Орька. - Самых лучших. Две "чайки". Для всего класса. Одну для мальчишек, другую для девчонок.

- А себе по велосипеду, - добавлял я.

- Два волейбольных мяча. Один девчонкам, другой нам.

- Тогда надо и сетки.

- Фотоаппараты, - сказал Орька.

- Борьке Линевскому боксерские перчатки.

- Электрическую машину.

- Какую еще электрическую машину?

- Которую мы разбили в физическом кабинете, помнишь?

- А, ту самую? Купим!

- Горны, - сказал я. - Пионерские горны.

- И новые барабаны.

- Слушай, а что, если на летних каникулах всем классом махнуть в Москву?

- Махнем, - сказал Орька.

Так мы дошли до Орькиного переулка. Около дома Орьку уже поджидала мать.

- Ты где шатаешься, паршивец? - спросила она. По голосу я понял, что и мне лучше не попадаться ей на глаза.

- Ты не забудь, - шепнул Орька. - Завтра в одиннадцать.

В нашем городе заведующего краеведческим музеем Алексея Николаевича Гуковского все считали чудаком.

Алексею Николаевичу было на вид лет шестьдесят, но держался он очень прямо, и ветер трепал на его голове пепельно-серые волосы. Зимой и летом Гуковский ходил в одном и том же сером плаще с одной пуговицей. На боку у него висела зеленая парусиновая сумка от противогаза, в которую он собирал голыши на берегу реки, корни каких-то растений, семена и просто комья земли с кукурузных полей. Он жил один при музее, в тесной комнатушке с окном, выходящим на задний двор, заваленный древними могильными плитами, каменными щербатыми крестами, жерновами и старыми ящиками.

Он любил ребят и разговаривал с ними охотнее, чем со взрослыми, а ребята тащили к нему все, что удавалось раскопать на пыльных чердаках, в земле и на полуразмытых дождями обрывистых берегах реки.

В музее почти не было посетителей. Местные жители давно уже знали, что в какой витрине лежит, и по маленьким комнатам, которые назывались залами, бродили, перешептываясь, только курортники.

Мы пришли к открытию музея. Мы слышали, как изнутри отодвигают железный засов, как загремел ключ в замочной скважине, потом дверь распахнулась, и мы увидели Гуковского.

- Здравствуйте, - сказал он. - Принесли что-нибудь?

- Принесли, - сказал Орька.

- Проходите, - он отодвинулся в сторону и пропустил нас в темный прохладный коридор.

И вот мы сидим в кабинете Алексея Николаевича в глубоких кожаных креслах, из которых кое-где торчит набивка. Окно кабинета распахнуто, солнце дымными лучами бьет нам прямо в глаза, и мы жмуримся от свежего утреннего света.

- Ну, показывайте добычу, - говорит Алексей Николаевич, присаживаясь за большой письменный стол, обтянутый зеленым канцелярским сукном.

Орька достает из кармана записную книжку, из нее - целлофановый конвертик, в который мы вложили марку, чтобы она не терлась и не пачкалась, и кладет конвертик на стол.

- Только одна марка? - удивляется Гуковский.

- Только одна, - говорит Орька. - Нам нужно знать, настоящая она или нет.

- Посмотрим, посмотрим, - говорит Гуковский и вынимает из ящика стола большую, как чайное блюдце, лупу...

Больше всего меня поразило то, что старый, седой Алексей Николаевич, присмотревшись к марке, вдруг закричал, как Орька:

- "Розовая Гвиана"!

Он склонился над маркой и осмотрел все ее уголки, то придвигая лупу к своему носу, то отводя ее подальше от глаз.

- Да, да, Постидж Бритиш, "Дамус Петимус", - бормотал он, вглядываясь в розовый корабль на розовых волнах.

Потом он осторожно прикоснулся к целлофановому конверту пальцем. Потом вынул из кармана пинцет с широкими плоскими концами, выудил марку из конвертика, перевернул ее, осмотрел сзади, осмотрел с ребра и наконец, вложив ее обратно в конверт, посмотрел на нас.

- Где вы нашли эту марку?

- Я ее... выменял, - сказал Орька.

- У кого?

- У какого-то мальчишки.

- У какого мальчишки?

- Не знаю. Я его никогда раньше не видел, - сказал Орька.

- Черт возьми, это какой-то бред! - вскрикнул Гуковский, бросая лупу на стол. - Двенадцатилетние сорванцы шатаются по улицам, играют в бабки и обмениваются уникальнейшими марками в мире! Нет, я сейчас сойду с ума!

Он снова посмотрел на марку в лупу.

- Отлично сохранилась. А вы знаете, что таких марок только две штуки? Вы знаете, что это за марка?

- Знаем, - сказал Орька.

- Что вы хотите с ней делать?

- Она настоящая?.. - спросил Орька.

- Он еще спрашивает! Мальчик, я тридцать четыре года коллекционирую марки. Тридцать четыре года, ты понимаешь? У меня в музее полный Советский Союз, полная царская Россия, почти полная Франция, а он еще спрашивает! Хотел бы я знать, кто осмелится подделать "Розовую Гвиану"! Что вы будете с ней делать?

- Мы хотим ее продать, - сказал Орька.

- Да вы знаете, сколько она стоит?

- Знаем, - сказал Орька.

- Так, - сказал Гуковский и задумался, глядя в окно.

Мы сидели, смотрели на него и молчали.

- Что вы будете делать с такими деньгами?

- Мы хотим купить для нашего класса... ну, в общем, для школы, два автомобиля. Легковых. Потом электрическую машину. Ну, еще фотоаппараты...

- Велосипеды, - подсказал я.

- И еще съездить всем классом в Москву...

Гуковский улыбнулся и покачал головой:

- Ну и сорванцы!

- Алексей Николаевич! - сказал Орька. - Мы же не для себя, мы для школы. И мы пришли к вам посоветоваться. Помогите нам продать эту марку.

- По-моему, можно сделать так, - наконец сказал он. - Мы пошлем эту марку ценной бандеролью в Москву, в Центральную филателистическую контору на экспертизу. Там еще раз проверят, настоящая она или нет, хотя я нисколько не сомневаюсь в ее подлинности. К бандероли мы приложим письмо. В письме мы спросим, каким образом можно реализовать эту Гвиану. Я это сделаю сегодня же. Надеюсь, вы мне доверяете?

- Конечно! - сказали мы в один голос.

- Прекрасно! А теперь дайте мне ваш адрес. Я хочу, чтобы ответ из Москвы пришел к вам домой.

Ответ из Москвы пришел на десятый день. Орька сразу примчался ко мне. Он даже не распечатал письмо. Он хотел, чтобы мы это сделали вместе. Он был настоящим другом.