Небесный огонь

— Толай! Что с вами случилось? Всю ночь отваживался. Как вы сюда попали? Заблудились?

— А вы почему здесь?

— Я вас по дыму костра нашел. Тут, кроме нашей партии, на сто верст ни души. И вдруг — дым. Думал, опять пожар. Пошел смотреть и на вас наткнулся. Вот ведь как бывает! Вы меня выручили, а я к вам на помощь пришел. Хорошо, что так получилось… Ну, рассказывай.

— Мы не заблудились,- не сразу говорю я.- Мы эти места теперь хорошо знаем.

— Чем вы отравились?

Хотя мы с Арминеком насквозь прокоптились табачным дымом, так что догадаться нетрудно, я вру напропалую, вспомнив, что возле костра окурков, кажется, нет.

— Смородину ели… зеленую. Черемшу. Пучки рвали. Саранку копали…

Аток Павлович сочувственно кивает Не поймешь — поверил или нет.

Он помог мне встать и, придерживая за локоть, повел на взгорок. Оттуда далеко видно. Должно быть, хотел показать, где мы находимся.

— Я вон откуда пришел. Даже подумать не мог, что вас тут обнаружу. Здорово вас прихватило. Не знаю, что было бы, не подоспей я…

— А мы давно собирались сюда. Красивые места тут. С перевала спустишься, там реки текут в обратную сторону. А дальше пойдешь,- повторяю я слова деда Нартаса,- травы и цветы не вянут, деревья всегда зеленые, реки не замерзают…

— Чудеса какие! Интересно ты рассказываешь.

— Старики так говорят.

— А-а, помню, помню. Вы же прошлый раз какой-то шалаш нашли. Не этот?

— Нет. А этот тоже дед Нартас ставил.

А сам думаю про себя: «Знает про наш секрет или не знает?»

— Тола-ай! — досится из балагана.

— Пойдем,- торопит Аток Павлович.- Друг потерял тебя.

Мне уже совсем хорошо. Сам бегом с горки спустился, раньше Атока Павловича к шалашу подбежал, а войти почему-то боюсь. Как-то ведь придется объясняться с нашим спасителем. И врать нехорошо, и правду сказать нельзя — тайна же, да еще какая! Поделиться с ним нашим секретом мы не можем, иначе пропадет небесный огонь. И неспокойно оттого, что мог Аток Павлович подобрать мою записку. Может, он все уже знает, да помалкивает? Хочет что-нибудь выпытать у нас. Ну уж пусть не надеется, не проговоримся! Арминеку про записку тоже говорить не надо — рассердится.

Прежде чем зайти в шалаш, оглядел костер перед входом. Горит вовсю. С краю кучка пепла. Похоже, от сгоревшей бумаги… Ныряю в балаган.

— Ну, как дела? — следом за мной входит Аток Павлович.- Молодцом, Арминек, выглядишь. Встаешь? Очень хорошо.

— Здра…- поперхнулся Арминек.

Значит, и он только сейчас увидел изыскателя.

— Не тошнит?

— Нет.- Друг переводит взгляд на меня.

— Давай-ка на воздух,- предлагает Аток Павлович.- Обопрись на меня. Вот так. Потихоньку… Посидите тут пока, а я поесть приготовлю. Пора вам что-нибудь кроме чая с молоком проглотить. Я тут вашу банку сгущенки нашел — пригодилась. Пришлось к нам в табор сбегать, прихватить кое-что посущественней.

Я перехватил настороженный взгляд Арминека и глазами успокоил его: дескать, все в порядке.

Аток положил перед нами большой кусок бересты вместо стола и скатерти, нарезал хлеб и мясо, высыпал из бумажных кульков конфеты и печенье, разлил по кружкам чай, пошутил:

— Пир на Улгеннике! — И предупредил:- Сразу помногу не ешьте. Торопиться некуда.

Мы поначалу и без того не налегали на еду — как-то не по себе было. Арминек вообще уткнулся носом в кружку с чаем, головы не поднимет. Один только раз в мою сторону глянул. Я догадался. Потихоньку корочку хлеба в костер кинул, кусочек мяса, конфету… Вовремя друг напомнил: небесный огонь обязательно подкармливать надо.

Не зря говорят, аппетит приходит во время еды. Незаметно почти все, что принес Аток Павлович, прикончили.

— Ну, теперь не пропадете,- развеселился он.

— Как вы нас нашли? — наконец-то заговорил Арминек.

