Сёмкина находка

— Пожалуйста, выбирайте старосту. Сами, сами. Господин офицер никого вам не навязывает.

Недалеко от Сёмки топтался дед Кузьмич, свёртывая цигарку. Чему-то ухмылялся и качал головой, словно хотел сказать: «Ишь, чего придумали!» Колхозники угрюмо молчали. Офицеру надоело ждать. Он выбросил вперёд длинную и прямую как палка руку. Тонкий указательный палец нацелился в грудь Кузьмича:

— Ви! Ви будет старостой!

Кузьмич вскинул кудлатые брови:

— Я, что ли?

— Ви!

— Чудно! Да какой я, к шуту, староста?

— Молчайт!

Кузьмич поднялся на крыльцо, встал рядом с толстяком и при гробовом молчании повернулся к офицеру:

— Стало быть, ты меня назначаешь старостой. И я, стало быть, должен показать вот им, — махнул в сторону колхозников шапкой, — новый порядок.

Он повернулся к толпе:

— Вот какое дело, значит, товарищи, — и помолчав, продолжал: — Пётр Кузьмич Новиков, это, стало быть, я, в гражданскую войну колотил Деникина в хвост и гриву. В тридцатом году первый записался в колхоз, помните, люди добрые?

— Помним... — ответили ему.

— А теперь вот они, — Кузьмич показал на офицера с толстяком, — хотят из меня своего холуя сделать!

— Я предупреждаю! — выкрикнул толстяк.

— Прикуси-ка язык, иуда! Дождёшься ты своего часа, вздёрнут тебя на осине!

Переводчик торопливо забормотал что-то офицеру по-немецки. Тот мгновенно выхватил из кобуры пистолет и выстрелил несколько раз подряд.

Кузьмич вздрогнул, схватился руками за грудь и рухнул на крыльцо. Колхозники попятились, ошеломлённые такой расправой. Сёмка спрятался за чью-то спину. Когда пришёл в себя, узнал, что стоит за Петькиным отцом.

Офицер злобным взглядом обвёл толпу, ткнул дымящимся ещё пистолетом в сторону Куликова:

— Ви!

— Я? — отставил назад деревяшку Егор Васильевич. — Нет!

— Не надо раздражать господина офицера, подходите сюда, — поспешил вмешаться толстяк.

Куликов окинул взглядом односельчан. Все молчали. Тогда он опустил голову и тяжело заковылял к крыльцу.

«Значит, согласен?» — ужаснулся Сёмка и со всех ног кинулся к Петьке...

ПОДВОДЧИК

Мать плакала. Отец лежал на кровати, нещадно курил и молчал.

— Ушёл бы ты куда-нибудь, Гоша. Спрятался бы? — уговаривала Петькина мать. — В лес бы подался. Без тебя потихоньку проживём, соседи при надобности помогут.

— Не ной, ради бога, — сердился Егор Васильевич. — Рано меня хороните.

— Тять, в погреб спрячься, а мы скажем, что тебя нету, — посоветовал Петька.

— Цыц! Не твоего ума дело! — прикрикнул отец.

Петька проплакал всю ночь. Ему было больно и стыдно, что отец согласился стать старостой. Наутро он явился к Сёмке чуть свет и сказал, что готов идти «хоть на фронт, хоть тайну раскрывать...»

Сёмка здорово обрадовался и предложил отправиться сегодня же. У него уже был запас сухарей, печёной картошки и соли. Петька сбегал домой за наганом. Выждав, когда Сёмкина мать куда-то отлучилась, друзья выскользнули на улицу. Дома Сёмка оставил записку: «Мама, не волнуйся, я скоро вернусь».

За околицей вздохнули свободно: теперь никто домой не вернёт. Сёмка радовался. Петька вздыхал: его начали грызть сомнения. Не лучше ли было остаться дома? Отец ещё, может, передумает, уйдёт в лес, там, говорят, партизаны... А мать вот узнает, что Петька убежал из дому, и вдруг ей хуже сделается? Или вдруг их задержат немцы? Вот тогда и будет тайна! И тут Петьке показалось, что впереди гудят машины: немцы едут. Потянул Сёмку в сторону.

— Ты чего? — удивился Сёмка.

— Вдруг это фашисты? — шёпотом сказал Петька. — Пойдём лучше стороной.

Не осмелился признаться, что потянуло его домой.

— Да нет! — бодро возразил Сёмка. — Фашисты здесь редко ездят, я знаю.

