Трудный месяц май

— Так это же, это… — начал он и задохнулся от волнения.

— Что «это же»? — насторожился Осипов.

— Мой это наган. Вот! — Градов показал на резную монограмму на рукоятке.

— А почему здесь О.Х.?

— Ораз Халитов.

Осипов оттопорщил ежиком усы.

— При чем же тут Ораз Халитов, Павел Кириллович?

— Наган мой был, потом ординарец пистолет «ТТ» раздобыл, а наган сам таскал. Но не положено, передали другому командиру. Его потом убило, кажется. После меня уже.

— Как после вас?

Осипов вконец запутался.

— После того, как меня ранило.

— А как вас ранило, Павел Кириллович? Расскажите о войне!

И Градов рассказал. Не про всю свою фронтовую жизнь, разумеется. О памятном бое в Иришах.

Просторный блиндаж в бетонированном подвале полуразрушенного Иришского деревообрабатывающего комбината скупо освещали лампы из сплющенных артиллерийских гильз.

Старший лейтенант Градов в накинутой на плечи, заляпанной подсыхающей землей плащ-накидке грелся кипятком и смотрел в карту.

Солдаты, кто на чем, сидя и лежа, курили, пили, ели из котелков и консервных банок, придирчиво осматривали оружие. Подземелье жило негромкой и суетной вокзальной жизнью.

Ординарец командира роты Халитов вырезал перочинным ножиком вензеля на прикладе. У него была страсть к таким вензелям. Он делал их на деревьях, на бревнах блиндажного наката, на эбонитовой рукоятке сигнального пистолета, гравировал кончиком лезвия алюминиевый котелок, крышку трофейного портсигара — всюду. Словно хотел увековечить свое имя.

Допив кипяток, Градов с сожалением отставил еще теплую кружку и поднялся наверх.

Наверху громыхало, ухало, выло. Где-то за разбитой железнодорожной насыпью, в лесной стороне, горела деревня. Пламя пожара озаряло ночное небо. Взлетали и рассыпались над черной землей ракеты. Они опускались вниз падающими звездами, догорали на брустверах траншей и окопов, с шипением тонули в холодной стремнине Волхова.

Осторожно высунув из окопа голову в зеленой каске, Градов всматривался и вслушивался в тревожную фронтовую ночь.

Туда разведчики прошли благополучно. Во всяком случае, не слышно было ни беспорядочной стрельбы, ни гранатных взрывов. Саперы проход сделали на совесть, в своем минном поле и в немецком, и в проволочном заграждении, довели разведчиков до чужих траншей. Но как там, за линией фронта сложилось? И удастся ли дойти обратно?

Задание у разведчиков сложное: добыть «языка». Да не какого-то ефрейтора, обыкновенного фрица, а офицера, лучше — штабного. Надо во что бы то ни стало овладеть схемой вражеских полей с минами и фугасами. От этого зависит жизнь саперов Градова, судьба сотен и тысяч солдат, которым на рассвете подниматься в атаку, и судьба самой наступательной операции, судьба Ленинграда.

Разведчиков все еще не было, и старший лейтенант Градов опять спустился в блиндаж. И опять склонился над картой. Придут разведчики или нет, добудут важные данные или не добудут — дорога пехоте должна быть свободна. Даже если поляжет, от командира до последнего солдата, вся саперная рота.

О себе старший лейтенант Градов не думал. Только о приказе, который умри, а выполни в срок.

Не станет Градова, плакать некому. С гражданской войны сирота. От жены третий месяц ни строчки. Наверное, померла или погибла от вражеского снаряда в блокадном городе, а маленький Алеша… Жена писала, как сынок, заморенный, высохший до косточек, умирал. Последним желанием Алеши, последними его словами были: «Мама, супику…»

Не шоколадку, не апельсин — обыкновенный горячий суп…

Да, друзья мои, Алеша Градов, восьми лет, уроженец Ленинграда, скончался от дистрофии 21 февраля 1942 года. Мать его, первая жена П. К. Градова, умерла позже. Точная дата не установлена: в блокадном Ленинграде смерть была обыденным явлением.

