Тайна Зыбуна

— И это все? — кивнул Санька в котелок.

— Разделим банку консервов. Но кто плохо будет есть суп, второго не получит.

И ушел.

На этот раз не только Володьку — даже Саньку удивило то, что он, отправляясь за дровами, прихватил не только ружье, но и рюкзак.

Хасан попробовал рассеять их сомнения:

— Ружье — понятно: вдруг косач, заяц… Р-раз! — и в рюкзак, — попытался он даже пошутить, помешивая дымящуюся грибницу ложкой, чтобы скорее поостыла.

— Или не доверяет нам консервы. Мол, навалимся, съедим без него, — предположил Санька и первым полез в котелок.

ВСЕ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ

Добравшись до Щучьего озера, Нюролька дважды обошел его — по берегу и поодаль, но никаких следов ребят не нашел. Места тут нехоженые, дикие берега озера захламлены стволами давно упавших деревьев, и Нюролька устал. Присев на зеленую замшелую колодину, стал думать, что делать дальше. Неожиданно рядом, в двух-трех шагах, он увидел прибитую какой-то гильзой старую бересту. В свертке оказался кожаный кисет с письмом Максима Око… жене.

— Максим Око? Отец, однако ж, Володьки — поразился Нюролька. — Ишь, варнаки, придумали! Игрушки им! — вдруг озлился он на ребят и решил, что разминулся с ними на пути к озеру. Он даже не стал дочитывать письма: не силен был в грамоте Нюролька и письменные буквы разбирал с трудом. Кисет с письмом, однако, сунул в карман и про себя решил, что непременно выпорет Хасана.

Но и в Юртах ребят не оказалось. Ничего не дали и поиски на вертолете. Летчик, отец Володьки и Жуванжа совещались у юрты бабушки Эд.

— О чем они расспрашивали вас, бабушка? — допытывался Максим Максимович.

— Я коворила им: не шмейте! Проклятое мешто! Ушли… Вот! Всех забрал Нуми-Торум. Не хотите туда. Нихто не вернется!

Бабушка Эд закрывает глаза и, посасывая трубочку, тихо раскачивается из стороны в сторону. Максим встает; к ощущению постоянной болью отдающейся в сердце тревоги за сына примешивается еще нетвердое чувство надежды: «Смелые ребята! Ничего не испугались. Такие не должны пропасть. Вот только кто этот Мажоров? Что надо на Зыбуне ему?»

— Значит, смотрел гряду? — прервал его, размышления Нюролька.

— Над самой пролетали. И по краю…

Письмо оказалось подлинным. Только писал его… дед Володьки, погибший в 1918 году.

Максим Максимович рассказал об отце, участнике баррикадных боев на Красной Пресне, отправленном вскоре на каторгу в Сибирь.

— А вот где, когда и как погиб он — никто не знал. Было известно лишь, что он бежал с каторги, воевал с Колчаком. «А почему у нас такая смешная фамилия — Око?» — не раз спрашивал его Володька. Однако он так и не объяснил ему, что Око — это подпольная партийная кличка его деда. Максим знал о терзаниях Володьки из-за этой действительно необычной для русского фамилии. А не открывал ему тайны происхождения ее из-за боязни, что он будет бравировать этим, рассказывать историю ее кстати и некстати. Говорили, что отец Максима любил пословицу: «Зуб за зуб, око за око». И вот однажды ему выписали новый, конечно, как тогда говорили, липовый паспорт на имя Максима Око. С ним он встретил революцию, женился…

Текст берестяного письма оказался самым обыкновенным:

Санька с жадностью набросился на грибницу, хлебнул и — сплюнул.

— Эх, тяпа он, растяпа! А посолить-то забыл! Где соль?

Хасан достал соль и, размешивая, обратил внимание на необычный для грибницы из толкачиков цвет отвара.

— Слушайте, ребята, — склонился Хасан над котелком. — Сварены одни толкачики и дождевики, а навар не такой, не светлый, да и очень уж густ. И грибов-то кого? Мало. А навар? — заговорил он так, будто с ним спорили.

— А что он мог? — принялся помешивать, грибницу и Володька. — Отравы какой подсыпал?

— Скажешь тоже! — усмехнулся Санька.

