Остров Колдун

Мы с Фомой только глаза вытаращили. Вот уж не ждал я от неё такой прыти! И с такой яростью она говорила, что тут уж видно было – все чистая правда и так она и думает. Медицинские сестры, её подружки, тоже молчали, совсем растерянные. Они ничего подобного и не ждали, да она и сама не ждала. Просто так у неё вырвалось.

– Спасибо за науку, – сказал Степан. – Прощайте, Глаша.

Повернулся и ушел.

Только он скрылся за домами, как Глаша ударилась в слезы. Ну, тут медицинские сестры её подхватили и повели в больницу успокаивать. И уж сколько тут было пролито слез и накапано капель, даже представить себе невозможно.

Когда все ушли утешать рыдавшую Глашу, Валька сказала:

– Вот молодец! Подумайте только!

А Фома сказал:

– Хоть и боится моря, а видно – морячка природная.

И больше мы об этом не говорили, Фома скоро простился и ушел. А мы с Валькой стали ложиться спать. Глашины рыданья к этому времени затихли, и медицинские сестры пошли её провожать домой. Я, как лег, сразу стал засыпать, очень уж мы нагулялись, и вдруг слышу сквозь сои голос Фомы за окном:

– Даня, Даня!

Конечно, пока я вставал, Валька уже торчала в окне, как будто бы Фома её звал.

– Тебе чего? – спросила она.

– Мне Даниила, – хмуро сказал Фома. Но тут высунулся и я.

– Чего тебе? Случилось что?

– А у нас Степан был, – сказал Фома. – Пришел, поклонился деду и говорит: «Если у вас, Фома Тимофеевич» никого лучше на примете нет, прошу вас, возьмите меня на «Книжник» матросом».

Фома замолчал. Молчали и мы с Валькой. Мы. даже не знали, что и сказать, так нам все это нравилось.

На следующий день все становище говорило о том, что Степан Новоселов, лучший матрос, согласился пойти на «Книжник», да ещё и не просто согласился, а пришел к капитану проситься. И надо сказать, никто над Степаном не смеялся. В том, что Новоселов настоящий моряк, ни у кого сомнения быть не могло. Между прочим, о разговоре с Глашей, кажется, никто ничего не знал. Она сама молчала, медицинские сестры тоже не болтали, а Вальке я сказал, что если она будет трепать языком, так хоть я принципиально и против того, чтобы бить младших, а девчонок особенно, но уж ради этого случая сделаю исключение.

Вечером пришла как ни в чем не бывало Глаша. Про вчерашнее никто даже словом не помянул. Закончив работу, вышли на крылечко медицинские сестры, сидели, разговаривали, потом вернулись с моря боты, пришел Степан в шевиотовом синем костюме, при галстуке, сказал: «Пойдемте пройдемся, Глаша», и Глаша сказала: «Ну что ж, если разве ненадолго». И они ушли.

И тут получился неприятный случай. Не успели они и двадцати шагов отойти от больницы, как им навстречу попалась компания. Шел Жгутов с гармошкой и ещё двое ребят с ремонтной базы, такие же гуляки, как он. Увидев Степана, Жгутов остановился, перестал играть и сказал:

– Ты, говорят, Степан, в лавочку продавцом поступил?

И Жгутов был пьян, и эти два его дружка тоже. Они как расхохочутся. А ночь летняя, все окна открыты, народ ещё не спит и все слышит. Но только Степан не растерялся. Он на минуту остановился, посмотрел на Жгутова и сказал:

– Ты, друг, сам знаешь, я на любой посудине моряком останусь. И все это знают. А тебя хоть на океанский лайнер назначь – ты все равно гуляка, болтун и моряк из тебя, как из свиньи верховая лошадь. И это тоже все знают.

Жгутов и его друзья не нашлись что ответить, и Степан под руку с Глафирой прошел мимо них спокойно и важно.

И все-таки бот «Книжник» не мог выйти в море. Моториста не было. Коновалов захаживал и в правление и к заведующему ремонтной базой и всем хотелось ему помочь, но все только руками разводили. Желающих не находилось. Вот старик думал, думал и, как это ему ни было тяжело, пошел сам к Жгутову. Жгутову, правда, и самому было худо. Его никуда не брали. Каждый капитан знал, что с ним мороки не оберешься. Вот он и ходил без работы. Сперва его дружки угощали, а потом он всем надоел. Для него бот «Книжник» был прямо спасением. Поэтому он сказал:

– Спасибо, Фома Тимофеевич, с таким капитаном, как вы, всякому лестно плавать, а насчет того, что за мной грехов много, так вот вам слово даю – как отрезано. Новую жизнь начинаю.

