Алые перья стрел

Сразу под бревном обнаружилась фанера: это уже была потолочная обшивка курятника, Серега раздолбал ее пяткой и поглядел вниз. Куры, на которых свалились обломки фанеры, кудахтали почти стихотворно: «Куд-куда? Вы откуда, вы куда?»

А петуха не было. Наверно, гулял во дворе. Серега решил подождать. И дождался. Петух был доставлен в курятник на руках Василисы Тимофеевны. Он томно склонял гребень на рукав хозяйки, а она потерянно лепетала:

— Прости меня, Петенька, дуру старую, что обкормила. Сиди тут и выздоравливай.

Сиди, милый…

Сверху Сереге был виден только волосяной кукиш на затылке Василисы Тимофеевны. Кукиш скорбно покачивался. Потом он исчез за дверью курятника.

«Черта с два, выживет, — решил Серега, увидев, как петух после ухода хозяйки опрокинулся на спину и замахал лапами на приблизившихся кур. — Не иначе, гречневой крупы обожрался. А в ней железо».

Серега еще два раза ударил пятками, и дыра в фанере превратилась в люк. Серега нырнул в курятник.

Курицы разбежались, и петух остался один на один с Серегой. Вредные Петькины глаза задернулись пленкой. Когтистые лапы чуть подергивались. Агония. Сереге стало очень жаль петуха. В конце концов он был храбрый и хороший: умел постоять за себя. А сейчас его выбросят. В лучшем случае Василиса закопает его за помойкой.

Перьям-то не пропадать!

Серега взялся за хвост. Петух заорал почти человечьим голосом и так внезапно, что

Серега кинулся не к люку, а к двери курятника. И столкнулся с Василисой Тимофеевной. Оказывается, она далеко не уходила. Наверно, стоя у дверей, она обдумывала фасон погребального савана для возлюбленного Петеньки.

Услышав петушиный вопль, она рванулась к двери, и Серега угодил ей головой в поддых. Василиса Тимофеевна закудахтала. Серега без намята взлетел на сеновал.

Василиса Тимофеевна рванулась к двери, и Серега угодил ей головой в поддых.

Вечером Василиса Тимофеевна донесла на Серегу отцу. Старший Иванов — механик судоремонтных мастерских, человек молчаливый и решительный — за ухо отвел Серегу к Василисе и велел извиняться.

А за что? Если бы перед петухом, тогда еще понятно. А почему перед Василисой? Не из нее же он перья дергал. Напрасно Серега уверял, что вины его нет, что нервная встряска пошла петуху на пользу: он ожил.

Пришлось просить прощения. Эта унизительная процедура доконала Серегу, и он заявил:

— Чтоб они сгорели, эти стрелы. Одни неприятности. Хватит.

Его неожиданно поддержал Вовка Шадрин— маленькая курчавая личность с задатками диверсанта. Он заявил, что лучше взять на вооружение рогатки: они удобнее и незаметнее.

Тогда Митька не принял разговор всерьез, хватало других забот: конец учебного года, испытания. Но вот испытания кончились, а никто не вспоминал, что надо возобновлять деятельность отряда.

Была, по правде говоря, еще одна причина, по которой Митька собрал ребят: хотелось похвастаться перед ними значком ворошиловского стрелка.

Значок был что надо! Со стрелком и маленькой черно-белой мишенью. С большой звездой и флагом. Тяжелый, второй ступени. Немного похожий на орден Красного Знамени.

Мальчишки щупали значок и вздыхали. Нетактичный Цыпа сказал:

— Хорошо, когда папаша в школе работает. Если б у меня работал, я бы тоже…

— Папаша мне, что ли, норму выбивал? — разозлился Митька.

— А записал кто?

— Ладно вам, — сказал Виталька. — Ругаться собрались?

Настоящего командира в отряде «БП» не было. Командовали, как получится. Иногда Виталька, потому что звеньевой, а в «БП» все из одного звена (кроме Вовки, которого приняли условно). Иногда Серега, потому что самый серьезный. Иногда Митька, потому что в оружии разбирался лучше других. Случалось, что и Валька командовала, потому что девчонка, а с девчонками спорить бесполезно,

— Давайте о делах говорить, — сердито предложил Митька.