На самом деле, наблюдая с чердака, он заметил, что немцы редко ездят по большаку. Наверно, где-то лучше дорога есть. Но Петька заупрямился. Остановились на дороге и стали пререкаться. Петька уже решил заявить, что уйдёт обратно, как-нибудь без тайны проживёт. Но в это время впереди, на просёлочной дороге, которая выползала из дубняка и тянулась к большаку, показалась подвода. Ребята увидели на ней мужика. Тот был в пальто и в мохнатой шапке, полулежал в коробе, наполненном наполовину соломой. Подвода выехала на большак и взяла курс на Озёрки. Сёмка подтолкнул Петьку и бросился догонять её. Петька постоял в раздумье, не зная, на что решиться: то ли бежать за другом, то ли повернуть назад? Сёмка оглянулся, махнул призывно рукой. Петька бросился нагонять, загадав про себя: если не возьмёт их дядька с собой, вернётся домой. Догнали, пошли рядом с подводой. Дядька с любопытством поглядел на нечаянных попутчиков:

— Куда, хлопцы, путь держите?

— В Озёрки, — бойко ответил Сёмка. — Тётя там живёт. Подвезите, дяденька?

Петьке не понравилось, что Сёмка соврал, но промолчал. Дядька ещё раз окинул ребят пытливым взглядом: на братьев не похожи, один белобрысый, а другой чернявый, усмехнулся, придержал лошадь и пригласил:

— Что ж, садитесь.

Сели. Сёмка с левого, Петька с правого бока.

— Чья в Озёрках тётя живёт?

— Моя, — не растерялся Сёмка. — А это Петька, мой друг. У него отца фашисты забрали.

Петька снова возмутился, но приятель подмигнул: молчи, так надо. Для полной убедительности украдкой показал кулак.

— Вы, дяденька, тоже в Озёрки едете?

— Нет.

— Куда же?

— Много будешь знать, скоро состаришься.

Подводчик то и дело подгонял карего меринка, и тот трусил бойко. Поднялся холодный ветер. Пролетал редкий снежок. Сёмка поднял воротник своего пальтишка. Петька покрепче запахнул телогрейку. Подводчик взглянул на хмурого Петьку, нахлобучил ему шапку на глаза, улыбнулся:

— Ничего, цел будет твой отец!

Чтоб не дать Петьке проболтаться, Сёмка вставил:

— Он к партизанам удерёт.

— К партизанам, — усмехнулся подводчик. — Ты что ж, говоришь такое и не боишься?

Сёмка похолодел: неужели немецкий холуй? Отодвинулся, готовый в любую минуту выпрыгнуть, а сам сказал:

— Я же вижу — вы не такой!

— На лбу не написано, какой, — строго возразил подводчик и надолго замолчал.

Петька вздохнул. Сидел бы сейчас дома на печке, и всё было бы хорошо. А тут трясись на подводе, дрожи от холода. И дядька какой-то загадочный: то шутит, то сердится. И Сёмка хорош — врёт напропалую.

А Сёмка тоже примолк: он собирался рассказать про дедушку Кузьмича, но теперь не решался. Так и ехали молча.

Не доезжая до Озёрок, возле поворота на просёлочную дорогу дядька остановил карего. Улыбнулся пригорюнившимся ребятам.

— Дальше нам не по пути, — сказал он, — подвёз бы, да не могу. Нельзя. Дело неотложное. А в деревне поостерегайтесь: там немцы.

Когда ребята спрыгнули на землю, подводчик подозвал к себе Петьку, вытащил у него из кармана телогрейки револьвер, повертел в руках и вернул растерявшемуся хозяину:

— Выкинь! Придёте в Озёрки, первый же немец сцапает. Спросит, откуда оружие?

Петька переминался с ноги на ногу, Сёмка похвастал за друга:

—Это ему командир подарил.

— Неважно. Пропадёте ни за грош. Револьвер к тому же неисправный. Ну, счастливо, хлопчики. Прощайте! — подводчик дёрнул вожжи, карий махнул хвостом и покатил к лесу, что синел за увалом.

Сёмка жёстко сказал:

— Брось наган, Петька!

Но тот заупрямился как всегда:

— Как бы не так! У тебя нет, так и брось. Хитрый!

— Не хитрый. Слышал, что подводчик говорил?

— Я за пазуху спрячу, наган-то.

— Ну и дурак. За пазухой ещё скорее найдут.

— Не найдут!

— Найдут!

Вдруг в той стороне, куда уехала подвода, поднялась пулемётная стрельба. Друзья сразу притихли. Петька проворно прыгнул в кювет, лёг на живот и зашептал:

— Сём, ложись, ну ложись, увидят!

Сёмка обеспокоенно смотрел в сторону увала. Стрельба там разгоралась, приближаясь. Но вот на гребень увала карий на всём скаку вынес подводу, на которой на коленях стоял подводчик и строчил из автомата. За ним гнались три мотоцикла. На колясках были установлены пулемёты. Поле там было кочковатое, мотоциклы швыряло из стороны в сторону, поэтому немцы не могли попасть в подводчика, а он в них. Но они настигали подводу. Тогда дядька метнул гранату. Она взорвалась впереди мотоцикла и опрокинула его.