Повесть о школяре Иве

— Иди скорей! Жак–дровосек пришел! — позвала Сюзанна.

Ив пошел на поляну. С ним рядом ковылял, опираясь на толстую палку, сгорбленный старостью виллан с белой бородой, с лицом, изуродованным морщинами, и выцветшими глазами. Он говорил Иву, шамкая беззубым ртом:

— Сколько он живет на свете, этот дровосек, никто не знает… Вот посмотри на меня, стар я. А про Жака–дровосека мне в детстве мой прадед, прадед рассказывал… Вот и посчитай‑ка, сколько ему примерно лет должно быгь. А спроси его самого, он только улыбнется, и всё. Спроси, откуда он родом, отвечает: «Забыл, давно было». Как понять? А? Кто говорит — он колдун, а вот слепая из Крюзье сказывала, что, по всему, он святой. Как понять? А?..

Дойдя до поляны, Ив остановился. Всегда унылая и Тихая, она казалась сегодня праздничной, была полна народу, шумела говором. Ребятишки шныряли в толпе с венками на головах, с ветками в руках, слышались их выкрики и звонкий смех. Утро было солнечное В пестроте толпы, собравшейся на другом краю поляны, Ив разглядел Проспера и Сюзанну. Она обернулась и громко, перекрывая говор, крикнула:

— Дети, скорей сюда! Девушка Жак вас зовет! Скорей сюда!

Все обступили дровосека.

Ребятишки бросились во всю прыть в ту сторону Ив тоже перешел поляну.

На широком пне, торчавшем из травы, сидел высокий худой старик в холщовой рубахе, опоясанной лыком, с открытым воротом. Длинные, ниже плеч, волосы, повязанные вокруг головы веткой полыни, борода и густые брови были совсем белые, отчего загорелое лицо с горбатым носом казалось черным. Темные глаза светились молодым блеском. Высоко засученные рукава открывали крепкие, мускулистые руки. Голени босых ног были обернуты до колен воловьей кожей, переплетенной лыком. Не по летам кряжистый старик не горбился, держал голову высоко, говорил с хрипотцой, громко и внятно. Когда смеялся, поблескивали белые зубы. Ничто не говорило о такой уж глубокой старости этого человека. На траве лежал мешок с ремнем, стояла ивовая корзина, закрытая холстом. К пню был прислонен тяжелый топор с широким топорищем. Глядя на этот топор, Ив подумал: «Ну и сила у этого старикана!»

Ребятишки обступили дровосека. Он поманил совсем маленькую девочку. Она не испугалась и охотно пошла к нему на руки. Старик посадил ее к себе на колено. Девочка сразу почувствовала себя как дома и даже отважилась взять листочек дерева, запутавшийся в бороде дровосека. Тут же около хозяина расхаживал, доброжелательно виляя хвостом, большой лохматый черный пес с головой, похожей на волчью. Когда девочка очутилась на колене хозяина, пес подошел и ласково лизнул ее босую ножку. Девочка прижалась к старику.

— Нуарб! — строго сказал он.

Пес тотчас отошел и улегся, не обращая внимания на смех.

— Нуаро! Нуаро!

Старик поднял руку:

— Тише, дети!

Он взял девочку на руки и бережно передал стоявшей рядом женщине. Потом переставил корзину ближе к себе.

— Вот что, дети, принес я вам подарок. Угадайте‑ка, что тут в корзине.

— Ягоды! Яблоки! — раздались голоса.

— Не угадали, Подарок мой живой и может вас позабавить. Глядите!

Он снял с корзины холст и вынул оттуда толстого, серо-желтого с черным брюшком барсука с коротким кругловатым хвостом и черной полосой от мордочки до плеч.

— Вот какой красавец! Не бойтесь его, он ручной Зовут его сир Польтрон, потому что он труслив [102].

Дровосек поставил барсука на траву. Тот хрюкнул и метнулся в сторону. Тотчас вскочил Нуаро и, подойдя к барсуку, преградил ему путь и осторожно лапой стал поворачивать его обратно, к полному восторгу ребятишек, поднявших веселый гам и шум, особенно громкий, когда Нуаро заставил неуклюжего барсука подойти к корзине и напоследок ткнул его мордой, отчего тот хрюкнул, повалился вверх брюхом, долго не мог повернуться и дрыгал лапками. Удовольствие было полное. Дети хлопали в ладоши, прыгали вокруг барсука, крича:

— Сир Польтрон, вставайте скорей!.. Нуаро! Подымай его скорей!

