Томек в стране фараонов

Мои проводники пришли от этого моего умения в истинный восторг. И снова я слышал слово «марабу». Признаюсь, мне это уже надоело.

Тем не менее, это было еще не самое необычное из приключений, какое я пережил во время моих долгих странствий.

О скорпионах и туарегах

Пришел к концу очередной день, мы расположились на ночлег. Я лежал на песке, мой опекун заканчивал обряд приготовления чая. Неспешно горел костер, а мы разговаривали. Мы все больше понимали друг друга, и я узнал, что нахожусь в руках туарегов [185], кочующих горцев с севера.

«Мой» туарег со звучным именем Угзан, священнодействовал над своим настоем, а менее благородные обязанности исполнял его слуга, которого он называл харратином. Сначала я думал, что это имя, позднее же выяснил, что туареги, как индусы, делятся на касты. Угзан принадлежал к высшей касте; он занимался верблюдами. Низшую касту составляли харратины, еще ниже стояли черные рабы.

Мы отдыхали под небольшой скалой. Угзан снял тагельмуст, черную повязку, прикрывавшую лицо и голову. Я вам уже говорил, кажется, что туареги, а вернее, только те, кто занимается верблюдами, и воины носили длинные, ниспадающие черно-голубые либо белые одежды. И закрывали лица, чего их женщины не делали никогда… Странные бывают обычаи и традиции, правда?

Под повязкой лицо у Угзана было голубым! Я понимаю, что это обстоятельство вас страшно интригует, оно также интриговало и меня. Ты недоверчиво улыбаешься, Тадек… Но у них на самом деле были голубые лица! По крайней мере, до той поры, пока они не умылись. Тогда оказалось, что кожа у них светлая. До сих пор мне неведомо, каким образом они достигают этого необычайного голубого оттенка. Предполагаю, однако, что они применяют тот же краситель, которым красят ткани повязок и одеяний [186].

Так вот, мы лежали тогда на песке и общались немного жестами, немного отдельными французскими словами. Если я что-то не понимал, он повторял много раз, помогая себе руками. Вдруг мне показалось, что из-под ближайшей скалы, там, куда не достигал свет от костра, что-то выползает. Сначала я подумал, что мне привиделось. Но нет!

По песку греб клешнями жутких размеров скорпион [187]. Они обычно выходят на охоту вечером. Этот дугообразно выгнул свой страшный хвост вперед, а значит нападал! Он кинулся в сторону Угзана. Вы не представляет, какое это быстрое существо! Времени для размышлений не оставалось. Я бросился к туарегу и каблуком втоптал скорпиона в песок. Тот успел еще ударить шипом на кончике хвоста в мой ботинок. Ногу, к счастью, защищала толстая кожа ботинка. Если бы я снял обувь, мы бы сейчас не разговаривали. Яд скорпиона бывает очень силен.

Угзан в ужасе вскочил. Он, видимо, решил что я на него нападаю, но когда пригляделся поближе, побледнел. Потом обратил ко мне восхищенный взгляд, покачал головой и снова произнес:

— Марабу! О, Марабу!

С этой минуты мы очень сблизились. Даже объясняться нам стало легче. А меня мучил только один вопрос: за кого же они меня принимают? Почему называют меня марабу?

Я показал на себя, говоря:

— Марабу? Марабу? — и развел руками.

Он промолчал.

Потом мы пили чай, ели финики… И, наконец, Угзана как прорвало. Он начал говорить.

Сначала о караване.

Он нарисовал на песке восходящее и заходящее солнце, чтобы таким образом определить направления на своей импровизированной карте. Потом поставил точку, которую назвал Ахаггар [188]. Я понял, что речь идет о его родных местах.

— Туарег — Ахаггар, — повторял он, показывая на себя и на точку на песчаной карте. Затем начертал марш-руг каравана. Я так и не узнал, почему они выбрали такой окольный путь. Во всяком случае, они спустились на восток, через Гхак и Мурсук добрались до оазиса Сива, затем сменили направление на южное, через Фарафру и Дахель дошли до оазиса Харге, где вступили на один из самых известных путей в пустыне [189].

Я вижу, Тадек, что ты совсем заскучал от этих названий, как, помнишь, ты скучал от рассказов Салли о египетских памятниках. Лучше было бы показать все на карте, но уж позвольте мне похвастаться. Все эти названия не были мне чужими благодаря тем экзаменам по географии, которые устраивал ты мне, отец. Я даже был способен дополнять сведения «моего» туарега, что его так поразило, что он снова повторял, задумчиво глядя на меня:

— Марабу! Ну и марабу!

Я чувствовал, как растет мой авторитет…

Марабу

Наша дружба с Угзаном все крепла. Я возобновил просьбы об освобождении, хотел чтобы меня оставили где-нибудь в оазисе, мы немало их миновали по дороге. Мне, правда, не позволили побывать ни в одном из них, меня оставляли в разбитом неподалеку лагере и так строго охраняли, что я и не пробовал бежать. Я потребовал встречи с женщиной, возглавлявшей караван. Меня все еще не покидало чувство удивления, что именно она выполняла эту роль. Угзан объяснил, что она была женой вождя их клана, называемого аменокаи, вождь умер недалеко от оазиса Сива. Но почему главой стала она, а не кто-то из мужчин, я не понял до сих пор.

Наш разговор ни к чему не привел. Женщина внимательно меня выслушала и отказала, опять повторив это таинственное:

— Марабу!

Господи, как мне это надоело! Меня вели в какие-то неведомые мне дали, со дня на день я двигался все дальше на юг, вглубь Африки, и к тому же неизвестно, с какой целью. Я, не прекращая, задавал Угзану один и тот же вопрос:

— Марабу — говорил я, — это птица. Я — марабу, — показывал я на себя и добавлял, — почему?

Я вижу, Ян, твою усмешку. Ты уже догадался, в чем дело. Спасибо тебе, что ты, зная ответ, не прерывал меня. Теперь-то и мне известно, что когда-то такое имя в исламе получал погибший в священной войне воин. До сего дня мусульмане дают это имя аскетам, странствующим монахам и отшельникам. Нет, Тадек, не смейся! Мне сейчас это тоже кажется забавным, но тогда? Что было у меня общего с птицей или исламским монахом? Вот я все и пытал Угзана:

— Почему? Почему именно я?

Ответ оказался очень прост. Уже несколько лет в родных местах туарегов живет странный европеец, и они зовут его «марабу». Понятия не имею, кто он такой, знаю только, что делает он много добра. Слепил себе он мазанку, принимает в ней много людей, иногда их даже лечит. Делится всем, что имеет, очень набожный. Угзан подчеркнул, что «марабу» очень помогает в общении в «дикими язычниками», как туареги называют французов и других европейцев! Я заметил, что туареги говорят о нем прямо с каким-то суеверным восхищением, страхом и любопытством.

— Ну, ладно, — сказал я Угзану. — Так меня-то почему вы величаете «марабу»?

Так я спросил, а он мне и объяснил. Тот француз — «марабу» живет среди туарегов [190], но только другого племени. И «мои» мечтали иметь своего «марабу». Наткнувшись на меня в пустыне, они сочли это даром небес. Кроме того, я оказался похож на того «марабу».

Ладно, ладно, хорошо вам смеяться! Если уж я стал почетным членом племени апачей, почему бы, черт возьми, меня не могли принять туареги?