— Трасса недалеко отсюда проходит. Здесь как раз спорный участок. Я тут, кажется, все облазил. И вчера по тайге ходил, приглядывался: может, какой вариант обнаружится.

Гляжу — дым. И вот: поспел к друзьям на выручку…

Я дышать перестал. А ну как скажет Аток Павлович, что он записку нашел? Все пропало тогда. Арминек не простит. Будет предателем меня считать.

— Понял я одно,- продолжал изыскатель,- отравились чем-то ребята. А у меня с собой, как на грех, ну ничего нет. И молоко сразу увидел. Раз, думаю, что-то съели, траву или ягоду какую незрелую, значит, первое дело — молоко. Вот и отпаивал… А когда отошли малость — дуй не стой на табор.

Небесный огонь весело пылал в костре. Я окончательно успокоился. Арминек тоже как будто повеселел.

— Я сейчас,- сказал он и пошел за кусты.

Мне тоже захотелось пойти с ним, но Аток Павлович задержал:

— Погоди, Толай. Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо.

— Хорошо, если хорошо… Как вы собираетесь домой идти?

— Через Улгенник,- я показал на белеющие горы.

Он поглядел на меня недоверчиво, как на больного.

— Там не пройти.

— А как мы сюда попали?

— Не может быть!

Тут вернулся Арминек и зло посмотрел на меня. Он, должно быть, слышал наш разговор. Я прикусил язык.

— Вот что,- Аток Павлович размял папиросу и прикурил от огня в костре.- Я вас домой на коне отвезу. У нас хороший конь. Мухортый. Привык по тайге ходить.

Он подхватил наши котелки и пошел к ручью. Арминек тут же взъелся:

— Ты чего про Улгенник наболтал? Чуть не всю нашу тайну выдал. А вдруг он тоже за небесным огнем охотится?

Весело напевая, возвратился Аток Павлович и один за другим опрокинул котелки над костром. Вспухло облачко белого пара, огонь зашипел, будто просил о помощи, а наш спаситель безжалостно убивал его и приговаривал: «Не дай бог пожар случится…» Залил костер, отдал нам котелки и, словно продолжая с кем-то спор, произнес совершенно непонятное:

— Ну, демагог Сорокин, держись! Я тебе покажу тропу диких зверей. Ты у меня перестанешь упираться.

В последний раз выстрелив искорками, костер испустил дух. Мы с Арминеком глядели на залитый водой огонь потрясенные.

— Вперед! — позвал нас Аток.

Он дошел с нами до приметного места, от которого шла прямая дорога к перевалу, прикурил от старой папиросы новую, наказал ждать его, пока сходит за конем, и быстро, чуть не бегом, пустился туда, откуда мы только что пришли.

— Я мигом! — крикнул напоследок.

— Понял? — У Арминека даже голос охрип.- На наших глазах украл.

— Что украл?

— Истукан ты. Круглый дурак. Он наш огонь украл.

— Он просто залил его. Жалко, конечно. А что делать было? Если бы мы его остановили, все равно пришлось бы тайну открыть.

— Нет, Толай, ничего ты не соображаешь! Видел, как он прикуривал от костра? Видел? А как другую папиросу зажег? Думаешь, у него спичек нет? Он понял, что это не простой огонь. Или ты проболтался.

На Арминека страшно было смотреть. Лицо желтое, помятое, волосы из-под шапки торчат клочьями, глаза злые. Каждое слово он словно процеживал сквозь плотно сжатые зубы. Не говорил, а шипел:

— Ошибся я в тебе, Толай. Какой ты друг. И хозончы никудышный. Предатель ты!

Так и знал! Все теперь на меня свалит. И хотя действительно весь наш трудный поход оказался напрасным, хотя я сам видел, как погасил Аток Павлович с такой опасностью добытый и такой ценой сохраненный нами огонь — ведь едва мы живы остались! — хотя у нас на глазах, точно так же, как мы сами, перенес огонь на кончик папиросы,- не хотелось верить, что так мог поступить друг. Неужели?.. Неужели он все-таки нашел мою записку? Значит, он все знал и притворялся. Не случайно допытывался. Чем отравились? Как домой дойдете? Разве есть дорога через тасхылы? Ишь, какой хитрый! Проверял! Выходит, я все-таки виноват. И нечего сердиться на Арминека. Из-за меня лишились мы небесного огня. Сколько сил потратили! Не обидно ли потерять то, что уже было в руках?..

Вот какие бывают «друзья»!

— Плохой он человек,- продолжал шипеть Арминек.- Хуже нашего Хуруна.

У меня не было желания возражать.