По законам войны

Где-то за кустарником, что тянулся от избушки, взвилась над полем ракета. Потом еще одна. И автоматы захлебывались в той стороне, полосуя небо, ночь, хлеба за полем.

Тимка задыхался, припав лицом к траве на склоне, обессиленный, разбитый. И можно представить, что испытывала при этом Ася. Минут пятнадцать — двадцать лежали они, скрытые кустарником.

И, не подавая признаков жизни, раскинув руки по сторонам, как они бросили его, лежал раненый краснофлотец. Теперь их уже не могли заметить.

Ракеты взмывали несколько раз. И, то удаляясь от моря, то приближаясь опять, долго еще тревожили тишину автоматы.

— Двигаемся?.. — шепотом спросил Тимка.

И Ася ответила ему неслышно, кивком, сглотнув комок в горле.

Автоматы умолкли, но еще долго, после того когда ребята втащили раненого в свое укрытие и более или менее пришли в себя, перекликались гитлеровцы. Пользуясь где комьями земли, где камнями, обломками сухого хвороста, Тимка задрапировал выход из убежища сложенным вдвое одеялом, а сверху еще и черным плащом отца. Только после этого, сев спиной к выходу, включил фонарик.

ТИМКИНЫ ДОГАДКИ ПОДТВЕРЖДАЮТСЯ

На земляном полу грота, босой, со слипшимися от крови волосами лежал перед ними боцман Василий. Тимка сунул фонарик Асе: «Держи!»

Она хотела взять фонарь, но трясущиеся пальцы не слушались ее. Кое-как удержала его обеими руками. В пепельно-сером лице ее не было ни кровинки, а ссохшиеся губы кривились, точно от боли.

— Потерпи, Ася! — сказал Тимка, хотя и у самого гудело от напряжения все тело, а руки и ноги слушались плохо.

Ася благодарно кивнула в отвеет.

Тимка вытряхнул из рюкзака бинты, йод, вату.

У боцмана оказался пробитым затылок. Тимка слышал от матери, что прижигать йодом открытые раны нельзя. Кое-как продезинфицировал волосы вокруг пролома. Сделал мягкий тампон из ваты, как делала мать, и, приложив его к ране, туго забинтовал голову боцмана, потом опустил ее на согнутую пополам подушку.

Надо было сделать что-то еще для Аси… Взял у нее нож и аккуратно, почти бесшумно вскрыл банку «Щука в томате».

Руки у Аси продолжали трястись. Поднес банку к ее губам.

— Пей! Не обрежься.

Она сделала несколько жадных глотков.

— Спасибо, Тима… — поперхнулась.

Тимка высосал остатки томата, прибрал банку в сторону и открыл еще одну. Опять осушили ее вдвоем. Сладковатый томатный соус не мог заменить воды, и все же обоим стало легче. Выключив ненужный пока фонарь, отдышались, сидя бок о бок у ног боцмана.

— Что случилось, Тима? — спросила Ася.

Тот пожал плечами:

— Не знаю… Не пойму, Ася.

— Немцы кричали разные команды: прочесать поле… окружить… ракеты… тревога… Ну, и все такое… Почему он один? Может, там был еще кто-нибудь? — спросила Ася.

Тимка щелкнул фонариком, потому что дядька Василь застонал.

— Тише! — громким шепотом предупредил его Тимка. (Боцман медленно открыл глаза). — Тише, дядя Василь! — прижимая палец ко рту, повторил Тимка.

Боцман шевельнул губами:

— Тимофей?..

— Да! — радостно кивнул Тимка.

Ася взяла банку, чтобы выцедить на губы раненого остатки влаги. Он движением руки остановил ее:

— Где это я? Откуда вы? Почему я здесь?

— Мы в пещере! Кругом немцы. Мы думали, они закрыли вас в избушке, и пробирались помочь. А нашли вас в кустах, — объяснил Тимка.

— Так… — Боцман скользнул взглядом по своему телу и вдруг напрягся: — Где мои корочки?! — И хотел привстать.

Подскочив к нему, Ася с трудом удержала его голову на подушке.

Тимка тоже присел на корточках у самого его лица. «Корочками» моряки называли свои легкие парадные ботинки.

— Вы были босиком, дядя Василь! На вас ничего не было! — объяснил Тимка.

— Та-ак… — медленно, с непонятно изменившимся лицом повторил боцман. — Как вы подобрали меня?

— Когда ползли к избушке. А вы лежали в кустах, — повторил Тимка. — Потом началась стрельба, и мы потащили вас сюда.

— А до этого было тихо, когда вы меня нашли? — удивленно переспросил боцман.

— Да… — кивнула, стараясь его понять, Ася.

— Значит, меня трахнули по голове и разули без шума?! Стрельба, по-вашему, началась позже?!

