Тайна старого Радуля

Георгий Николаевич складывал ладони трубочкой, вопил старику в ухо на все село – безрезультатно. Они зашли в дом. Пришлось нацарапать огрызком карандаша:

«Человек у Клязьмы под оврагом умирает. Надо сейчас доставить его в больницу».

Илья Михайлович не торопясь извлек очки из комода, не торопясь надел их на нос, но как только прочел записку, так выпрямился, расправив свои широкие богатырские плечи.

– Мигом доставлю, – сказал он. – Только знаешь какое дело… Ведь у меня права-то отняли. Придрались такие-сякие, говорят: «Ты, дед, слышишь не шибко важно». Я теперь на своем коньке только что сено да дрова вожу, а в город ездить опасаюсь. Ну, да была не была! Время ночное, авось проскочим.

Через пять минут старик вывел своего «коня» из сарая. И еще через пять минут с треском, чиханием и ревом, подпрыгивая на кочках, двое на мотоцикле помчались вдоль села, провожаемые лаем собак. Яркая фара освещала им путь. Возле церкви был отлогий спуск к реке, они повернули налево, вновь повернули налево, покатили вдоль берега, наконец подъехали к палаткам.

Георгий Николаевич оглядел ребят, собравшихся вокруг своего воспитателя.

Все были в одинаковых синих, обтянутых спортивных костюмах. Не сразу он мог отличить мальчика от девочки.

Приехавших встретили встревоженные, но исполненные надежды лица и голоса:

– Ему лучше! Нашему Петру Владимировичу лучше. Может, не надо в больницу?

– Действительно, резь в животе не такая зверская, – сказал больной.

– Нет, Петр Владимирович, немедленно повезем вас в город, – как можно решительнее возразил Георгий Николаевич.

Расталкивая ребят, вместе с Ильей Михайловичем он подошел к больному.

– Вы говорили мне, что очень любите ребят и любите возиться с ними? – спросил его Петр Владимирович.

– Да, говорил, – подтвердил Георгий Николаевич, не совсем понимая, куда тот клонит.

– И вот потому, что вы любите возиться с ребятами, я сейчас очень серьезно продумал одно дело. Я выслушал мнение отряда, мнение единодушное, – продолжал Петр Владимирович. – Отряд останется жить здесь, в палатках. А вас, как верного ребячьего друга, я решаюсь просить: ну хоть одним глазком за ними поглядывайте.

Петр Владимирович говорил спокойно, веско, видимо, боли и правда уменьшились.

– Деньги у них есть, продукты частично есть, частично покупать будут. Они в интернате к самостоятельности привыкли. Ничего с ними не случится. А самое главное, они мне обещали, дали честное пионерское, что дисциплина у них будет, как на космодроме. Галя, подойди сюда! – позвал он.

Подошла высокая, белокурая, длиннолицая девочка, та, что раньше выказывала недовольство, почему другая Галя, кудрявенькая, осталась ночевать в доме писателя на печке.

Петр Владимирович указал на эту высокую девочку.

– Она командир отряда. Есть еще звеньевые. Миша – вы с ним познакомились – он физрук.

Девочка, сжав губы, подняла голову.

– Не сомневайтесь, дорогой начальник похода, – самоуверенно отчеканила она, – я их заставлю себя слушаться!

– Не «заставлю», а сознательно. Сколько раз я тебе повторял – сознательно, – поморщился больной. Видно, боли опять возобновились.

– Буду заходить к вашим ребятам, каждый день буду, – обещал Георгий Николаевич. – Вот только…

– Что только? – забеспокоился Петр Владимирович.

– Ведь я же над новой повестью работаю. С утра до обеда, до двух часов, я занят.

Георгий Николаевич говорил не очень решительно. Он хотя сознавал, что будущая повесть для него самое главное, но нельзя же тринадцатилетних оставлять одних. В душе-то он ликовал. Пионеры из лагерей ходить к нему почему-то перестали, и в последнее время он совсем заскучал без ребят. А тут неожиданно привалила новая дружба. Но его очень смущало: а что скажет Настасья Петровна? Не так будет легко ее убедить, что эта дружба с отрядом туристов нисколько не помешает: наоборот, добавятся свежие материалы для следующих произведений.

Словом, Георгий Николаевич согласился присматривать за ребятами, но только с двух часов и до вечера. Он добавил, что любит не только детей, но и русскую историю и постарается заинтересовать стариной своих новых друзей.

