Сын бомбардира

— Точно, — подтвердил мальчуган и улыбнулся довольный.

Лучи заходящего солнца пробились сквозь маленькое оконце, зажгли весёлые игрушки на столе.

Мальчик, волнуясь, прислушивался к звукам во дворе. Если Алёнка миновала уже овраг, значит, сейчас повернёт на улицу. Вот прошла мимо разбитого дома. Теперь — мостик…

— Ты, Николка, вроде не на бастионе, а на полатях все дни проводил — выглядишь молодцом! — услышал он голос Антонины Саввишны.

Николка усмехнулся про себя: «Ничего себе полати!»

— Харч другой нынче пошёл! Я нынче с Евтихием Ивановичем вместе, а он — припасливый. Да и кок у нас новый — то ж мужик смекалистый.

— Так ты теперича натурально кантонистом [10] зачислен? На Шварца–редуте? Как там обстоятельства? — как взрослого расспрашивал его возница.

— Ничего, воюем, — небрежно бросил Колька. — У меня под началом две мортиры.

— Целых две?! — изумился кум.

— Палят, аж загляденье!..

Несколько дней назад лейтенант Шварц распорядился дать юному бомбардиру две «кегорновые» мортирки. Миниатюрные эти орудия служили для стрельбы по ближним целям. Николка установил их за боковой насыпью редута (за траверсом), удачно замаскировал и метко бил по передней французской траншее…

Дверь открылась. На пороге появилась Алёнка. За ней — женщина, невысокая, с худым морщинистым лицом — крёстная. В руках крёстная держала пирог.

— Мир дому сему, — поклонилась гостья и подошла к Саввишне. — Вот, бери, с утра состряпала, на случай, коли заваруха помешает.

Алёнка стояла у стола, зачарованно глядя на игрушки. Потом перенесла подарки на сундук, в угол комнаты. Присела на корточки, стала аккуратно расставлять их на крышке сундука, не переставая восхищённо ахать.

Антонина Саввишна расстелила скатерть, выставила деревянные чарки, и взрослые уселись за стол.

— Алёнка, — громко позвала крёстная, — бери своего гостя, и — к нам. Начинать пора — дело к вечеру движется!

Возница торжественно поднял чарку.

— За здравие Алёнки нашей! Дай ей бог здоровья поболе, горестей помене. Аминь!

Выпив ещё, взрослые разговорились, как обычно, забыв о маленькой виновнице торжества. Дети, прихватив игрушки, ушли во двор. Они уселись на старом почерневшем бревне. Алёнка, помолчав, тихонько сказала:

— А мамка, знаешь, как тебя любит… Говорит, всё равно как братишка ты мне.

Колька взял из рук девочки чёртика, стал сосредоточенно рассматривать его.

— Ты сказывал, будешь наведывать маманю почаще, а сам…

— С увольнением нынче строго. Я теперь числюсь на довольствии полном, — не без гордости сказал мальчик. — Служба — она ведь служба: коли отпустят…

Из домика послышалась заунывная песня:

— Маманя петь любит, — сказала Голубоглазка, — и песен тьму знает. — Потом вдруг спросила: — А как обученье твоё? Скоро книги читать будешь?

— Вчерась всю кириллицу прикончил! — радостно заговорил Колька. — Сам Михаил Павлович Шварц проверку делали. Всё прочитал по пушке, без единой закавыки.

Девочка смотрела на него с уважением. А Николка продолжал:

— Вот погоди — выучусь, потом тебя обучу. Непременно! Ещё месячишко, и скорострельно читать научусь.

Дети сидели, прижавшись друг к другу, и на какое-то время позабыли о войне, о бастионах, о французах. Было удивительно тихо…

Оставляя след в темнеющем небе, пронеслась английская конгревова ракета. Колька встал, натянул потуже бескозырку.

— Пойду в хату — распрощаюсь. Пора на редут.

Рано утром у землянки раздался зычный голос унтер–офицера:

— Николку Пищенко к их благородию лейтенанту

Появился удивлённый Лоик.

— Чего стряслось-то?

Унтер насупил брови и громко, чтоб слышал Колька, спросил:

— Когда вчерась Пищенко возвратился из увольнения?

