Рукопись в кожаном переплете

— А где же фитиль?

— В зажиме курка.

— Его здесь нет.

— Будет он тебе триста лет здесь лежать, — возмутилась Ветка. — Погляди, что от шкуры осталось. А ты хочешь, чтобы фитиль уцелел.

— Ну, а где мы его возьмем в таком случае?

Неужели из-за фитиля все сорвется! Мы уже даже примерили пищаль к щели. Она чуть-чуть не доходила до наружного края. Все шло отлично, и вдруг этот фитиль!

— А если… — Витька поскреб затылок. — Если укрепить пищаль в щели камнями, а порох поджечь спичкой или угольком, а, пепчики!

Это был отчаянный план, но у нас не оставалось другого выхода. Мы начали заряжать пищали.

— Ветка, а сколько пороху сыпать?

— Сыпь побольше, чтобы громче было.

— А ну как разорвет? Она ведь ржавая. Э, ладно! Две горсти хватит?

— Хватит!..

Вместо пыжей мы забили в ствол куски медвежьей шкуры. Пищаль высунули в щель и стали подпирать ее со всех сторон камнями. Когда все было готово, Витька крикнул:

— Прячьтесь! По интервентам — огонь! — и поднес к запалу тлеющую палку.

Раздался ужасающий грохот. Все заволокло вонючим сизым дымом: и щель, и Витьку, и нас с Веткой. Дым клубами потянулся в пещеру. С тревожным писком взметнулся в воздух рой летучих мышей.

— Витька! — крикнули мы в ужасе. — Витька, где ты?

— Здесь я! — раздался Витькин голос. — Подавайте вторую! Быстро. А эту заряжайте! Пороху можно сыпать три горсти.

Он свесился со скалы, держа пищаль за горячий ствол. Лицо у него было черное, как у трубочиста. Только глаза сверкали и белые зубы.

— Поворачивайся веселее! — покрикивал он. — Шевелись, артиллерия! Генка, подай уголек свеженький! Прячьтесь! По интервентам… огонь!

Дважды мы ходили в арсенал за порохом. По моим подсчетам Витька сделал около тридцати выстрелов. Мы с Веткой выбивались из сил. Смотреть друг на друга нам было страшно; мы стали черные, закопченные, растрепанные, насквозь пропитанные пороховой гарью. А Витька все громыхал и громыхал…

И вдруг в перерыве между выстрелами мы услышали знакомый голос. Он едва пробился сквозь плотные слои дыма, затянувшего щель.

— Стойте, ребята, не палите! Это я, Ленька Петухов!..

Глава 19. История поисков. Неожиданные изменения в рукописи Энрике Гомеса. Мы не в обиде. Все же это была не игра! Экспедиция продолжает работу

До самого вечера нам привилось просидеть в пещере, дожидаясь, пока Ленька сбегает в лагерь и соберет всех наших. Дело в том, что Петр Васильевич и Гаррик искали нас совсем не в горах, а на Волге. Ночью у рыбаков, тех самых, которые разрешили нам с Веткой покататься, исчезла лодка. Скорее всего, они ее плохо привязали. Но так или иначе, а лодка пропала.

— Это ваши созоровали, — заявили рыбаки Петру Васильевичу. — Они все лодочкой интересовались. Что ж вы за своим народом плохо так смотрите? Где их теперь искать?

Вдобавок ко всему, невдалеке от рыбачьего лагеря было найдено одно из весел.

— Все ясно. Упустили весло, а одним не управились. Их течением потянуло вниз.

Петр Васильевич оставил Вовку охранять лагерь, а сам с Гарриком, Ленькой и рыбаками пошел по бечевнику искать лодку. Уже поздно вечером они увидели ее. Лодка стоял у косы. Рыбаки, ругаясь на чем свет стоит, погнали ее обратно, а Петр Васильевич, теряясь в догадках, заночевал с ребятами на косе.

Утром Ленька вызвался забраться на ближайший утес и оттуда осмотреть округу — может быть, беглецы где-нибудь рядом.

Ленька полез на гору. Он прилежно осмотрел все вокруг, ничего не обнаружил и собрался было спускаться обратно. Но так как парень он был обстоятельный и зря тратить время не любил, то решил заодно заглянуть в заросли лещины, чтобы определить, какой будет в этом году урожай орехов. Для этого Леньке пришлось на километр с лишним углубиться в горы. И вот здесь-то он услышал выстрелы. Ленька подумал, что это браконьеры. Он сразу же вновь превратился в Леонида Терентьевича, помощника лесника. Правда, ему очень не хватало для этого берданки и патронташа.

