Кораблики, или «Помоги мне в пути»

Конечно, убогость, бедность, безделье, воровство и наверняка все прочие "прелести" трущоб, но все же... все же казалось мне, что есть тут какая-то своя романтика. И загадочность.

"Это потому, что смотришь со стороны, – ехидно одернул я себя. – А вот пожил бы здесь..."

Но завороженность этим "нетеперешним" миром не оставляла меня.

Порой попадались совсем фантастические сооружения: круглая приземистая башня из кирпича, опоясанная спиралью железной лестницы и увенчанная невесть как закинутым туда маленьким катером с пробитыми бортами. Каменная аркада, будто перенесенная сюда из развалин средневекового города. Гулкий, пустой внутри ангар с кружевом железных перекрытий под крышей, а в нем, посередине, громадная безголовая статуя какого-то деятеля в мундире с эполетами...

Несмотря на совет мужика, пошли мы и через "Пассаж". Сивка пренебрежительно сказал:

– Вот еще, "не ходите"... Там Гошка Заяц живет.

"Пассаж" – это было кошмарно длинное здание – то ли бывший склад, то ли барак. Мы шли по замусоренному коридору, а с двух сторон были распахнутые двери, и за ними шла всякая здешняя жизнь: где-то стирали, где-то ругались, где-то спали вповалку. Кто-то стучал клепальным молотком по медному листу, кто-то жарил на сковороде подгоревшие лепешки. Ревели младенцы. И в то же время доносились аккорды пианино (явно не электронного, настоящего). Потом в одной из дверей я увидел девушку на подоконнике – ну будто с портрета девятнадцатого века: с косой, в просвеченном солнцем желтом платье, с книгой на коленях. Девушка рассеянно взглянула на нас и перелистнула страницу... А из одной двери, перегороженной дощатым прилавком, старичок, похожий на часового мастера, спросил:

– Господина, случайно, не интересует то, что стреляет? Имеется выбор...

– Спасибо, у него есть, – гордо отозвался Сивка.

– Прощения просим...

Казалось, не будет конца у этого дома-улицы... Но все же вот он, конец. Шагнули опять в траву. И Сивка вдруг завопил:

– Гошка! Зайчик!

Подбежал к нам белобрысый, чуть раскосый мальчишка лет шести, в какой-то немыслимой мешковине до колен. С робким восторгом уставился на Сивку.

– Дядя Питвик, это Гошка. Ну, тот самый, который тогда с нами... – Сивка оттащил Зайчика в сторону, что-то зашептал ему. Тот неуверенно улыбался, мигал. Кивал.

Наконец Сивка взял меня за рукав:

– Идемте...

А Гошка Заяц, приоткрыв рот, смотрел нам вслед.

– Что ты ему сказал? – поинтересовался я.

– Объяснил про вас... А еще – что скоро возьму его к себе.

– К себе... то есть к отцу Венедикту?

– Ну да!

– Ты думаешь, отец Венедикт обрадуется? – не удержался я.

– Ага!.. Мы же с Зайчиком как братья.

– П-понятно... Сивка, а долго еще идти?

– Не-а...

Пристаня тянулись по берегу бывшего оврага, который после затопления сделался узким заливом или, вернее, этакой извилистой бухтой. Одно время бухту использовали для стоянки всякого мелкого флота и старых, списанных судов. Потом все хозяйство оказалось заброшенным, тогда-то и начал расти здесь этот фантастический, никакими планами и законами не предусмотренный поселок. Убежище тех, кто не нужен Республике (и кому Республика тоже не нужна).

Многие тропинки вели к берегу. Сюда же тянулись рельсы узкоколеек. Решетчатые мостки, развалившиеся причалы, разбитые и обгорелые дебаркадеры занимали почти всю границу воды и суши.

Скоро места сделались более глухими. Больше стало необитаемых развалин и широких, поросших белоцветом пустырей.

На краю такого пустыря, прижимаясь к остаткам бетонной косой изгороди, стояло жилище Китайца. Стены обмазаны глиной, крыша – из днища старого катера.

Китаец сидел у распахнутой двери. Колупался в обрезках жести. Двухлетняя девочка в замурзанном платье возилась у его ног с ярким пластиковым корпусом компьютерного стереокомбайна. Воззрилась на меня и на Сивку, мусоля большой палец.

– Дайка, привет... Дядя Кий, это отец Пита. Пит думает, что он погиб, а он – вот... – У Сивки был явный талант излагать в двух словах трудные ситуации.

Китаец был старый, с темной негритянской кожей. Но явно китаец, не негр. Он, видимо, как и многие, уже слышал про нас. Глянул невозмутимыми, с резким блеском белков глазами, покивал с буддийским спокойствием:

– Отец – хорошо. Петька будет рад... Да, он очень будет рад... Девочка, не соси палец. Ай, какая девочка, что скажет дядя...

– А он где, Петька-то?! – не выдержал я.

– Гуляет. Он гуляет. Кыс гуляет. Чего еще делать? У нас всегда есть время... Вот и ходит. Наверно, где Сор-гора ходит. Я сказал: "Петька, собирай всякую мелочь, банки, склянки, кусочки, будем делать солдатиков. Сделаем много, деньги будут, тебе штаны-фуфайку купим, скоро осень, как без них?" Не знали, что папа приедет. Он не знал, я не знал...

– Где эта Сор-гора?

Сивка дернул меня:

– Пойдем, дядя Пит!

Оказалось, что Сор-гора – это холм на месте старой заросшей свалки. Рядом с Пристанями. Там, если постараться, отыскать можно что хочешь. Вот пристанские мальчишки и ходят туда за добычей.

– Дядя Пит, не горюй! Там-то мы его точно найдем!

К Сор-горе вел узкий проход между остатками кирпичных складов и развалившейся загородкой из пористых бетонных плит. Опять пришлось пробираться через сорняки, перемешанные с обрывками колючей проволоки. Зато гора была уже вот она, перед нами. Серая, похожая на гигантский муравейник, покрытый кустами и всякой рухлядью. И на склонах – будто и правда деловитые муравьи – копошились десятки ребятишек.

Там, совсем недалеко, где-то и мой Петька! Скорей же!!

Мы были у подножия, когда раздался тонкий вскрик. И сразу – еще крики:

– Робины, чух! Клюва идут!

И заметались, кинулись с горы.

Я замер, Сивка тоже.

"Робины" – значит "ребята", это я знал. "Чух" – "берегись". "Клюва" – "полицейские". Это меня, что ли, мальчишки заподозрили?

Нет, не во мне дело! Рослые служаки в серых форменных блузах и высоких касках цепью бежали из-за бугра. Вроде бы не шибко бежали, но как-то случилось, что у них в охапках оказывались орущие, бьющие руками-ногами мальчишки. А сверху с негромким шелестом винтов спускались два черно-голубых вертолета...