— Вот что! — осенило Володьку. — Пошли обратно, домой! Пока он ходит — мы уже будем на Зыбуне, за сограми…

Но никто ему не ответил. Да и сам он понял, что идти с одним НЗ и двумя патронами — безрассудно. Но и времени терять нельзя.

— Надо попробовать добыть белок, — предложил Хасан.

— Чем?

— Будем разряжать мои патроны. Пистоны у нас тоже есть. Еще штук десять.

— Да, выстрелить — выстрелишь, а снова зарядить он не даст. Отберет письмо и заставит копать силой.

— Тогда зачем ему нас травить? — облизывался Санька, не отрывая глаз от котелка. — Ведь золото мы еще не нашли!

Никто не ответил Саньке: кто знает, что у Мажорова на уме?

— А давайте отольем супу во фляжку! В Рыльске попросим проверить, — предложил Володька.

Но как быть с водкой? Решили ее не выливать. С водкой и грибница дольше сохранится.

— А что скажем Мажорову? — и на недоуменные взгляды товарищей Володька ответил: — Если грибница отравлена, а с нами ничего не случилось, он поймет, что мы его обманули. Слушайте и учитесь! — встал Володька и вылил остатки грибного супа на песок. — Вы ругайте меня, скажите, что я растяпа, обжегся и выронил котелок. Все разлил. И мы съели последнюю банку…

— А если дядя Степан станет проверять?

— «Дядя, дядя», — не выдержал Володька. — Серый волк ему племянник. Полезет по рюкзакам нахально — ты, Санька, бей его прикладом, а я палкой. Ты, Хасан, схватишься за его ружье…

Когда Мажоров вернулся, голодные желудки помогли Хасану и Саньке разыграть бурное возмущение Володькой.

— И банку НЗ открыл он! — разошелся Хасан.

— Съели НЗ? — Да как ты смел? А обратно думаешь идти? Или я буду тебя кормить? Молокосос!

Не выпуская ружья, Мажоров без стеснения, впрочем с подчеркнутой небрежностью обшарил карманы Володьки, отнял фляжку. Мысль направить злость юртинцев против Володьки понравилась Степану, и он не стеснялся.

«Ухватится за Санькино ружье — тресну его по затылку прикладом, — решил про себя Хасан, мысленно примеряясь, куда и как будет удобней ударить. — Втроем-то мы его живо!»

Мажоров взболтнул фляжку.

— Что в ней?

— Смотрите, — буркнул Володька.

Мажоров отвинтил пробку, понюхал: «Вино! Вот-те и молокососы! С настоечкой шарятся!»

— А вот с вином ходить тебе еще рано, — и он прицепил фляжку к своему ремню.

— А ну, копать! — приказал Мажоров и отошел, сел под куст.

Володька, похудевший сильнее всех, уже пошатывался от голода и усталости. Руки, не привыкшие к физической работе, поламывало в суставах. Но на открытый «бунт» и он не решался.

Вечером, едва начинало темнеть, Мажоров торопливо уходил спать почему-то в кусты, хотя, по его же словам, комары там, как звери. Утром он появлялся чуть свет. Сегодня, несмотря на то, что солнце уже поднялось над лесом, Мажоров не появлялся.

«Отчего бы это? — задумался Володька. — Уж не сбежал ли он, украв берестяное письмо?»

Он разбудил Саньку, кинулся к рюкзаку. Поиски письма прервал явственно доносившийся гул вертолета. Он вылетел из-за кедрача, шел низко, вдоль гряды.

— Санька, стреляй! — зашептал Володька.

— А Степан?

— Оставишь один патрон! Управимся! — поддержал Володьку и Хасан.

Санька побелел, руки его задрожали.

— А где он?

Только сейчас ребята заметили, что Мажоров лежал под кустом метрах в двадцати. Ружье валялось рядом. Володька вырвал у Саньки ружье и выстрелил. Летчик, видимо, и без того заметил людей, стал быстро снижаться. Мажоров не шелохнулся.

Вертолет сел, и из кабины вылез отец Володьки.

Хасан кинулся будить Мажорова: окликнул его, потом заглянул в лицо и понял: Степан мертв. Рядом валялась раскрытая фляжка…