С мешком за смертью

Марк посмотрел на спокойно поднятую в небо наклонную руку крана с стальным канатом, в десять рядов обегавшим огромные блоки вверху и внизу, и поверил, что для этой руки — паровоз то же, что для него игрушка.

И тут оказалась беда: кран приводился в движение электричеством, и не было тока — станция завода стояла. Мурманцы решили уже махнуть рукой и вести поезд до Москвы задним ходом. Тут их беде помог один из старых составителей Николаевской дороги, напомнив им простой способ повернуть паровозы: он указал мурманцам, какие соединительные пути петербургского узла образуют треугольники, — стоило паровозу, пользуясь стрелками, пройти по всем трем сторонам любого из этих треугольников, чтобы вернуться на тот путь, с которого паровоз спервоначала выйдет, повернутым.

Мурманцам даже стыдно стало, что они сами не догадались о таком простом способе: треугольник вместо поворотного круга часто применяется во время постройки железных дорог, где есть достаточно простора, чтобы уложить треугольник с тремя стрелками.

VIII. Треугольник.

В это время пути петербургского узла были забиты порожняком, и надо было искать тот треугольник, по которому можно было беспрепятственно пройти. Мурманцы посоветовались с обуховским стрелочником и решили попробовать пройти на Путиловскую ветку; соединительные пути, отходя от этой ветки, сплетаются со всеми дорогами узла и, наконец, с Николаевской.

Марк увязался на паровоз с тем самым машинистом, что давал ему уроки езды. Ему хотелось хоть издали взглянуть на «Порт-Артур». Путевки мурманцам не дали, несмотря на все резоны; тогда они уговорились, чтобы стрелочник на северной башне Обухова сделал им стрелки на выход, посадили на паровоз своих двадцать человек с винтовками, решив, где придется, и силой перевести стрелки, как им нужно. Крушений и столкновений бояться не приходилось, потому что движение и по главным линиям почти прекратилось, а на соединительных путях замерло совсем. За фунт английского табаку мурманцы упросили поехать на паровозе и самого составителя поездов, который знал пути узла, как свою деревню, — его взяли на тот случай, чтобы не запутаться в порожняке.

Спаренные паровозы миновали благополучно Фарфоровый пост и вышли на соединительную ветвь.

Марк с высоты тендера, нагруженного в последний раз на станции Вайбокало дровами, опережал взорами бег паровоза. Он не узнавал Петербурга. Три года тому назад здесь висел густой завесой черный дым; курились все трубы, и город был красным заревом на полосе темной-темной тучи; на черных от угольной пыли и пролитой нефти путях тогда по синим блистающим нитям рельсов непрерывно громыхали поезда и стоном стоял рев гудков, звон сигнальных колоколов, звуки горнов стрелочников и свистки составителей; отовсюду тогда махали зелеными флажками; а кое-где и электровозы, прикладывая и отнимая пантограф [10] к проводам, звенели электромоторами, делая маневры… Теперь совсем не то: пути загромождены вагонами с разбитыми стеклами, платформами, на которых грудами навалены изломанные военные повозки, зарядные ящики, орудия, аэропланные части, исковерканные автомобили; на иных путях вереницами стояли паровозы — ободранные, со снятыми ходовыми частями; уже в набравшейся пыли и мусоре на площадках этих умерщвленных машин зеленела трава и расцветали одуванчики; и пути все поросл и зеленою травою; а воздух был чист и прозрачен; лишь к Финскому заливу чуть белело мглою небо — все кругом голубое и чистое над свежей, чуть брызнувшей зеленью кладбищ. Исакий вдали в былые годы чуть пробивался во мгле мрачным багровым пятном — теперь пламенел и сверкал золотым куполом. Виднелись ясно на длинных копьях шпилей кораблик и черный ангел, а справа из-за груды домов вздымался легкий пятиглавый столп Смольного…

Вот и «Порт-Артур». Он все же так же черный, несокрушимым утесом высится среди приземистых строений края Петербурга на зеленом пустыре. Заборы огородов исчезли — их, должно быть, сожгли хозяйки «Порт-Артура» под плитами за дрова. Один среди зеленой земли, исчерченный ржавыми колесами запущенных путей, стоит у грани города красный «Порт-Артур».