Дровосек взял барсука, положил в корзину, покрыл ее холстом:

— Вот, дети, берите его себе. Смотрите не обижайте, не дразните. Он очень обидчив и, если рассердится, может сильно укусить. Сделайте ему шалашик потемнее, подстилку кладите из листьев, мха или сухой травы. А кушать он любит ягоды, корешки разные, яблоки дикие, груши и… лягушек.

Ребятишки засмеялись.

— Да, да, лягушек и разных червячков и жучков. Еще скажу вам, что сир Польтрон очень аккуратен и дом свой держит в чистоте, об этом не беспокойтесь. Ну, вот и всё, дети Ступайте устраивать ему новый дом. А я скоро к вам опять приду навестить сира Польтрона.

Ребятишки взяли корзину и гурьбой побежали в лес.

К дровосеку подступили старики, уселись перед ним на траву полукругом. Остальные встали за ними. Заговорил тот самый старик, который шел на поляну с Ивом:

— Хотели мы, Жак, спросить тебя вот о чем. Жил ты долго, видел много и знаешь больше нашего. Насчет этой войны проклятой. Что ж нам, так в лесу и оставаться, в разбойники, что ли, идти? Мы к своим деревням привыкли, к родной земле. Да вот сеньоры деревни пожгли, поля затоптали. Куда же нам теперь деваться? Как понять? А?

Дровосек ответил не сразу — думал.

— Верно он сказал. Я жил долго, столько, что ни я сам, ни люди не помнят, сколько. — Он засмеялся. — Выходит, будто я всегда жил… Правда и то, что я видел больше вашего. Вы сидите по своим деревням, почти круглый год на полях, а я в одном лесу, в другом, в третьем. Исходил сотни лье, побывал в сотне деревень, в десятках городов и замков. Всего насмотрелся вдоволь, и хорошего и дурного, больше дурного. И вашей нищеты и неволи неминуемых, и безысходного горя, рабского труда проклятого. Насмотрелся и на жизнь купцов и торговцев городских, горожан–богатеев, и на привольную жизнь сеньоров–рыцарей, на их жестокость, самоуправство, глупую гордость, показное благочестие. Наслушался я преданий и сказок и правдивых рассказов и выдумок, проповедей монашеских, и вранья жонглеров ярмарочных, и бахвальства рыцарей–вояк. Как подумаю обо всем этом, выходит, что я и впрямь знаю больше вашего. А вам я брат по рождению и по родине. Вы к полям привыкли, я — к лесам, вот и разница между нами. В остальном мы равны. А на вопросу ваш я вот что вам скажу: по всему видно, войне этой скоро конец. Сир Рено дю Крюзье задыхается в своем замке, людей много потерял, когда вылазки затевал. Наемные бунтуются. Нанял он их на срок, срок вышел, а он не отпускает. Несколько человек бросил в подземелье, а остальные его самого чуть было не прикончили. Испугался, всех отпустил. Словом, одно ему остается — выйти из замка в поле драться, чья возьмет. А драка, думаю, будет короткая. Сила‑то на стороне его врагов. Вы спросите, откуда я знаю. А вот откуда. Я их разным сенешалам да маршалам первый приятель. Без меня их кухни и камины без хороших дров останутся. Хозяйство их останется без факелов добротных, без мельничных колес, без плотин, без мостов дорожных и подъемных, без замковых построек. Почему? Потому что я знаю места в каждом лесу, где деревья рубить, как вывезти, все дороги знаю. Вам известно, что для ваших башмаков лучшее дерево — бук. Верно? Крепкий он и для топлива лучший, горит хорошо, а главное, дыму мало дает. Вот они меня за это жалуют. Без меня сеньоры выгнали бы их взашей. А вот вы знаете доброго рыцаря Оливье де ла Вейре, птицелова, так он со мной такую дружбу завел, смех один. А почему? Потому, что я своим топором всех птиц распугать могу. А я ему за добро добром плачу, указываю, где какие птицы водятся и где буду стучать, где нет. Много лет мы с ним так по птичьей части орудуем.

Вилланы засмеялись.

— Один он такой на всю страну нашу. Не о нем речь, о других, о недобрых. Вот кончится война, и вам придется на ваши пепелища возвращаться. Куда иначе денетесь? А сеньорам вашим только этого и надо. Начнут они вас гнуть пуще прежнего. Деревни, мельницы, плотины, мосты — все, что они сожгли, кто строить будет? Вы. Лес возить, поля перепахивать кто будет? Вы. А за войну денежки поистраченные с кого получать? С вас. Побольше надбавит на подати. Брал из двенадцати снопов два, теперь четыре возьмет. Вот и всё.