Половина собаки

— Верно, — согласился отец, — зачем мучать животное!

Затем мать подала на стол жаркое из козлятины. Оно пахло отвратительно аппетитно… Даже я сунул в рот кусочек — надо же было разжевать мясо для щенка. Я был счастлив, что у меня собака, и, по-моему, это было совсем не то, что какой-то Мёку, превратившийся просто в жаркое, от которого над столом поднимался пар.

4

Сидя в каморке, я постепенно стал чувствовать, что хочу есть. Внезапно решившись на бегство из дома, я схватил со стола и сунул в карман лишь три маленькие булочки с изюмом, взять же с собой провизию посущественнее не догадался.

Эти потерявшие теперь аппетитный вид мучные изделия моей матери напоминали какие-то крошащиеся лепешки. Но даже от вида этих неаппетитно выглядевших, раскрошившихся булочек у Леди потекли слюнки. Честно говоря, самое худшее свойство Леди — слюнявый рот: стоит ей хотя бы издалека учуять запах чего-нибудь вкусного, сразу из обоих уголков пасти сеттера начинает течь слюна. Я отдал Леди полторы булочки и столько же съел сам. По поводу такой еды мой друг Мадис заметил бы: «Передние зубы сказали „Ну?“, а задним вообще ничего не досталось!» У Мадиса дома частенько бывало так, что задние зубы оставались недовольны. Поэтому всегда, если в школе на обед щи, я отдаю свою порцию Мадису. По-моему, щи — самое никудышное изобретение мирового поварского искусства, но Мадис говорит: «Все, что не пищит под зубами, еда!» Вообще-то, он, наверное, не принял бы у меня тарелку с супом, но он знает, что я действительно не ем щей. И он знает также, что я не называю его железным бычком, как некоторые. На самом деле «Железный бык» — прозвище отца Мадиса, но кое-кому из девчонок нравится называть так и сына, будто можно прозвища передавать по наследству, как фамилию! Железный бык, то бишь отец Мадиса, вообще-то, мужик что надо, хорошо поет и играет на аккордеоне, но только иногда он пьет. Тратит всю свою получку на водку, неделями не ходит на работу, иной раз тащит деньги и у матери Мадиса, и тогда в их семье бывает непросто свести концы с концами. Любому младенцу должно быть понятно, что Мадису и так приходится стыдиться своего отца, а иной раз Мадис сидел на уроках сонный, когда из-за ночного скандала между родителями ему не удавалось до утра и глаз сомкнуть. Но кое-кого в нашем классе так и тянет сразу же еще отпускать иронические замечания в его адрес. Особенно этим занимается Труута, которая все остальное время бахвалится своими городскими тетушками, которые, дескать, наперебой дарят ей фирменные куртки, вельветовые джинсы и рекламные полиэтиленовые сумки, словно это может сделать их племянницу красивее и умнее. Ха! Например, Пилле даже просто в школьной форме гораздо больше «поп», чем Труута в своей голландской синтетической куртке. Но стоит Трууте оказаться рядом с Мадисом, например во время какой-нибудь игры, она зажимает свой крохотный носик и вопит: «Ой, бормотухой воняет! Ой, я задыхаюсь!» — хотя от Мадиса ничем не пахнет, уж я-то — его сосед по парте — знаю это лучше всех! А в последний день учебного года, когда Мадис радовался, глядя на табель: «Парни, трояк по математике стал четверкой! В следующем году будет пятерка, а после этого — Нобелевская премия! Надо теперь же это отпраздновать!» — Труута сразу же подкатилась к нашей парте — на сей-то раз она не чуяла никакой вони! — и спросила нежным голосочком:

— Что за праздник ты собираешься отметить, Железный бычок? Уж не пятый ли день рождения своего костюма?

Ну да, всем было известно, что Мадис донашивает одежду своего старшего брата Майду, из которой тот вырос. Но с виду не скажешь, что это обноски, к тому же ни у одного нормального парня костюм пять лет не продержится, а Мадис вполне нормальный парень. Вообще-то, я всегда ставил Трууту на место, но в тот раз Пилле успела меня опередить:

— Когда ты, Труута, будешь праздновать первый день рождения своего умишка, не забудь пригласить весь класс в свидетели. Конечно, если это успеет случиться до окончания школы! По-моему, костюм Мадиса новее и лучше, чем твои импортные… консервы, во!

