Четверо с базарной площади

Кстати, последний томик романа учительница Эмма Викторовна отняла у Сливы на уроке математики, велела прийти в школу с матерью. А это для Сливы что нож острый. Слива побежал каяться к полковнику. Полковник ничего ему не сказал, но приколол на грудь свои боевые ордена, которые всегда прикалывал, изредка выходя на улицу, и пошел в школу. Что он говорил Эмме Викторовне — осталось тайной, но дело о чтении на уроках тем и закончилось для Сливы.

Еще у полковника был патефон, а это просто великое изобретение, особенно если ставить пластинки с частушками или стихами.

Так и кажется, что сам Пушкин рассказывает для тебя.

Наконец, последним и едва ли не самым драгоценным богатством полковника была шашка в отделанных серебром ножнах «от командира Первой конной Буденного».

Семья полковника погибла во время войны, и жил он один на один со своими сокровищами.

Друзья, чтобы не надоедать ему, старались наведываться не очень часто, ну — раз в два дня примерно, а если каждый день, то ненадолго…

Генка постучал: сначала тихонько, потом громче, потом еще громче и совсем громко.

— Кто? — спросил полковник.

После ранения слышал он плохо, и стучать к нему надо было очень громко, но Генка, Фат и Слива из вежливости всегда стучали в три-четыре этапа: от самого тихого до самого громкого.

— Это я, Генка! — крикнул Генка.

Щелкнул замок.

— А, — сказал полковник, — соседи. Что-то вы забываете обо мне. Ну, рассаживайтесь или расстанавливайтесь. Словом, делайте что хотите. Есть какие-нибудь новости?

Правый глаз полковника наискосок перетягивала черная лента.

Фат, как бы невзначай, тут же оказался рядом с кроватью, над которой висела шашка, и незаметно потрогал пальцем серебряную чеканку. Генка и Слива пристроились на стульях возле книг.

— Это мы так… — сказал Генка. — Проведать. — Потом спохватился: — У меня к вам вопрос!

Фат и Слива разом вытаращились на Генку: подумать только — у человека имеется вопрос, а они даже не знали.

Генка поерзал на стуле, кашлянул, чтобы говорить громче.

— Понимаете, какое дело?..

— Нет, пока не понимаю, — ответил полковник.

— Может винтовка или, скажем, духовое ружье один раз стрелять точно, а второй раз мимо? Чтоб — по заказу.

Полковник опять не понял. Пришлось Генке рассказать всю сегодняшнюю историю сначала.

Полковник остановился перед ним спиной к окну, усмехнулся.

— Ружье тут, конечно, ни при чем. Но дело это явно нечистое. По-моему, Арсеньич этот попросту заманивает с твоей помощью пьяных. А какая меткость у пьяного?

— Бывают и трезвые, — решительно возразил Генка.

— Что ж… Иногда, возможно, рискует и Арсеньич. А возможно… Тут я не знаю, какую махинацию он способен придумать. Мишень, говоришь, близко?

— Да ведь я почти всегда попадаю! Редко — одно окошечко останется! — И Генка высказал то, что мучило его с утра больше всего: — Может, они сами вываливаются?..

Полковник шевельнул плечами.

— Не знаю. Это надо бы проверить. Но как вы проверите?

— А мы проверим! — неожиданно заявил Фат.

Теперь вытаращились Генка и Слива.

— Ну, что ж, желаю удачи! — сказал полковник. — Дело стоит того. А пока… Чаю хотите? Нет? Ну, хорошо. Напьемся попозже. Поскольку мы связаны взаимными обязательствами, вы сейчас сбегаете в военный городок за моим пайком. Вот, кстати, и устроим пир на весь мир. А у меня нынче что-то рука ноет.

Это друзья знали: время от времени у полковника нестерпимо ныла рука, которой не было. И раза два они уже ходили в военный городок за продуктами для полковника.

— Мы мигом! — обрадовался Генка.

Фат сунул руку в карман, проверяя, тут ли ножичек: мало ли…

Полковник выдвинул ящик стола, достал полевую сумку.

И когда он нагнулся над ней, Генке померещилось, будто в углу окна мелькнула чья-то физиономия. Генка даже привстал.

