Четверо с базарной площади

Сегодня игра у парня шла кое-как. Генка и Слива отправились слушать песни. Их в окружении толпы женщин пели по всему базару слепые: пели о боях под Тулой, бомбежках Севастополя, о танковых атаках под Харьковом…

Женщины плакали, а в шапки слепых сыпались медь, серебро, а иногда рубли и даже трешки.

И так до жуткого ясно представлялся истекающий кровью солдат в снегах, что иногда хотелось заплакать вместе с женщинами.

Про Фата Генка и Слива вспомнили, когда опять увидели Кесого. Он стоял со своим ведром почти у самого монастыря, где и народу-то меньше всего, и унылым голосом выкрикивал:

— Кому студеной! Десять копеек стакан! Пятнадцать — два стакана!

Желающих пить не было.

Один глаз у Кесого был с детства прищурен, за что и получил он свое прозвище. Вместо кепки Кесый носил морскую мичманку с облупившимся козырьком, а вместо рубахи тельняшку, которая даже зимой выглядывала из-под телогрейки.

— Где Фат? — спросил у него Генка.

— А тебе что? — нахально прищурился Кесый своим и без того прищуренным глазом.

— А ничего, — отозвался Генка.

Слива достал было носовой платок, но Кесый язвительно хмыкнул:

— Интеллигенция! — И Слива моментально спрятал платок в карман.

Связываться с Кесым было опасно. Что сам он мог подстеречь около школы и налететь из-за угла — еще ничего. Но у Кесого был брат, которого даже взрослые боялись. Угрюмый, по прозвищу Банник, с красным, словно от натуги, лицом, он нигде не работал, и женщины в очередях, завидев Банника, крепче стискивали под руками сумки. По одному взгляду на него верилось, что Банник может и зарезать.

Генка не сомневался, что когда-нибудь он все-таки схватится с Кесым — схватится не на жизнь, а на смерть, но для этого должен был подвернуться подходящий случай… Приходилось ждать.

Знакомство Генки с Кесым состоялось чуть ли не на второй день после вселения в монастырь. Генка со Сливой побежали купаться на Быстряк. И едва Генка нырнул с берега, едва успел выскочить из воды — кто-то прыгнул ему на шею и, ухватившись за голову и ударив его пятками в бока, закричал:

— Н-но!

Генка рывком сбросил нахала в воду и, еще слепой от затяжного нырка, получил удар в лицо. Потом его ударили в затылок, в спину, в грудь. Сливу тоже начали колотить. Так что оба они, едва выскочив на берег и захватив одежду, бежали. И лишь через несколько дней им объяснили, что это был Кесый со своей шайкой — Кесый, с которым связываться опасно…

— Ладно… — сказал теперь Генка так, чтобы это слово нельзя было понять как готовность драться сейчас же, но в то же время и так, чтобы Кесый не думал, будто перед ним дрожат.

— Вали, вали! — сказал Кесый. — А то я тебе порежу твой наряд!

Генка и Слива молча двинулись к своим воротам.

Наряд на Генке был не особенно роскошный. Но голубая телогрейка его шилась по размеру, кепка тоже. А если учесть еще, что мать имела скверную привычку регулярно каждые две недели стирать все его обмундирование, то, конечно, Генка рядом с Кесым выглядел маменькиным сынком. Это было неприятно. Генка решил, что сегодня же заявит матери протест; а то она выжулькает в корыте каждую тряпку до того, что не прикоснуться ни к чему, не залезть никуда, да еще тебя же и ругает…

— Встретиться бы один на один с ним… Я бы…

Слива показал кулак — что бы он сделал с Кесым.

Но по поводу встречи «один на один» Слива перегибал. Был ли виной тому носовой платок, или что-либо другое, но силенками Слива не мог похвастаться. Генке даже неинтересно было бороться с ним.

— Ладно, — повторил Генка. — Еще встретимся! — И уже утешился было, как чья-то тяжелая рука легла ему на плечо.

— Погодь, пацан…

Генка поднял голову. Перед ним стоял тот самый мужик в рыжей ушанке и болотных сапогах, который предлагал ему выстрелить на часы.

— Почему стрелять не стал, когда тебе плешивый ружье давал?.. Сколько он платит тебе за надувательство?