Марк провожал глазами родной свой дом, и от ветра ли на ходу паровозов у него выступили слезы. Оба мурманских декапода, словно по сговору, прокричали «Порт-Артуру» салют и промчались дальше.

Целый день мурманцы пробились на треугольнике. В одном месте пришлось подтаскивать брошенный среди пути санитарный поезд с паровозом, уже полуразрушенным дождями, снегом и ворами, — поезд надо было загнать в тупик, чтобы очистить себе путь; в другом месте руганью и угрозами добиваться, чтобы сделали как надо стрелку, а на Путиловском заводе, где мурманцы распорядились «по-своему», им вслед послали несколько пуль из винтовок; выстрелы эти не причинили вреда, только в одном окне на паровозной будке пуля пробила стекло круглой дыркой со звездчатыми краями.

К вечеру мурманские паровозы вернулись на ст. Обухово головой к Москве! Прицепили к поезду. Зашипели вестингаузы, запели под вагонами их пружины, оттягивая тормозные колодки от бандажей. Вагон белпорожцев был раньше первым, теперь стоял в хвосте и к его упряжному крюку привязали сзади распущенный красный флаг.

IX. Девочка с узелком.

Мурманскому маршруту дали путь на Москву по графику [11] бывшего курьерского поезда: шестьсот шесть верст от Петербурга до Москвы он проходил в десять часов всего, с несколькими остановками в пути.

Комиссар движения говорил с Граевым по телефону и шутил:

— Ну, торопыги, посмотрим, как вы сладите с курьерским графиком.

— Справимся как-нибудь.

Оба декапода и несколько вагонов загружены сухим швырком [12] (выменяли у Александровского завода на табак и ситец). Сигнальные колокола прозвонили путь на Москву, взмахнули крылья семафоров; мурманские «американцы» взревели, сорвали поезд с места и ринулись вперед на Москву, на юго-восток.

Марк со своими тремя белпорожскими товарищами забрался, взяв с собой вместо подушек котомки, на крышу вагона. Вдоль всей крыши посредине постлан узкий дощатый мостик с железным поручнем на невысоких стойках. Марк учил товарищей:

— Гляди, поглядывай вперед на мосты. Под мост голову держи ниже поручня, а то сшибет.

Ветер от бега поезда свистит в ушах; задувает в рукава; горбом вздымает на спине рубаху; холодит. Жутко, когда паровозы ныряли в серый квадратный рот мостовой фермы. Петька-телеграфист и Ленька Култаев тотчас падали на мостик, приникая к доскам. А Марк и Волчек, сладко замирая, смотрели, как мост втягивает вагон за вагоном, словно тянет с ложки длинную лапшу; мальчишки улучали миг, чтобы пасть вниз на мостик в то самое время, когда вот-вот вагон нырнет под верхний брус моста. И, громыхнув над головами, мост сжимается в зеленой дали серым квадратиком и пропадает по кривой.

От ветра мальчишки зазябли и скоро все трое, свернувшись с котомками под головами, заснули, а Марк не спал. Темнело, хотя и близился рассвет; поезд убегал на юг от белой северной ночи… «Бологое». Поезд встал, пройдя перрон вокзала, поставленного меж московским и петербургским путями. Марк смотрел, свесясь, с крыш вагона на загроможденные порожняком и холодными паровозами линии пути. Светлело. Марк увидел, что вдоль поезда по междупутью идет к концу маршрута девочка с узлом в руках. Она останавливается перед каждым вагоном, смотрит вверх и о чем-то просит и снова идет дальше. Подошла к последнему вагону, плачет, утирая слезы краем белой пелеринки, накинутой поверх серенького платья.

— Ты чего, девочка, плачешь? — строго спросил Марк, пыхнув дымом папиросы.

Девочка подняла голову и сказала:

— Я потеряла свой поезд. Они уехали.

— Кто они?

Девочка объяснила, что она из Петербурга. Весь их институт везут в Симбирск на Волгу.