Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Эмиль из Лённеберги и др.

— А я-то думала, что к весне мы поженимся, а теперь прости-прощай свадьба, помрет теперь мой Альфред! И останусь я век вековать с четырьмя простынями и целой дюжиной полотенец, да, хорошенькое дело!

Эмиль наконец понял, что помощи ждать неоткуда. Тогда он пошел назад в людскую. Он просидел с Альфредом целый день — это был самый длинный день в жизни Эмиля. Альфред лежал в забытьи. Только иногда он поднимал веки и говорил:

— А ты тут, Эмиль!

Эмиль смотрел, как за окошком бушует метель, и ненавидел ее так горячо, что его ненависть могла бы растопить снега во всей Лённеберге и во всем Смоланде. «Видно, засыплет снегом весь белый свет», — думал Эмиль, поскольку снег все падал и падал.

Зимние дни коротки, хотя тому, кто так ждет, как ждал Эмиль, они кажутся длинными. Незаметно начало смеркаться, а потом и совсем стемнело.

— А ты тут, Эмиль! — снова сказал Альфред, но ему все труднее было говорить.

Мама Эмиля принесла мясной суп и заставила Эмиля поесть. Она пыталась накормить и Альфреда, но он не хотел есть. Вздохнув, мама ушла.

Поздним вечером пришла Лина с наказом от мамы: Эмилю пора ложиться спать. И как только такое могло прийти людям в голову!

— Я буду спать на полу рядом с Альфредом, — заявил Эмиль.

Так он и сделал.

Он приволок себе старый матрас и лошадиную попону — больше ему ничего было не нужно. Он вообще не мог спать. Он лежал без сна и смотрел, как угли опадают в печи, слушал, как тикает будильник и как порывисто дышит, а порой и стонет Альфред. Видимо, время от времени Эмиль впадал в дремоту, но всякий раз, вздрогнув, просыпался. Горе жгло его душу. Проходила ночь, и он все острее чувствовал, как все скверно, а скоро будет уже слишком поздно, на веки вечные поздно — изменить что-либо будет уже нельзя.

И вот, когда часы показывали четыре утра, Эмиль понял, что ему надо делать. Он отвезет Альфреда к доктору в Марианнелунд, или пусть и он сам, и Альфред погибнут в дороге.

«Нечего тебе лежать тут в постели и умирать, Альфред, нечего!»

Он не произнес эти слова вслух, он только подумал. Но как он это подумал! И тут же принялся за дело. Главное — уехать прежде, чем кто-нибудь проснется и помешает ему. В запасе у него был час времени до того, как Лина поднимется доить коров. За этот час все и надо провернуть!

Никто не знает, как тяжело было Эмилю в тот час и как он надрывался. Надо было выкатить из сарая сани, вывести из конюшни и запрячь Лукаса. Альфреда надо было вытащить из кровати и отвести к саням. Последнее было самым трудным. Бедный Альфред ковылял, тяжело навалившись на Эмиля. А когда ему наконец удалось добрести до саней, он упал как подкошенный на разостланные овчины и лежал, не подавая никаких признаков жизни.

Эмиль укутал Альфреда так, что торчал только кончик его носа, сам уселся на козлы, натянул вожжи и стал понукать Лукаса: пора было трогаться в путь. Но Лукас повернул голову и недоверчиво взглянул на Эмиля. Ведь это же неслыханно глупая выдумка — пуститься в путь в такую метель, неужто Эмиль этого не понимает?

— Теперь решаю я, — сказал Эмиль, — а потом все будет зависеть от тебя, Лукас!

В кухне зажегся свет — значит, Лина уже встала. Еще минута — и будет поздно. Но Эмиль с лошадью и санями все же незаметно миновал хуторские ворота и сквозь снег и ветер выехал на проселочную дорогу.

Ой, как бушевала буря! Снег облеплял уши и забивал глаза, так что Эмиль ничего не видел, а ему хотелось по крайней мере различать дорогу. Он вытирал лицо рукавицей, но по-прежнему не видел дороги, хотя к саням были прикреплены два фонаря. Дороги вообще не было, был только снег. Но Лукас много раз бывал в Марианнелунде. И может, в глубине своей лошадиной памяти он примерно знал, куда ехать.

