Ледовые приключения Плавали-Знаем

По каюте, играя пузырями, плескалась бражка. Матрац и простыни прилипли к потолку, а в стенах торчали куски бочонка, который так и не дождался дня рождения своего хозяина.

— Ничего себе мина! — сердито сказал капитан. — Цирковые номера!

— Угощение… — краснея, пролепетал Бурун.

— Ничего себе угощение!

А кок всё продолжал кричать: «Кровь! Кровь!», и выбежавший с бинтом Челкашкин стал уже делать ему перевязку, но вдруг провёл рукой по лицу Борщика, лизнул палец и сказал:

— Какая-то сладкая у тебя кровь, Борщик. Много варенья ешь.

И кок покраснел ещё больше, чем старый Бурун.

Но что касается «циркового номера», то он действительно получился. От взрыва, от рассыпанной соли, от собачьего лая суда качнулись, протянутый Солнышкиным трос ударил снизу по надрезанной Барьерчиком льдине, и, расколовшись пополам, она пошла дробиться на части.

Мачты «Светлячка» шевельнулись, лёд на нём тоже дрогнул, раскололся, как скорлупа, — и маленький весёлый пароход, словно встряхнувшись, закачался на чистой воде. Шахматное поле, по которому на четвереньках полз получивший неожиданный мат Плавали-Знаем и прыгал Уточка, разлетелось на клетки.

Ледяные фигуры качались, стукали друг друга лбами, и во все стороны, сверкая, сыпались ледяные искры.

ТУДА! ИМЕННО ТУДА!

Плавали-Знаем то цеплялся за ледяную фигуру, то пытался удержать ногой уползающий лёд. А мимо него с льдины на льдину прыгали лохматые артисты и отчаянно лаяли:

«Гав-гав! Мёрзли зря! А кино не было!» Где-то на берегу сердитая старуха лупила свою собачонку и приговаривала:

— Вся облезла! Будешь знать, как сниматься в кино!

А льдины плыли и плыли. Пароходы двинулись в открытое море. И командир на вертолётной станции сказал:

— Смотри, уходят. Наверное, закончили съёмки. Попрощаемся! — И, запустив винт, вертолётчики отправились вдогон.

Оттуда-то, с вертолёта, и заметили Плавали-Знаем, который крепко обнимал похожую на него ледяную фигуру.

— Смотри, играет до конца, — сказали вертолётчики, сбросили верёвку и, выдернув из примёрзших унтов ухватившегося за неё актёра, опустили на палубу «Даёшь!».

Унты уплывали к острову Камбала, и Плавали-Знаем босиком бросился в рубку, но, увидев Морякова, закричал:

— Стойте! Я попал не туда! А Моряков коротко сказал:

— Туда! Именно туда! Прошу ко мне в каюту.

Плавали-Знаем прошёл к нему, высоко вздёрнув голову, в одних носках, и громко захлопнул за собой дверь. Потом наступила тишина, среди которой слышались слова: «Стыдно, стыдно! А ведь могли бы учиться, могли бы!» И даже прозвучало: «Бывалый моряк…»

Через какое-то время дверь очень тихо отворилась, и с потупленной головой, в моряковских шлёпанцах Плавали-Знаем вышел в коридор и направился на камбуз.

А на доске объявлений появился полученный недавно приказ, кончавшийся словами: «Бывшего капитана „Светлячка“ от командования отстранить. Исполняющим обязанности назначить штурмана Барьерчика. Начальник пароходства Юркин».

ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ

Солнышкин стоял на корме с кинокамерой, снимая грандиозную картину крушения льдов. От заката всё вспыхивало, становилось жарким, алым — и льды, и чайки, и нерпы, весь океан.

Солнышкин стал наводить видоискатель на «Светлячок», как вдруг перед объективом на палубе заплясала какая-то весёлая фигура, за ней вторая, и обе, размахивая руками, стали кричать:

— Ура! Идём, идём!

Это выбрались из кубрика закончивший песню начальник училища и Репортажик. Казалось, начальник дирижировал всем вокруг — и льдинами, и нерпами, и кораблями. Но, посмотрев на Солнышкина, он протянул руки и закричал:

— Вот с кем мы споём! — Он узнал того самого юнгу, которого когда-то просил подрасти.

Теперь и Солнышкину стало понятно, чьи это были руки и чьи это песни распевали даже нерпы.

— Споём! Обязательно споём, Солнышкин! — кричал начальник. — В училище!