— Чего ты? — спросил Слива.

— Да так… — сказал Генка. — Почудилось.

Полковник достал несколько сотенных бумажек, свернул их в четыре раза, набросал коротенькую записку и протянул ее вместе с деньгами Генке.

— Уж вы простите меня за эксплуатацию.

Генка и Слива покраснели, а Фат побледнел, сдвинув брови.

— Ну, ну, ладно, — сказал полковник. — Особенно не спешите, а уж патефон и все прочее мы отложим на потом.

С деньгами, зажатыми Генкой в кулаке, который он держал в кармане, с дерматиновой сумкой в руках у Сливы и с рюкзаком за спиной у Фата друзья выскользнули на улицу.

— Мы этого Арсеньича проверим! — заявил Фат, когда они немного отошли от бывшего монастыря. — Сегодня, как стемнеет, и проверим! Это я обеспечу.

Лицо у Фата сделалось опять чуточку злым и решительным. Оно у него всегда становилось таким перед рискованными операциями.

Но в этот вечер им не удалось проверить Арсеньича, так как другие события отодвинули на второй план самую мысль о хозяине тира.

Корявый

Город неофициально делился на несколько районов, мальчишки которых держались обособленными компаниями и в чужие районы старались не ходить. Были в городе левый берег и правый берег (к ним относились улицы, расположенные у самой реки), ближние выселки, дальние выселки, центр, татарка, базар и военный городок. По-настоящему опасно было появляться лишь на дальних выселках, где жили Кесый и его компания. А в военном городке мальчишек можно было по пальцам сосчитать, поэтому они старались жить в мире с остальными районами.

Генка, Фат и Слива именовались на языке улицы базарными.

До военторговского склада они добрались без происшествий, и уже через полчаса продукты полковника были упакованы: три четверти — в рюкзаке, остальное — в сумке.

Происшествие, в общем-то довольно обычное для живущих в районе базара, поджидало Генку, Фата и Сливу почти у самого дома.

— Ай! Держите ево-о! — пронзительно закричала какая-то женщина, и вся толкучка невольно подалась на крик. — Держи-ите, родимые!

Из толпы вырвался Корявый — один из всегдашних дружков Банника. И потому что он бросился на выход, к воротам, где остановились, услышав крик, Генка, Фат и Слива, — друзья успели разглядеть его напряженные, мечущиеся, как у загнанного волка, глаза. Волка никто из них никогда не видел, но Генка представлял, что именно такими должны быть глаза у обезумевшего зверя. Они едва успели отшатнуться в сторону — Корявый мог в эту минуту сбить с ног троих взрослых, не то что пацанов.

Толпа, как всегда, рванулась следом: человек десять деревенских мужиков, чтобы догнать вора, остальные — больше из любопытства. В ожидании развязки из ворот выбежала и растянулась длинная, густая вереница людей, далеко впереди которой бежал Корявый, а за ним — почти по пятам — Сергей Васильевич, главный контролер базара, молодой, но суровый, неразговорчивый — гроза всех базарных торговок. Он первым пролетел мимо ошеломленных друзей вслед за Корявым, потому что был в одном костюме и легких штиблетах, тогда как мужикам, одетым по-зимнему, бежать было трудно.

— Ай, держите! Дер-жи-те-е! — продолжала страшно кричать женщина.

Корявый ударился бежать не прямо по улице, а почему-то сначала в сторону коровьего рынка, потом, с ходу перемахнув два забора, метнулся влево и помчался вокруг базара…

Генка, Фат и Слива, недолго думая, побежали за ним в первых рядах.

Где-то позади свистели два милиционера, а в противоположном конце улицы тоже показался народ.

Корявый бросился в ближайшую открытую настежь калитку, и следом, уже хватая Корявого за шиворот, влетел во двор Сергей Васильевич. Калитка хлопнула за ними.

Мужики ударились об этот заслон и на какую-то секунду растерялись — калитка оказалась на запоре.

Генка, Фат и Слива знали двор, куда забежали Корявый и Сергей Васильевич, — здесь жил Толька-Толячий, их однокашник.