Лукас был жилист и вынослив — с таким конем в самом деле можно было пускаться в путь и в метель. Шаг за шагом тащил он сани через сугробы. Ехали они медленно, иногда чуть не опрокидывались, когда сани натыкались на какую-нибудь преграду, но все же мало-помалу продвигались все ближе и ближе к Марианнелунду. Частенько Эмилю приходилось соскакивать на дорогу и разгребать снег. Эмиль был сильный, словно маленький бычок, и в ту ночь он убирал снег с таким рвением, что никогда этого не забудет.

Становишься сильным, если это необходимо, — объяснял он Лукасу.

И в самом деле Эмиль стал сильнее, и первые полмили [18] дело спорилось, но потом стало трудно, да, потом стало ужасно трудно. Эмиль устал, лопата казалась страшно тяжелой, и он не мог больше как следует разгребать снег. Он закоченел, в сапоги его набился снег, пальцы ныли от холода, да и уши тоже, несмотря на шерстяную шаль, которую он повязал поверх кепчонки, чтобы не отморозить уши. Все это было в самом деле невыносимо, и постепенно мужество стало ему изменять. Подумать только, а что, если папа был прав, когда сказал: «Ничего не выйдет, Эмиль, ты же знаешь, что ничего не выйдет!»

Лукас тоже утратил силы и весь свой пыл. Все труднее и труднее становилось ему вытаскивать сани, когда они застревали. А под конец случилось то, чего все время боялся Эмиль. Сани внезапно рухнули вниз, и Эмиль понял, что они очутились в канаве.

Они и в самом деле очутились в канаве. Да там и застряли. И как Лукас ни надрывался, как ни тянул сани и как ни тянул и ни толкал их Эмиль — у него даже кровь пошла из носа, — ничего не помогло: сани как стали, так и остались стоять.

Тут Эмилем овладела такая ярость, он так разозлился и на снег, и на сани, и на канаву, и на все, вместе взятое, будто лишился рассудка. Он поднял вой, похожий, должно быть, на вой первобытного человека. Лукас испугался, Альфред, быть может, тоже, но в нем не было заметно никаких признаков жизни. Внезапно Эмилю стало страшно.

— Ты жив еще, Альфред? — боязливо спросил он.

— Не-ет, я, верно, уже умер, — хриплым, странным и каким-то страшным, не своим голосом ответил Альфред.

Тут вся злость в Эмиле прошла, и осталось только горе. Он почувствовал себя таким одиноким!

Хотя там, в санях, и лежал Альфред, мальчик был совсем один, и некому было ему помочь. Эмиль не знал, что ему теперь делать. Охотнее всего он лег бы в снег и заснул, чтобы ничего больше не видеть.

Неподалеку у дороги стояла усадьба, которую Эмиль называл «Блины». И вдруг он увидел, что на скотном дворе светится огонек. В душе у него затеплилась маленькая надежда.

— Я схожу за помощью, Альфред, — сказал он.

Альфред не ответил, и Эмиль пошел. Он пробивался сквозь глубокие сугробы, и когда ввалился на скотный двор, то походил на снежную бабу.

На скотном дворе был сам хозяин «Блинов». И он очень удивился, увидев в дверях мальчишку из Каттхульта, засыпанного снегом, залитого кровью, капавшей из носа, и слезами. Да, Эмиль плакал, он не мог удержаться, он знал, какого труда ему будет стоить заставить хозяина «Блинов» выйти в метель на дорогу. Он был строптив, этот «блинопек», но все-таки понял: помочь Эмилю необходимо — и отправился с лошадью, веревкой, разными инструментами и вытащил сани из канавы, хотя все время что-то злобно бормотал про себя.

Будь у хозяина «Блинов» хоть капля совести, он, наверно, помог бы Эмилю добраться до Марианнелунда, но он этого не сделал. Эмилю с Лукасом пришлось одним продолжать свой тяжкий путь сквозь сугробы. Оба устали и двигались все медленнее и медленнее. И вот настал миг, когда Эмилю пришлось сдаться. Силы оставили его. Он не мог даже приподнять лопату.

— Не могу больше, Альфред, — сказал он и заплакал.

До Марианнелунда оставалось лишь несколько километров, и глупо было сдаваться, когда они уже почти достигли цели.

Альфред не издал ни звука. «Наверное, умер», — подумал Эмиль. Лукас стоял склонив голову — казалось, будто ему стало стыдно. Даже и он ничего больше не мог сделать.

Эмиль сел на облучок, да так и остался сидеть. Он тихо плакал, его засыпало снегом, а он не шевелился. Конец всему, и пусть метет сколько угодно, ему теперь все равно.