Солнышкин развёл руками. Подхватить хорошую песню он был готов и сейчас, а в училище ещё надо поступить, надо готовиться, и он вздохнул:

— Из-за ерунды потеряно столько времени! Целые сутки!

— Ну не из-за такой уж ерунды, и не так уж много, — сказал за спиной Перчиков.

— Всё, больше не возьмусь за такое пустое дело.

— За какое?

— Спасать дураков! — сказал Солнышкин.

— Ха! — сказал Перчиков. — Во-первых, не все дураки, а во-вторых, возьмёшься! Сердце не выдержит!

— Выдержит! — сказал Солнышкин. И тут он увидел встающую на дыбы льдину, по которой среди шахматных фигур метался на четвереньках какой-то малый в курсантской одежде. Фигуры раскачивались и стукали его по спине. Это был Уточка.

— Человек за бортом! — крикнул Солнышкин.

Бросив в низ висевший рядом спасательный круг и оттолкнув Перчикова, он перемахнул через борт сам и, прыгая с льдины на льдину, побежал к терявшему последние силы скульптору.

— Давай руку! — крикнул Солнышкин. — Прыгай ко мне!

Но Уточка только мигал, боясь оторвать руки от качающейся льдины.

— Брось! — крикнул Солнышкин.

Уточка вцепился в льдину ещё сильней. Ближняя фигура покачнулась и с размаху двинула своего создателя по самой макушке, зацепив краем Солнышкина. Изо рта Уточки только вылетело «пых», и он упал. А Солнышкин сказал «ох», но удержался, взвалил на себя курсанта и, перебираясь по льдам, понёс его к пароходу.

БУДЕМ УЧИТЬСЯ, СОЛНЫШКИН!

Солнышкин не слышал, как его подобрала шлюпка, как Перчиков и Борщик втащили его и Уточку в каюту.

Он сидел в углу, привалясь к переборке, и так громко дышал, что Перчиков бросился за доктором: не случилось ли чего-нибудь у друга с сердцем?

Но примчавшийся Челкашкин приложил к груди Солнышкина ухо, послушал и развёл руками:

— Отличное сердце! Послушайте — там шумит тайга и гудит океан. — И кивком позвал радиста за собой: — Пойдемте, пусть отдыхает!

А когда Солнышкин открыл глаза, перед ним дымилась поставленная Борщиком кружка компота, а рядом снова сидел Перчиков.

В каюте было сумрачно. Наступил вечер, и в иллюминатор, будто спрашивая «Как дела?», заглядывала звезда.

— Ну, как дела? — спросил Перчиков.

— Порядок! Пора за учебники. Экзамены на носу? — сказал Солнышкин.

— Учиться, учиться! — послышался рядом начальственный басок.

В коридоре толпилось полкоманды и сверкали вспышки.

Репортажик готовил срочный репортаж о Солнышкине в газету.

А из-за двери вдруг донеслось:

— Будем учиться. — И мимо со стопкой учебников в руках протопал Плавали-Знаем.

— Но пока есть и другие дела! — сказал Перчиков и показал свежепахнущие ролики недавно проявленной киноплёнки.

Солнышкин схватил их и стал рассматривать на свет.

— Посмотрим? — спросил Перчиков.

— Не посмотрим, а покажем! — сказал Солнышкин.

— Кино? — спросил, заглянув, Плавали-Знаем.

— Шуточки! — сказал Моряков. — Опять шуточки!

— Так, масштабные шуточки! — крикнул Солнышкин, вскакивая. — На острове люди ждали кино?

— Ждали! — крикнул Плавали-Знаем. — Ждали!

— Тогда надо показать! — согласился Моряков. И друзья бросились на палубу.

ВСЁ ВПЕРЕДИ!

При помощи телепатии или просто сердцем уловили Солнышкин и Перчиков, что думали на острове Камбала, — неизвестно, но па берегу шёл разговор, очень близкий к их мыслям.

— Хоть бы несколько кадров увидеть! — говорили в толпе, смотревшей вслед уходящим пароходам. — А то помогали, помогали.

— А увидим — шиш! — сказал Соскин. И мохнатые артисты, которые тоже смотрели вдаль, поджав хвосты, обиженно заскулили.

— Да, конечно, хотелось бы посмотреть, — сказал лейтенант Молодцов, надеявшийся увидеть на экране своего Бобика.

Но в небе горели только звёзды. Топала Большая Медведица. А суда уходили.