Однако подробности самостоятельной жизни юных туристов они обговорить не успели. Георгий Николаевич почувствовал, что его кто-то тронул за рукав. Он оглянулся, увидел Илью Михайловича.

Старик сейчас и правда выглядел, как Илья Муромец с картины Васнецова – в шлеме мотоциклиста, высокий, дородный, могучий, – тот, что дубы с корнями выворачивал. Богатырь нетерпеливо теребил свою седую бороду.

– Чего еще языком чесать. Поехали, – сердито проворчал он.

Ему, видно, надоело ждать: ведь он, бедный, ничего не слышал.

Ребята хотели приподнять Петра Владимировича. Богатырь легонько их отстранил, один поднял больного, словно мальчика, и бережно втиснул его в коляску мотоцикла на постеленные одеяла. Георгий Николаевич примостился на багажнике, обняв могучего водителя за поясницу.

Мотор затрещал, зафыркал.

И тут ребята не выдержали. Все до одной девочки, в том числе и строгая командирша отряда, принялись плакать.

Мотоцикл взревел, заглушая плач девочек, и тронулся…

Илья Михайлович вел машину осторожно. Выбирая дорогу, он то и дело сбавлял скорость. Несколько раз по пути и ему и Георгию Николаевичу приходилось слезать, проталкивать стреляющий мотоцикл через грязь, вновь пробиваться дальше, буксуя и кашляя, разбрызгивая лужи. Черные очертания развесистых сосен, острые пики елей на какой-то миг выскакивали из тьмы, выхваченные лучом фары…

Не обращая внимания на трудности дороги, Илья Михайлович рассказывал, как он, пожилой солдат, во время войны служил в санитарной команде и вытащил с поля боя тридцать девять раненых, за пять лет был награжден многими орденами.

– Сейчас сорокового бойца доставляю, – говорил он. – Ну, в ту пору хлопотнее бывало – тащишь на своем горбу, а фриц из пулемета строчит.

Наконец они выбрались из леса на асфальтовую дорогу. Вдали показались огни города. Подъехали к больнице. Дежурный хирург, молодой и, кажется, энергичный, тотчас же распорядился нести Петра Владимировича прямо на операционный стол.

На обратном пути Илья Михайлович вел машину по городским улицам осторожно, с оглядкой – вдруг еще на милиционера нарвешься, прав-то у него не было. Зато как миновали последние здания, показал он свою былую солдатскую удаль. Мотоцикл с тарахтеньем и ревом помчался со скоростью ракеты, прыгая по глубоким колеям и поперечным ребрам корней. И опять свет фары выхватывал из таинственной тьмы вихрем проносившиеся назад черные сосны и блестящие лужи.

Глава третья

ДИСЦИПЛИНА У НИХ – ВО!

– Вставай, вставай, Лентяй Иванович! Галя давно убежала к своим, а ты все спишь.

Георгий Николаевич догадывался, почему Настасья Петровна его торопит. Ей хочется, чтобы он пораньше забрался в светелочку и засел за свою рукопись.

– Только на рассвете удалось уснуть. Это свыше моих сил! – жаловалась жена.

Нет, она и не думала о его рукописи, а «безумно беспокоилась» о незнакомом ей человеке. Надо узнать, как прошла операция да как самочувствие больного. А сейчас соседский парень, тракторист Алеша Попович, едет на мотоцикле в город: вот-вот он подкатит к их крыльцу. К тому же нужно купить постное масло и колбасу.

Словом, ввиду столь исключительных обстоятельств Георгий Николаевич должен отложить свою рукопись до завтра, а сейчас отправиться с Алешей в город.

Он выпрыгнул из-под стеганого одеяла, быстренько оделся и умылся.

Едва успел позавтракать, как подъехал удалой богатырь. Настасья Петровна вручила мужу пустой рюкзак, он вскочил на багажник мотоцикла и помчался в город, обнимая сзади костлявые Алешины бока.

С самого детства, еще со школьных лет, Алешу прозвали в селе Поповичем. Был он коренным радульским крестьянином, колхозным трактористом, никаких лиц духовного звания среди его дедов и прадедов не числилось, а походил он на своего знаменитого тезку, храброго богатыря и девичьего пересмешника, разве что могучим телосложением да веселым, несколько легкомысленным характером.