Пурга над «Карточным домиком»

6

До сих пор Стеша считала, что на свете нет и не может быть ничего страшнее, чем выйти на сцену и за быть слова роли. Когда такое снилось, просыпалась, как от кошмара. Лавруше нынешним летом пришлось своими руками пристрелить истерзанного совой зайчонка — в его жизни это было пока самое страшное. Димон боялся зубного врача, но в сто раз сильнее боялся, что Стеша узнает об этом. Киля уже привык ко всем своим несчастьям и боялся лишь одного: подбежит он однажды утром к своим новым друзьям, а они ему снова скажут «не ходи за нами». То есть каждый из них уже имел какое-то понятие о том, что значит «страшно», «очень страшно», «мороз по коже».

Однако такого переживать им еще не приходилось.

Они попятились обратно в кафе, задвинули дверь и замерли там в полутьме, тяжело дыша и стараясь хоть локтем, хоть костяшками пальцев касаться друг друга.

— …ак он… ак он на меня… оглядел… — прошептал Киля, проглатывая половину согласных.

Стеша нашла руку Димона, вцепилась в нее и с надеждой заглянула в лицо:

— Дим?… А они живые?

— Не знаю. Надо бы посмотреть.

— Ой, не смей! А вдруг нас заметят?.. Те, Другие.

— Кто?

— Которые это сделали.

— Ты думаешь, что кто-то пришел раньше нас и…

Они прислушались.

Полумрак и тишина кафе, казавшиеся раньше уютными, теперь грозно надвинулись на них; от воющей черноты за окном опять повеяло жутью. Даже елочные украшения превратились в десятки злых глаз, мерцающих из угла.

Лавруша тем временем, согнувшись и бормоча что-то себе под нос, возился с дверной ручкой — приматывал проволокой к крюку в стене.

— Готово. Теперь не войдут. Димон скептически покосился на его работу и прошептал:

— Дернут посильнее — и отлетит. Все же за запертой дверью было спокойнее. На всякий случай они отошли подальше.

— Никогда не думала, что от страха может быть так больно внутри, — созналась Стеша. — Хуже, чем операция без наркоза.

— Без наркоза сейчас не делают.

— Мне делали, — сказал Киля. — В горле. Но там быстро, раз — и все. А тут…

— Эх, ружьишко бы какое-нибудь. Хоть подводное. Или дедушкину двустволку.

— Зачем тебе?

— Попугать, если кто войдет.

— А может, они просто отравились все? Может, съели за ужином какую-нибудь дрянь и не заметили.

— Ага. Или сонная болезнь. Может, здесь какого-нибудь снотворного газу напущено. И мы тоже через пять минут повалимся все и будем лежать так на полу. Без-ды-хан-но.

— Вот и надо что-то предпринимать. Пока еще не поздно.

— А что? Убежать? Опять в лес, на ветер?

— Ну, нет. Еще неизвестно, что страшнее. Замерзнуть или тихонько заснуть от газа.

— Тсс-с-с… Слышите?

Они замерли, подняв лица к потолку.

— Что там?

— Кто-то ходит.

— Ерунда… Послышалось.

— Ну, хватит, — Димон встал и задернул «молнию» на своей куртке. — Чем сидеть здесь и трястись без толку… Я пойду посмотрю.

— И я с тобой, — подпрыгнул Киля. — Можно?

— Ишь какой прыткий стал. А нога?

— Плевать я на нее хотел, на ногу.

— Нет, — подумав, объявил Димон. — Раненые и женщины останутся здесь. Лавруша, идешь?

— Раз я не раненый и не женщина…

— А вы — заприте снова за нами. И никого — слышите? — никого чужого не пускайте.

Стеша хотела что-то возразить, но они замахали на нее и поспешно, словно боясь растерять свою решимость, отмотали дверную ручку и выскользнули в вестибюль.

…Человек лежал все так же — одна рука подогнулась под туловище, другая вытянута вперед. Будто плыл посуху кролем и голову вывернул специально набок, чтобы глотнуть воздуха. От начинавшейся лысины лоб казался вдвое больше нормального. Димон, стараясь не глядеть на двух других, присел рядом и ощупал эту выброшенную вперед руку.

— Не знаешь, где пульс должен быть?

— Не знаю, — прошептал Лавруша. — У меня вот здесь: на запястье под часами.