На это все мы разразились хохотом, а Труута сделалась пунцовой и выпалила:

— В этом самом костюме он еще придет к тебе, Пилле, свататься, вот увидишь!

— Ну и пусть, тебе-то что до этого? — спросил я, смеясь.

— Во всяком случае, ты, Олав-деточка, можешь утереться! — перекинулась Труута на меня. — Уж мы-то знаем, о ком Пиллечка мечтает по ночам! — И она толкнула локтем в бок Майе, которая тоже противно захихикала.

— Что такое?

— «Что такое? Что такое?» — передразнила она меня. — Увидишь еще!

— Дуры! — крикнула Пилле и выбежала из класса.

Вот и пойми этих девчонок. Даже вроде бы мелочь — тройку, которую Мадис сумел исправить на четверку, — им удалось превратить в такую чертовщину, что только держись! Потом, на классном вечере, я пригласил Пилле на танец, но разговаривать с нею было невозможно, кроме «Нет. Да. Нет. Может быть», я ничего от нее не услышал. Я уже хотел было отправиться домой, но тут у меня возник коварный план мщения: сделать человечеству услугу и пригласить назло Пилле танцевать Трууту. Я направился через зал вроде бы к Пилле, но, не дойдя до нее метра два, чуть свернул и через три шага остановился перед Труутой.

— Как? Меня, что ли? — Труута от неожиданности раскрыла рот, да так и не закрыла его, но ноги ее пританцовывали.

Я кружился с нею два танца подряд. Как назывался первый — понятия не имею. Но что второй был старым почтенным вальсом, это и ежу было понятно.

Пилле теперь танцевала с Эльмо и выглядела, словно ее подменили: смеялась, и весело болтала с партнером, и склоняла голову набок, как Большая синица.

— Ну, что скажешь насчет вечеринки? — спросил я Трууту.

— Лучше многих, наконец-то диско как диско! — защебетала Труута. — Если еще и мои югославские туфли уцелеют после нашего танца, буду считать, что это настоящий бал.

«Сама ты бал…да! — подумал я. — Нечего подставлять свои шпильки мне под ноги!» Но вслух сказал:

— Пожалуй, бальные танцы все-таки устарели, хотя бы вот вальс — только кружись и кружись, а по-настоящему и не попляшешь!

Труута усмехнулась:

— А Пилле, видишь, думает иначе! Смотри, Эльмо вскоре будет ей по плечо, если еще подрастет на полметра. Ну и змея!

— Если не будет тайком покуривать, конечно, вырастет, — ответил я.

— Господи! Неужели Эльмо курит? — Труута уставилась на меня.

— А ты думала!

Труута замолчала счастливо, затем шепнула:

— Знаешь, Олав, пусть так и будет.

У меня аж спина вспотела: что же, должно так и быть, как хочет Труута?

— Так вот: тайна за тайну! Хочешь, скажу тебе, как мы узнали про тайную симпатию Пилле? — спросила Труута, поглядывая на меня с превосходством, как на несмышленыша.

— Что, что?

— Ну, кого Пилле любит! — сообщила она таинственно.

— Ах, девчоночьи выдумки! — бросил я, и тут, черт возьми, пластинка кончилась.

Учительница Маазик подошла к граммофону и объявила:

— А теперь пора кончать. Хорошенького понемножку!

— Мы еще и не потанцевали!

— Учительница!..

— Еще немножечко!

Классная руководительница сказала с улыбкой:

— Вас бы следовало однажды проучить хорошенько за то, что полвечера сидите по углам, как прикованные, а когда вечер кончается, тогда только начинаете танцевать!

— Учительница, ну еще хоть два танца!

— Пожа-а-алуйста!

— Будьте человеком! — пошел Эльмо ва-банк.

Продолжая улыбаться, учительница спросила:

— Ну, какой танец хотите?

— Вальс! — крикнул я.

— Вальс! — собезьянничала Труута.

Пилле бросила быстрый взгляд в нашу сторону и тоже протянула жалобным голосом:

— По-жа-а-луйста, ва-альс!

Вот дурачки-то! Я ведь просил вальс только для того, чтобы Труута смогла закончить честь по чести свой донос, но зачем им-то, всем другим, обрекать себя на муки?

— На чем это мы остановились? — спросил я абсолютно безразличным тоном, когда в очередной раз почувствовал туфли Трууты под подметками своих ботинок.