— Да, дядя Василь. Тревога поднялась потом, — подтвердил Тимка.

Дядька Василь обхватил их за плечи, приблизил к себе:

— Вы представляете, что вы говорите, пацаны?! Или не представляете?!

Нет, Ася и Тимка ничего не представляли пока. Боцман отпустил их плечи:

— Загаси фонарь, Тимоша, слепит… — Голос его прозвучал слабо, откуда-то издалека.

— Вы отдохните, дядя Василь, — попросила Ася. — Вам сейчас надо лежать и не разговаривать.

— Нельзя мне не разговаривать, пацаны… — ответил после паузы дядька Василь и, отыскав их плечи, опять обнял обоих. — Я буду говорить, а вы слушайте. И постарайтесь что-нибудь понять в этом! Нас держали весь день в румпельном отсеке. По одному водили на допрос к какому-то типу. Спрашивали: зачем «Штормовой» шел к Летучим скалам? Этого даже я не знаю. Да и спрашивали нас так, не очень, для порядка разве… Но было вот что: когда «Штормовой» потерял ход, когда мы открыли кингстоны и вместе с вашими батьками высадились сюда на шлюпке, с крестоносца тоже высадили человек пятьдесят. Они прижали нас к морю. Твой батька, Ася, был крепко ранен… Мы лежали за валунами, и, когда командир окликнул его, он уже не мог отозваться… Не плачь! — Боцман встряхнул Асю.

— Я не плачу… — тихо ответила она.

— Командир позвал меня. Я перескочил за его камень. Он выдернул из-за пазухи блокнот, ручку одной рукой, потому как в другой — винтовка, и черканул мне какую-то схему. Сунул этот листок, сказал: «Возьми всех, кто остался живой, и вдоль берега, по мелководью, уходите на шлюпке. Эту бумагу, сказал, если город наши уже сдали, как хочешь, живой или мертвый, доставь людям в Сорочьем лесу. Все, что им надо, сказал, — здесь!» Это я вам долго объясняю, пацаны. А под огнем говорилось короче. Бумага эта была у меня под стелькой. Ни одна живая душа не знала, кроме меня… — Боцман помолчал. — До сегодняшнего вечера, пацаны. Понимаете? До сегодняшнего, когда нас отвели в эту халупу и заперли, как телят. Это вы правильно прикинули. Нас посадили на ночь в избушку. Ну, зубастый Левай перегрыз веревку Неходе, тот распутал нас всех. Действуем, конечно, шепотком. Тыр-пыр — стены крепкие, за дверью — часовой. Тогда я признаюсь ребятам: в корочке у меня бумага, которую надо — тому, кто останется жив, — доставить своим, в лес. И тут, слушайте меня внимательно, кто-то нашел железку вроде ломика за стропилом. Хоп! Мы вскрыли одну половицу. Потом другую. И ну шуровать этим ломиком под стеной… Договорились пробираться через хлеба к лесу. Я, пацаны, уходил последним. Вы понимаете это?! Последним! И было тихо! Уходил по кустам. И тут меня что-то трахнуло по голове. Больше ничего не помню. А вы говорите, что, когда нашли меня, тоже было тихо. А корочек уже нет! Ты что-нибудь понимаешь, Тимофей?!

— Да… — сказав Тимка.

— Говори! — Боцман сжал его плечо.

— С вами был на «Штормовом» кто-нибудь незнакомый?

— Трое, из сухопутных! Все трое полегли — я видел своими глазами.

— Папа хотел высадить их здесь, у Летучих…

— Наверное! — согласился боцман. — Если бы не крестоносец.

— Да, — сказал Тимка. — И папа говорил, что крестоносец будто следит за «Штормовым», будто ждет этого рейса…

— Точно, Тимоша, точно! — Боцман слегка встряхнул его и Асю. — Он появлялся и уходил. А тут вылетел как из-под земли и сразу отрезал нам дорогу назад, к морю.

— Папе казалось… — продолжал Тимка, — что крестоносец, ну… словно дожидается какого-то сигнала со «Штормового»… Так ему казалось в последнее время.

Боцман заскрипел сомкнутыми зубами.

— То-то и оно, ребятки! — Он вздохнул. — То-то и оно… Я еще тогда удивился: почему он бьет нас так осторожно — лишь бы не выпустить. И потом, когда мы уходили с «БО» на шлюпках, он обстреливал нас, как салага после пьянки: снаряд по курсу, снаряд за кормой, снаряд где-то сбоку. Он, значит, не хотел нас топить, пацаны! И на берегу они волынили, когда прижали нас. Три раза предлагали сдаться. Им нужен был живой командир или те трое! Ближе к делу, Тимоша. Что произошло сегодня ночью, ты понял?