— Ага, нащупал. Сла-а-абенький…

— Все-таки живой.

Набравшись духу, Димон взял лежащего за плечо и сильно потряс.

— Эй, очнитесь, пожалуйста. Что с вами? Вы ранены, да?

Тот даже не пошевелился. Только голова его безвольно перекатилась по полу со скулы на ухо и вывернулась еще сильнее. Правда, никаких следов крови ни на одежде, ни на полу вокруг не было заметно.

— У Стеши в рюкзаке есть одеколон, — сказал Лавруша. — Она всегда вместо йода с собой одеколон носит. И стрептоцид. Может, сходить?

— Нужен ему сейчас твой одеколон. Давай, лучше посмотрим, что с другими.

Они перешли к тому, который сидел у стены с открытыми глазами. Он тоже был жив и негромко дышал сквозь стиснутые зубы. Пижамная куртка с вышитой на кармашке буквой «Д», мягкие домашние брюки, шлепанцы на босу ногу. Казалось, человек только что встал с кровати и спустился вниз посмотреть, что происходит.

Высоко поднятые брови придавали выражению его лица что-то детское.

Возникало впечатление, будто он просто очень крепко задумался и достаточно лишь чему-нибудь живому попасть под его остановившийся взгляд, как он придет в себя. Но нет, — Димон и Лавруша по очереди, преодолевая жуть, заглядывали ему в глаза, но они оставались такими же неподвижными, смотрели сквозь них в пустоту.

Около третьего, лежавшего на лестничной площадке, можно было не задерживаться. Та же неловкая поза, то же детски-удивленное выражение лица. Одет он был в ватник и сапоги, и рядом валялась меховая шапка с блестящим значком — скрещенные дубовые листья.

— Лесник, — прошептал Лавруша.

— А вот и двустволка, — обрадовался Ди мон.

Действительно — подальше, из-под самых ступеней выглядывал обшарпанный приклад старой «тулки». Димон поднял ее, нажал на рычаг, надломил ствол. Блеснула красная медь двух нестреляных капсюлей.

— Заряжена…

Они переглянулись.

Лавруша сжал губы и решительно замотал головой. Димон вздохнул, положил «тулку» на место и прикрыл ее краем лестничного ковра. — Мне отец наказывал, — как бы извиняясь, объяснил Лавруша. — Руки трясутся — за ружье не берись.

Димон вытянул руку и посмотрел на пальцы. Они заметно дрожали.

От площадки, где они стояли, лестница делала поворот и поднималась дальше к стеклянным дверям второго этажа. За ними налево и направо уходил пустой коридор, выглядывала ярко-зеленая ветвь какого-то растения. Пока они медленно, одну за одной одолевали оставшиеся ступени, растение открывало им все новые и новые ветви и на самом верху показало, как подарок, как приз за восхождение, роскошную гроздь желтых цветов.

— Если и там одни полутрупы валяются… — пробормотал Димон.

— Тогда что?

— Не знаю… Уж лучше бы хоть чудовище — только, чтоб живое.

Они подошли к стеклянным дверям и осторожно выглянули — один направо, другой налево. Направо ничего не было видно из-за растения, из-за этого экзотического, назло пурге цветущего дерева в кадке; Лавруша повернулся и тоже стал смотреть налево.

Почему-то с первого взгляда делалось ясно: нет, это не санаторий. И не дом отдыха.

Хотя и дальше по стенам вилась всевозможная зелень, и кое-где висели картины, и пол застлан ковром, невозможно было усомниться в том, что все здесь устроено для дела, что здесь — работают.

Самым не санаторным были два никелированных рельса, проложенных под потолком по всей длине коридора. Под ними через ровные интервалы темнели проемы дверей, обитых кожей, на каждой — табличка. То ли полка, то ли подвесная скамейка застыла в воздухе неподалеку от лестницы. Она была зацеплена двумя роликами за рельсы. Получалось что-то вроде маленькой подвесной железной дороги.

И ни души.

Ни на полу, ни у стены, ни за цветущим деревом вплоть до окна, темневшего в дальнем конце коридора, не было ни одного человека — ни лежащего без чувств, ни сидящего, ни идущего.

— Никого, — прошептал Лавруша. — Слушай, а вообще-то мы хотим кого-нибудь найти? Или наоборот — хотим, чтоб никого не оказалось? Я уже не знаю, чего хотеть.