— Как велено… До полуночи, — растерянно ответил Евтихий.

—- Ну, ну, — проворчал унтер–офицер и отвернулся, словно ожидая, когда наконец он появится, этот нарушитель.

Из землянки вышел Николка. Унтер–офицер внимательно осмотрел его.

— Ремень — потуже! За мной!

Николка зашагал вслед. Одна за другой встревоженные мысли проносились в голове. Но причины раннего вызова так и не мог понять.

Подошли к командирскому блиндажу. Унтер пропустил мальчика вперёд.

Три ступеньки вниз. Николка приставил ногу и чётко отрапортовал:

— Кантонист Пищенко по вашему приказанию прибыл!

— Вольно!

Кроме лейтенанта Шварца, за маленьким столиком сидел незнакомый офицер. Он мельком взглянул в документ, лежавший подле него.

— Ты Пищенко Николай, сын бомбардира Тимофея Пищенко?

— Так точно, ваше благородие!

Шварц улыбнулся, решив не томить больше паренька.

— Лейтенант Забудский, — сказал Михаил Павлович, — представил тебя к награде.

— Поздравляю, — торжественно произнёс гость.

А Шварц подошёл к Николке и ласково поцеловал в лоб.

Парнишка вышел из блиндажа.

— Могу добавить, что со своей стороны я так же, как и господин Забудский, составил представление на юного воина.

У офицера штаба удивлённо приподнялись брови.

— Не изволите показать?

— С преогромным удовольствием. Я зачту. «Канонир Николай Пищенко, сын покойного Тимофея Пищенко, матроса 37–го флотского экипажу, в боях на вверенном мне редуте явил храбрость и находчивость. Будучи приставлен ко 2–му орудию, Пищенко отличился меткостью глаза, быстротой в действиях, в схватке за контрапроши участвовал в рукопашном единоборстве и достойно показал себя, несмотря на малые лета. Считая вышеупомянутого кантониста обученным артиллерийскому делу, мною были выделены две мортиры, из коих Николай Пищенко вёл успешный прицельный огонь по ближним траншеям и одиночным целям. В момент смертельной опасности не захотел оставить свою позицию, заявив: «Маркелами заведую, при них и умру». Сообразив достославное служение Пищенко со статусом ордена святого великомученика и победоносца Георгия, считаю, что оный может быть представлен к награждению».

— Я передам ваше представление главнокомандующему, — с готовностью предложил офицер штаба.

А под вечер весь личный состав редута был выстроен за небольшим скатом у землянки. Ждали Нахимова.

Поднимаясь по склону, адмирал говорил одному из своих флаг–офицеров:

— Воистину удивителен наш моряк! Казалось бы, от земли отвыкнуть должен с парусами да вантами, а глядишь, он, как истый сапёр, вгрызается в грунт да под землю уходит, коли надобно-с…

Прозвучала команда:

— Равняйсь! Смирно!

Нахимов прибыл на редут, чтобы вручить награды отличившимся в последних боях. В ответ на приветствие адмирала прокатилось «ура!». Адъютант развернул и стал зачитывать фамилии. Павел Степанович сам прикалывал награждённому орден или медаль, говорил каждому благодарственные слова.

Адъютант хотел выкрикнуть очередную фамилию, но, что-то вспомнив, остановился. Негромко сказал Нахимову несколько слов. Тот улыбнулся, кивнул.

— Канонир Лоик Евтихий Иванов! — прозвучал глуховатый, чёткий голос адмирала.

Бородач на мгновение опешил — не ожидал он вызова самого Павла Степановича!

— Мы ждём тебя, голубчик, — ласково повторил он.

Лоик вышел вперёд, печатая шаг, направился к адмиралу.

— Матрос второй статьи…

Павел Степанович перебил:

— Знаю, знаю, командир редута докладывал о тебе… Наградной лист направлен по инстанции, а пока.. За воспитание канонира Николая Пищенко примите от меня. — Адмирал протянул Лоику золотую пятирублёвку.

Старый матрос никогда не тушевался перед офицерами, держал себя с достоинством, а тут растерялся на радостях. Он низко поклонился Нахимову:

— Благодарствую, ваше превосходительство.