Оранжевое лето (СИ)

— Вижу… Это Эван и Дэм его пускают?

— Вряд ли.

Высоко, выше деревьев и домов, в небе стоял большой желто-зеленый змей с длиннющим развевающимся на ветру хвостом. Змей был похож на какую-нибудь диковинную пеструю птицу.

— Почему?

— Не знаю. Но это не они, я точно знаю.

— Они бы запустили оранжевый, это точно. А мы однажды сделали маленький парусник и пустили его в речку. Паруса у него красные были, яркие такие, красивые. Будто в книжке. Думали тоже, что поплывет куда-нибудь в Африку или в Австралию. Мне тогда хотелось, чтобы его нашли какие-нибудь дети аборигенов, мальчишка и девчонка. Здорово было бы.

— А может, так и было?

— Да ну, шутишь? Просто тогда думала, что так может быть.

— Может быть. Наш змей ведь улетел в Африку.

Я говорил об этом серьезно, чтобы развеселить Лин. Но ей и так было весело.

— Ты задумал сделать такой же, да?

Я уткнулся лицом в колени. Я смеялся.

— Да. Я подумал, было бы здорово… Только надо нарисовать поскорее, а то я его уже забывать начал.

— Я хорошо помню. Они при мне его делали. Давай завтра сделаем?

— Завтра стоит начать приводить твою квартиру в божеский вид. Мы совсем уже забыли о ней.

— Мы с Эваном как цыгане кочуем по чьим-то домам. То у Дэма, то у тебя. А знаешь — мне нравится. Я имею в виду — весело иногда поступать так, как поступать нельзя.

— Почему нельзя?

— Потому что это называется безрассудством. Но мне нравится…

— Мне тоже, — кивнул я и стал неотрывно следить за яхтой. — В конце концов, не всегда нужно делать так, как нужно.

Я надолго замолчал, а потом как-то грустно и задумчиво добавил:

— Знаешь… Я всю жизнь делаю не так, как нужно.

— А ты считаешь себя несчастливым человеком?

Я, не моргая и не отрываясь, провожал взглядом белую яхту. Белую, как лебеди. Белую, как крылья самолета. Считал я себя несчастливым?

— Не сейчас, — честно сказал я. Сказал и посмотрел на девушку.

— Прости, — сказала Лин, тоже, наверное, подумав о самолете. — Не надо было спрашивать. Прости.

— Да за что? Я сказал тебе правду. Впервые, наверное. А ты?

— Что? Счастливый ли я человек?

— Ну да…

— Да. Наверное, да. У меня есть Эван. Это самое главное. Понимаешь… Это действительно самое главное.

Я кивнул и мельком подумал, что у Лин есть не только Эван. Есть еще Аарон. Это, возможно, не самое главное, но тоже значительное. По крайней мере, для меня.

— Ты альбом забыл, — сказала девушка. — Хорошо мы с тобой собрались.

— Я не забыл. Смотри, — я спрыгнул с камня и подошел к густо поросшему травой уступу. Под ним среди колючих кустов и репьев пряталось что-то вроде норы, только меньше. Я не без труда просунул туда руку, исцарапал ее чуть ли не до крови и достал старый альбом. Обложка у него была пожелтевшая и измятая.

— Я его тут прятал. Когда мы приходили сюда с Шоном, несколько лет назад, я часто сидел тут и рисовал. Шону сначала скучно было, а потом он стал здесь книжки читать. Учебники свои… Я рисую, а он читает. Иногда вслух. Здорово было… Так что есть у меня альбом.

— А можно посмотреть?

— Бери… Только это, конечно, мало похоже на то, что я могу сейчас. Криво и вообще… Ну, понятно. Он у меня уже давно.

Лин взяла в руки мой потрепанный альбом. Из него чуть не выпали помятые и пожелтевшие отдельные листки. Я отвернулся.

Тонкими штрихами на бумаге была прорисована большая яхта с одним небольшим пассажиром на борту. Маленький мальчишка стоял у штурвала и немного испуганно смотрел вперед, на поднимающиеся волны.

— Как сумел, нарисовал, — сказал я, хотя это, конечно, было не оправдание. — Я хотел нарисовать Дэма. Я сначала яхту нарисовал, а потом уж его. Он туда как будто просился. Плохо, правда, получилось.

— Замечательно. Почему плохо?

— Не похож.

— А это разве главное? Чтобы было похоже?

— Ну вообще-то любой хороший художник рисует похоже.