Шел он, по его рассказам, «версты три с гаком», а браконьеров все не было видно.

«Ну и ружья у них, — думал Ленька. — Гром-то какой сильный!» Он даже признался нам, что в глубине души побаивался связываться с браконьерами, вооруженными таким грохочущим оружием. Наконец Ленька вышел к кромке глубокого оврага и увидел, как из-под скалы вырываются клубы дыма, прорезаемые вспышками огня.

Сперва он подумал, что это извержение вулкана, потом, присмотревшись, решил, что все же, пожалуй, больше похоже на дот. Он долго сидел и наблюдал за стрельбой, изучая длину промежутков между выстрелами. Когда Ленька твердо установил, что один выстрел следует за другим не быстрее чем через десять минут, то решился, наконец, заглянуть в «амбразуру». И тут он услышал Витькины команды.

Прошло еще очень много времени, пока сходили к деду Фоме за ломом и киркой. Мы предлагали воспользоваться боевым топором и даже просунули его в щель, но Петр Васильевич заявил, что, во-первых, это ценный музейный экспонат и с ним надо обращаться бережно, а во-вторых, нас за наши делишки не следует спешить выпускать на волю.

Говорил он так, конечно, для вида. А сам был до смерти рад, что мы отыскались, а не погибли где-нибудь в пещерной темноте.

О том, как он нас ругал, рассказывать не стоит. Неинтересно. Все взрослые делают это совершенно одинаково. Мы с Витькой ни за что не выдавали Ветку, но она сама героически все рассказала.

Петр Васильевич выслушал ее и строго заявил:

— Мы в свое время позабыли выполнить принятое нами же решение: в конце первой недели подвести итог твоего испытательного срока и таким образом решить — оставлять тебя здесь или гнать домой березовым веником. Позабыли… Но лучше поздно, чем никогда. Будем решать сейчас.

Опять в шляпу Флибустьера полетели сложенные бумажки. Он вынимал их по одной и медленно разворачивал. «Да», «да», «да»… в общем только одно «нет». Скорее всего, самого Петра Васильевича. Но что он один мог поделать против нас? И все-таки Флибустьер решил наказать всю нашу компанию. Причем совсем неожиданным образом. В тот же вечер, когда мы собрались у вечернего костра, он достал из рюкзака рукопись Энрике Гомеса и свою тетрадь.

— Знаем, знаем! — сказал Витя. — Ветка ведь нам уже все рассказала. Мы поэтому в пещеру и полезли. Для приоритета.

Петр Васильевич усмехнулся и заявил, что Ветка решительно все нафантазировала. От начала и до конца. Энрике Гомес никаких царских барок никогда не топил и казаков от воевод не спасал. Все это Веткины выдумки.

Гомес благополучно снялся с мели и, спустя несколько месяцев, приплыл с Адамом Олеарием к берегам Персии. А потом возвратился в Голландию, где и жил до самой смерти.

— Что касается казаков, — добавил Петр Васильевич, — то ими Олеария главным образом пугали, рассказывая всякие леденящие кровь истории о разбойниках из заволжских гор. Это даже нашло отражение в записках путешественника. Вот что он пишет. — Петр Васильевич раскрыл свою тетрадь, нашел нужную страницу.

«Вместе с тем нас уведомили, что от двухсот до трехсот казаков собрались и поджидают нас для нападения в известном месте. Известия эти, хотя и до них мы принимали надлежащие предосторожности, сделали нас еще более осторожными. [43]»

— Так говорит история. Ну, а как говорит Ветка, я уже слышал. С историей она явно не в ладах. Потому что это строгая наука — наука фактов. И она не допускает никаких фантазий и выдумок. Вот так. — Он закрыл тетрадь и, свернув ее трубочкой, засунул в карман рюкзака. — В самое ближайшее время я поведаю вам, друзья, о последних страницах рукописи Энрике Гомеса. Я уже почти до конца прочел ее, и теперь мне остается лишь пересказать прочитанное.

— А наваха?! — чуть ли не крикнул Витька.

— Наваху эту, друзья, я купил в Гаване, в антикварном магазине. И хотя она и антикварная наваха, лет ей все же не больше ста пятидесяти. Поэтому принадлежать Гомесу она никак не могла. В провал же ее бросила все та же сеньорита Ветка. Стащила у меня наваху и бросила в провал. Напрасно я сразу же не разоблачил ее проделки.