— He все еще пришли. Вовки нет, — сказал Виталька.

— Да ну его! Всегда опаздывает… А, вот он!

На лесенке застукали подошвы, зашатался пол, и в дверном проеме шатра возник Вовка.

— Хорош, — сказала Валентина.

— Карр амба! — сказал Цыпа. Он считал себя похожим на испанца, хотя в самом деле походил на черную курицу.

Вовка был достоин таких возгласов. Запыленный он был и встрепанный, рубашка выбилась из штанов, которые держались на одной лямке (вторая, оторванная, была запихана в карман); в курчавой голове торчала солома.

— Мировецкий вид, — сказал Серега. — Волки за тобой гнались?

— Корова… — выдохнул Вовка.

— Корова гналась?!

— Корова здесь будет жить, — отчаянным шепотом сообщил Вовка. — Ясно вам? Сидите тут, заседаете. Заседатели! Жада корову купил. Будет жить внизу, рядом с Василисиным курятником. А здесь, наверху, сеновал.

— Врешь, — машинально сказала Валька.

— Ты, Голдина, глупая, как рыба, — печально сказал Вовка и поддернул штаны. — С тех пор, как меня в пионеры приняли, я еще ни разу не врал. Нарочно, чтоб себя проверить. Это все знают… Корова рыжая, с пятнами. И теленок. Василиса и Феодосия разговаривали в огороде. Я их выслеживал, просто так, будто шпионов… Феодосия жаловалась, что ей работы прибавится.

Трехлитровая посудина расселась без звона и выпустила содержимое в песок.

— Это не Жадин двор, — заявил Цыпа. — Пусть он катится… Не его сарай.

— Ему домоуправша разрешила. Он его в эту самую взял… ну, в эту… когда деньги платят.

— В аренду?

— Ага.

Вовка втиснулся на скамейку между Митькой и Серегой. В штабе, над которым нависла угроза вражеского вторжения, стало тихо. Приунывшие стрелки сидели тесной кучкой, и вечернее солнце, пробившись в щели, перепоясывало их оранжевыми шнурами. Пахло пылью, курятником и старой соломой. Не очень-то приятный запах, но он был привычным. Привычными и очень милыми были фанерные стены шатра с мишенями и портретами рыцарей. Подумать только, пять минут назад еще казалось, что все это надоело!

— Вытряхнут нас отсюда, факт, — вздохнул Виталька.

— Не имеет права он, буржуй несчастный! — вскипел Цыпа.

— Будет он тебя спрашивать, — сказал Митька.

— Что делать? — спросила Валька.

— Подумаем, — сказал Серега. — Мало нам было Василисы! Еще один появился такой же…

— Я знаю, — сказал Вовка Шадрин и локтем энергично вытер нос. — Знаю, что делать.

— Я тоже, — сказал Павлик. — Мстить!

Василия Терентьевича Гжатова не любили все, кроме Василисы Тимофеевны. Взрослые поговаривали, что, работая завхозом, он главным образом заботится об одном хозяйстве — о своем. Мальчишки, от которых он усердно оберегал свои яблони, прозвали его Жадой. Серегин отец с нехорошей усмешкой говорил:

— Д-домохозяин…

Жил Василий Терентьевич в соседнем дворе. Дом у него был большой, с верандой, сад приличный. Сад охраняла собака Джулька, но ребята приручили ее, чтоб не лаяла, и Жа-да ее повесил. Митьку потом долго грызла совесть.

Хозяйство вела двоюродная Жадина сестра со странным именем Феодосия — очень худая высокая тетка, всегда до самых глаз закутанная в платок или косынку. Говорила

Феодосия медовым голосом, но по натуре своей была довольно вредная особа.

А еще был у Жады патефон. Красный, новый и громкоголосый. Жада добыл его этой весной. Майскими вечерами патефон ставили на веранде, и он бодро орал популярные песенки: «У меня такой характер», «Все хорошо, прекрасная маркиза», «Я кукара-ча». Молодежи в доме не было, танцевать было некому, но патефон усердно выталкивал из жестяной утробы: «Танцуй танго! Мне так легко!» Василий Терентьевич пил на веранде чай с прошлогодним вареньем из мелких яблочек и культурно отдыхал.