Генка и Слива ошалело уставились на него, не вдруг сообразив, что речь идет об Арсеньиче.

Большущие синие глаза Генки (вот тоже уродился на горе себе с девчоночьими глазами!) округлились.

— Что вы, дяденька! Мы его даже знать не знаем! Дает иногда стрельнуть даром, честное пионерское! Мы вот живем здесь… — на всякий случай показал Генка.

Мужик подозрительно посмотрел на обоих.

— Ну, глядите… А стрелять надо было, когда велят.

С минуту после того, как он ушел, друзья еще стояли не двигаясь. Потом Генка схватился за козырек кепки, крутнул ее вокруг головы.

— Вот это да!

— А может, правда хитрят они что-нибудь?.. — неуверенно высказался Слива.

— Что?! — переспросил Генка. — Это у Арсеньича-то?! Да я ж — ты видел… что, за меня — винтовка, что ли, стреляет?! Я и из отцова ружья бабахал два раза… Я из чего хочешь…

Но по мере того, как Генка убеждал Сливу, какое-то необъяснимое сомнение все больше тревожило его самого, и он уже не так уверенно повторил:

— Вот это да…

Неужто пули его ложились в цель по какому-нибудь волшебному заказу?

Чем отличаются дохлые кошки от дохлых собак

Все это воскресенье оказалось так наполнено событиями, что одно перечисление их заняло бы немало времени.

Прежде всего, Генка и Слива напрасно думали, что Фат сбежал от них. Они столкнулись с ним у калитки. Держа в руке дохлую кошку, Фат подглядывал через щелку, нет ли во дворе кого из взрослых.

Оказывается, Фат спозаранку увидел через окно Живодера, который направился в сторону коровьего рынка, как называли небольшой загон, где торговали живностью. Может, человек этот, по мнению взрослых, занимался и нужным делом, но уж больно жестоким — он отстреливал бездомных собак, — так что кличка Живодер приклеилась к нему намертво. А глупые собаки десятками вертелись возле коровьего рынка, пока не начинал сходиться народ.

Фат хотел опередить Живодера и разогнать собак, но не успел.

— Мать куда-то штаны засунула! — размахивая кошкой, возмущенно объяснил Фат. — Пока искал другие, пока натягивал на себя, прибегаю — он уже шестерых ухлопал. Чего я мог?.. — спросил Фат. — А? Ну, думаю, раз так — надо хоть чем-нибудь воспользоваться. Живодер за подводой пошел, а я выбрал момент и двух самых никудышных спер у него. Других жалко было — хорошие собаки! А эти две уже у вас, за сарайками. Самое трудное было протащить их! Раз меня даже сцапали, — продолжал хвалиться своими приключениями Фат. — Ну, я прикинулся: говорю, собственные, хоронить тащу. Выпустили потом. А тут гляжу, кошка валяется. Тоже ничего? Верно?

Фат приподнял кошку, чтобы все могли убедиться, что кошка действительно ничего.

Друзья шмыгнули в калитку.

— Слива, ты — наверх, а ты, Генк, смотри, чтобы матери ваши из окон не подглядывали! — распорядился Фат.

Вся добыча Фата предназначалась соседу, чей сад примыкал к монастырскому дворику с противоположной от базара стороны. Сад был огорожен плотным дощатым забором с натянутой поверх него колючей проволокой. Осенью три друга сделали небольшой подкоп и забрались к проклятому садовладельцу, чтобы полакомиться какими-то жалкими ранетками. Но хозяин выследил их и подкрался так близко, что бежать они не успели. Пока один нырял под забор, другой вынужден был принимать на себя удары хозяйской палки. Не палки даже, а настоящей дубины! Один Слива отделался более или менее легко. У Генки потом долго ныла спина, так что пришлось объяснять всем, будто он вывихнул ее на турнике. А у Фата целую неделю не поднималась рука и затылок был рассечен до крови. Всяких мелких ран друзья не считали. Тем более что всем троим досталось еще и от родителей. Потому что садовладелец прибежал к ним во двор и на весь квартал кричал, что у него не только сад, но и сарайку пытались ограбить, что он теперь установит в саду самострелы и что не будет отвечать ни за какие последствия — он предупреждает об этом.