— Но ведь любой хороший художник был когда-то не очень хорошим.

— Точно. Да я недалеко ушел, если по правде. Иногда нарисую что-нибудь, а потом смотрю — ничего похожего.

— Да ладно тебе, — сказала Лин и перевернула страницу. На рисунке был Шон. Он смеялся и протягивал руку вперед. На руке у него сидела большая бабочка.

— О, а я это помню. Бабочка эта села ему прямо на голову, а потом на руку. Я как увидел, подумал, что это надо нарисовать. Только она улетела сразу, как только я это подумал. Пришлось по памяти.

— Здорово, — сказала Лин. — А ты говоришь, что непохоже. Шон как есть, только маленький.

Потом опять был Шон. Это все я рисовал уже тут. Он читал, спал, смотрел вниз с обрыва.

Лин перевернула лист, и я усмехнулся, вспомнив, как рисовал это.

Я прыгал с обрыва, расправив крылья, а Шон уже парил высоко вверху. Я вспомнил все окончательно и засмеялся.

— Меня Шон изводил за этот рисунок все время. Говорил, что я как девчонка, рисую всякие глупости, что это ужасно, что это вообще порвать надо. А однажды я его увидел здесь одного. Он сидел и так увлеченно этот рисунок рассматривал, что я не выдержал и сказал ему, что я тоже здесь. Ух и глаза у него были, злющие-презлющие. Распсиховался и ушел. А я расстроился и за ним пошел. Говорю ему — ну хочешь, я порву? А он говорит — не надо. Смешно…

— Здорово… Ой. А это кто?

Я посмотрел в альбом. Вот это неожиданность… Черт, я совсем это не помню.

На рисунке человек на коленях, сильно напоминающий меня своей ужасающей худобой, изогнулся назад и обхватил руками тонкий блестящий шест, насквозь пронзивший ему грудь и упершийся в землю. Человек кричал, а по блестящей стали текла темная кровь. Рисунок был страшный — очень четкий и резкий, отталкивающий невозможной, просто фантастичной реальностью: парень казался живым, настоящим, и даже боль и страдания, которые он, не сдерживая, изливал в последнем крике, я испытал как наяву. Я скривился, как будто это меня только что проткнули шестом.

— Знаешь… Давай это вырвем. Это совсем не нужно. Я… забыл про него.

Я рывком дернул рисунок, достал из кармана зажигалку и не раздумывая поджег край листа. Дрожащий быстрый огонек побежал по бумаге, уничтожая ее сантиметр за сантиметром. Человек с рисунка, казалось, изогнулся еще сильнее, вцепился в шест еще крепче и закричал громче. Я поджег бумагу с другого края и перевернул рисунок чистой стороной вверх.

— Зачем ты его так? — не поняла Лин. — Это тоже очень красиво. А Шон видел?

Шон… он видел и не такое… Я молчал. Рассказать?

Рассказать Лин все, что нужно сказать?

Нет. Не могу.

— Наверное… Какая разница.

Я отряхнул пепел с рук и устало лег на траву. Лин пролистала альбом. Больше в нем ничего не было.

— И все?

Я пожал плечами.

— Значит, все. Не до рисования было, наверное. Пойдем отсюда, а?

— Как? — изумилась девушка. — А рисунок?

— А что рисунок… Пусть его, — буркнул я.

— Но мы же специально за этим шли.

Я покачал головой.

— Я не хочу, — сказал я.

— Почему? Что случилось?

— Ничего не случилось. Просто я не могу рисовать, если мне не хочется.

— А чего тебе хочется?

Я опять пожал плечами. Я долго крутил зажигалку, пока из нее не вышел весь газ. А когда вышел, я сунул ее в карман. У меня была еще одна, я не жалел. В кармане набралось уже много окурков, которые я не спешил выбрасывать.

— Честно? — сказал я вдруг.

— Ну, наверное.

Я задумался. Я сосредоточенно смотрел на серое облако над моей головой. Оно неспешно проплывало куда-то по своим делам, явно намереваясь кого-нибудь или что-нибудь намочить.

— Хочется много денег. Больше, чем у Райана Торна. Намного больше. Чтобы можно было купить все и всех.

— Зачем тебе это?

— Не знаю. У меня никогда не было много денег. Интересно, как это — когда тебя все уважают.

— То есть твои деньги…

— Да это неважно… А может, я этого и не хочу. Чего я могу хотеть? Если чего-то в самом деле хочешь, надо действовать. А мне уже все равно, понимаешь?