И вот наконец было объявлено, что в понедельник в восемь утра бот «Книжник» отправляется в первый рейс. Должен был он сначала идти в становище Черный камень. Это от нашего становища ходу часа три. В одиннадцать часов должен был прибыть в Черный камень, а в двенадцать начать торговать. Об этом уже было сообщено туда по телефону, и там обещали вывесить объявление. В Черном камне бот должен был простоять, пока будет торговля. Когда все купят, что кому нужно, бот должен был идти дальше, в следующее становище, тоже ходу часа четыре. И так до тех пор, пока будет товар.

В воскресенье решили с утра выйти в море, часа на четыре, опробовать бот. После ремонта судно всегда пробуют: как мотор работает, не заедает ли руль, в порядке ли компас.

В субботу, в середине дня, мать взяла чемоданчик с инструментами и отправилась к Фоме Тимофеевичу. Пришли мы все к нему, то есть пришла, собственно, мама, а мы с Валей толкались под окнами.

Мама измерила давление, выслушала Фому Тимофеевича и сказала: – Всё. Одевайтесь.

Тут мы с Валькой тихонько, стараясь не обращать на себя внимания, вошли в дом. Фома Тимофеевич уже надел рубаху и сидел очень взволнованный. По нему это никогда не видно, но я уже знал приметы, Фома и Марья Степановна тоже, кажется, волновались, так что на нас никто не обратил внимания, кроме мамы. Мама нахмурилась, увидев нас, но ничего не сказала.

– Ну что ж, Фома Тимофеевич, – начала мама, – дела ваши неплохи. Вот вы отдохнули, теперь у вас и давление лучше и сердце лучше работает. Я думаю, что теперь вам море не повредит, Тем более на «Книжнике» работа не напряжённая, будет когда отдохнуть. Так что благословляю вас, но только с одним условием – тяжестей не таскать и не напрягаться. Придете в порт, полежите часок-другой, отдохните. Фома Тимофеевич слушал с серьезным лицом и кивал головой, но я видел, что глаза у него чуть прищурены, и подозревал, что он не собирается так уж строго выполнять врачебные предписания.

– Спасибо, доктор, – сказал Фома Тимофеевич. – По совести сказать, был я на вас в обиде, но понимаю, что вы для моей пользы старались. А насчет плавания вы не волнуйтесь, это ж не плавание. Бережком от порта к порту. Спокойнее, чем на берегу.

– Де-ед, – протянул Фома, – де-ед!

Капитан нахмурился.

– Молчи, Фома, – сказал он, – не мешай, когда люди разговаривают!

– Ну, де-ед! – продолжал канючить Фома. – Да ну дед же!…

Я не понимал, чего он хочет, и смотрел на него с удивлением.

Фома Тимофеевич усмехнулся, закурил трубочку, пыхнул раз-другой и сказал:

– Вот, Наталья Евгеньевна, не дает мне покоя внук. А дело-то к вам относится.

Надумал я взять с собой в рейс Фому. Так он ко мне пристал, чтоб и вашего Даню взять. Я не против, плавание тихое, безопасное. Вдвоем мальчикам веселее будет, повидают наши места, с людьми познакомятся. Место на боте есть, так что, если вы согласны, я с удовольствием.

У меня даже дыханье захватило. Все-таки, какой Фома молодец! Другой бы обрадовался, что его берут, и о товарище даже бы не подумал. Даже, может, ещё и хвастать бы стал перед товарищем, что, мол, вот я в море иду, а тебе, мол, куда! А Фома видите какой! Это моряцкая школа. На море очень сильно чувство товарищества. Но только я об этом подумал, как выскочила вперед Валька.

– Почему это Даня может идти, а я не могу? – сказала она, – Вот Глафира тоже женщина, а отправляется в рейс, и ничего тут страшного нет. – И сразу перешла на другой тон: – Мамочка, миленькая, ну пожалуйста, ну голубушка!

Ну что вы будете делать с девчонкой! Решается серьезный вопрос, ещё вообще неизвестно, что скажет мама и пустит ли меня, а она лезет со своими капризами! Я незаметно погрозил ей кулаком, но она не обратила на это никакого внимания.