…Разведчиков все не было, и старший лейтенант принял решение действовать. Медлить дольше нельзя было ни минуты.

Градов упрятал карту в планшетку с потертой целлулоидной стенкой, проверил пистолет, автоматные диски, сунул в карман гранаты и только хотел скомандовать солдатам, как в длинном темном проходе раздался шум и топот сапог.

Возвратились разведчики. С ними был перепуганный до немоты (когда у «языка» вытащили изо рта кляп, он все равно долго не мог произнести ни слова) обер-лейтенант. Командир разведчиков с треском выложил на дощатый стол тяжелый портфель.

— Вот, — с гордостью сказал командир, — вся их штабная документация. А этот, — он кивнул на дрожащего как осиновый лист гитлеровского офицера, — скорее всего сам начштаба. Подробно поговорить с ним не удалось никто.

Все в блиндаже громко рассмеялись, а старший лейтенант Градов облегченно вздохнул, будто центнер железного лома с плеч сбросил, и с нетерпением расстегнул никелированные замочки портфели из толстой черной кожи.

Документы в портфеле — один важнее другого. И все совершенно секретные. Но главной и наисекретнейшей была голубая полотняная калька — схема заминированного района. Такая точная и подробная, что не требовались никакие переводчики и «языки».

— Что с ним делать? — Командир разведчиков кивнул на пленного.

— В штаб, — коротко махнул Градов и подозвал к себе командиров взводов.

Пленного увели. Разводчики, усталые до невозможности, ушли отдыхать, а взводные и Градов сгрудились над бесценной трофейной схемой. И тут наверху загрохотало.

— Хватились! — скупо рассмеялся Градов, но сразу помрачнел: артиллерийский обстрел сейчас был совсем некстати, пора приступать к боевой работе.

— Ладно, — сказал Градов, еще немного послушав тяжелые взрывы, — побесятся и заткнутся.

Но немцы не скоро перебесились. За артобстрелом последовал налет бомбардировщиков.

Желтые языки гильзовых ламп заметались, как бабочки, обнажая толстые черные фитили. Со стен и бетонного перекрытия посыпались каменные осколки. Весь блиндаж, долговечное подземелье с метровыми стенами и потолками, вздрагивал и трясся, как при землетрясении.

— Рассредоточиться! — приказал Градов, и почти следом за его командой чудовищный взрыв погасил лампы и весь белый свет.

Старшим лейтенант Градов пришел в сознание в медсанбате. Он был ранен в бедро и грудь, тяжело контужен, две недели не говорил и потом еще долго заикался.

Когда он поправился, фронт ушел далеко на запад, ленинградские войска вступили на прибалтийскую землю, а Градова направили на Украину, и он много лет ничего не знал о судьбе боевых товарищей.

— Значит, вы были ранены здесь… — Осипов торопливо выдвинул ящик стола и достал свою карту, но тут заглянул дежурный и велел срочно зайти к начальнику.

— Посидите, — сказал Осипов.

Из вежливости, наверное… Градов посидел, повздыхал горестно и тихо ушел.

Осипов у начальника, и я еще успею рассказать о том, что было раньше.

Глава четвертая. Неделю назад

Барбос шел по пятам. Наградит же природа человека собачьим нюхом! Барбос даже облезлыми наушниками своего «летчицкого» шлема учуял, что Антон со своим неразлучным Ростиком и Аленой затеяли рискованное дело, непременно связанное с трофеями. Барбос шел за ними от самого дома. Его, конечно, заметили и всеми способами пытались отделаться от слежки. Зашли в книжный магазин, потолкались в универмаге. Прошли длинный, как школьный коридор, новый гастроном. Все здесь было развешано, запаковано, завернуто — бери сам, пожалуйста. И все новехонькое, сверкающее. Величественные белые холодильники еще пахли резиной уплотнителей, а не колбасой.

В общем, ребята хитро сбивали со следа.

Но каждому понятно: с лопатой и совком, хотя и завернутыми для конспирации в газетную бумагу, за покупками не ходят.