Оранжевое лето (СИ)

— Что ты делаешь, — прошептала она. — Это же костюм…

— Все равно я ее не надену, — пробормотал я и усмехнулся. — Разве только под землей.

Лин нахмурилась и скривилась, как от сильной боли. Потом она резко шагнула ко мне, обхватила ладонями мое лицо и посмотрела мне в глаза — пристально и напряженно. Вот теперь я видел и понимал, что она чувствует и хочет сказать. И мне становилось только хуже.

— Когда? Когда ты узнал, что болен?

— Я не помню, — честно сказал я, убирая и отталкивая ее руки. — Очень давно. Пять лет, наверное.

— И что? У тебя есть врач? Что он говорит?

Я вспомнил, как стоял у аквариума с золотой рыбкой в кабинете Моргана Рехта.

— Лин, а сейчас еще существует клятва Гиппократа? — спросил я. Она кивнула.

— Конечно, существует. Ее пришлось осовременить. Во времена Гиппократа она звучала немного иначе, но смысл тот же. Почему ты спрашиваешь?

— Так… Ты говорила, что Аарон и Морган знакомы.

— Ну да, даже вроде как друзья. — Лин задумалась и понимающе кивнула. — Да… Так это он твой доктор…

Я молчал, продолжая складывать все детали воедино. Выходит, это Морган рассказал обо мне Аарону. Я бы и сам на его месте рассказал, это ясно.

— Что он сказал, Итан? — повторила девушка. А мне осточертел этот глупый диалог. Как будто что-то могло измениться!

— Это неважно, — буркнул я. — Ладно. Я сам уйду сейчас.

Я все-таки поднял мокрую мятую рубашку, а потом рывком развернулся и вышел из сторожки, споткнувшись о порожек, как обычно Дэмиэн. Меня не остановило даже то, что я гол по пояс, настолько мне было все равно. Я хотел только уйти поскорее, но Лин встала у меня на пути.

— Хватит. Не будь дураком, Итан! Мне не безразлично, кто ты. Проще всего уйти, это верно. Я могла уйти сразу, когда меня просил Аарон…

— Ну и шла бы, — буркнул я.

— И кому из нас было бы лучше? Куда ты пойдешь сейчас? Что ты с собой сделаешь?

— Лягу спать, наверное, — признался я. — Ты ведь уже знаешь правду. Что тебя держит тут? Уходи, пожалуйста. Я запру дверь и тоже уйду. Как будто не было ничего. Две недели из головы выбросить проще, чем несколько лет.

— Глупый, — сказала девушка. — Но ведь если я все еще здесь, то не собираюсь ничего выбрасывать. Тебе очень больно и тяжело, и мне тоже больно и тяжело, — Лин говорила и смотрела на меня убедительно, как будто я не верил ни одному ее слову. Я, наверное, и правда не верил. — Я никуда не уйду.

— Ты не слышала, что сказал Аарон? Я скажу громко. Я спидоносец, Лин! К тому же лжец и трус. Завидный жених… Я ведь ничего не сказал тебе, хотя сам знал, что это неправильно.

— Вот именно. Это ты меня обманул, а не я тебя, верно? А теперь ты кричишь на меня и гонишь отсюда. Как думаешь, это очень красиво?

— А что же мне сделать, чтобы ты ушла и больше ко мне не подходила? — спросил я устало. Лин сжала губы и отвернулась. Я понимал, что обижаю ее, но ведь я хотел как лучше. Не так-то легко было произносить это вслух, ведь сам я понимал, что мне будет трудно.

— А ты не хочешь меня видеть? — спросила она. Я замер.

— Не хочу, — выдавил я через силу.

— Вот уж действительно лжец, — она улыбнулась, а я поразился — как можно улыбаться сейчас. — Нет. Зачем? Вместе справимся. Вместе легче. И потом — куда же я пойду, скажи, когда оранжевое лето еще не кончилось?

— Дэмиэн рассказал, — пробурчал я.

— Нет. Дэм ничего не говорил. Это же твоя… наша сказка так называется.

— Только не надо меня жалеть, — прищурился я.

— Я не жалею, я люблю тебя. Я люблю тебя всякого, и такого тоже. Ты мне не веришь?

Я швырнул рубашку на землю. Это случилось — я задурил головы нам обоим.

— Ладно, — пробормотал я и кивнул на сторожку. — Давай зайдем. Я расскажу тебе всю правду. Ты слышала самое ужасное, но не все. Ты говоришь, что любишь меня… Ты поступаешь очень неразумно. Ты… присмотрись к Аарону. И не совершай больше таких глупостей…

— Ты бредишь. Пойдем домой? Тебе нужно лечь и постараться заснуть. А поговорить мы можем и позже.

— Я был бы не прочь заснуть сейчас, — кивнул я. — Лин… Как можешь ты любить человека, о котором ровным счетом ничего не знаешь?

Девушка не ответила. Ей нечего было сказать, да я, в общем, и не спрашивал. Мне сейчас больше всего хотелось, чтобы сегодня было не пятнадцатое июня, а конец мая. Я порвал бы все рисунки, обои и холсты. Я никогда не дал бы Лин ни единого знака и не уверил бы ее в том, что она для меня если не весь мир — его половина точно. Никогда бы не ходил за ней хвостом в парке, не рисовал бы ее с маленьким сыном, никогда бы не заговорил и не привлек внимания. А может, встретив ее когда-нибудь в толпе, я улыбнулся бы и кивнул — без всякого стеснения. Чего стесняться человеку, которого больше никогда не увидишь.

— Это великое счастье — знать, что тебя любят. Но ты любишь не меня, Лин. Ты любишь не того человека. Наивный и добрый мечтатель умер уже очень давно. Остался вот я, — я криво усмехнулся и выпрямился, оглядев свою впалую грудь и тощие ребра. — Посмотри на меня. Угадай, почему я такой худой?

— Потому что ты болен…

— Эта зараза не инфекция. Ты бы смогла полюбить наркомана, скажи? — я снова усмехнулся, а Лин нахмурилась — наверное, подумала, что я безумец. — Нет, мне не перелили зараженную кровь и не заразили по ошибке. Наверное, тебе бы хотелось, чтобы это было так. Мне самому бы этого хотелось. Но я сам себя убил. Я наркоман, Лин! Я был наркоманом, колол вены и чего только ни делал с собой! Ну что? Все еще любишь меня?

— Не кричи, — попросила девушка.

— Не буду. Думаешь, это все? Ты мою спину видела. Это не обломки самолета, это лезвия ножей. Это было в порядке вещей… Кому-то такие украшения оставил я, не сомневаюсь. Ты не видела этой грязи, всей мерзости и… вообще. И хорошо, что не видела. Так вот это все я. Я падаль, Лин! Правильно сказал Аарон. Он у тебя очень хороший. Я уверен, что он отличный парень. Ты же сама говорила — он замечательный. И Эван… как его обожает Эван! А теперь посмотри на меня. Посмотри сюда, — я показал ей левую руку. — Вот это я чиркнул. Я подумал — ну зачем я нужен? Шон меня из могилы достал. Он таскал меня по больницам, по всяким этим исправительным… диспансерам. А ерунда все это. Нет разницы. Если бы сейчас у меня был шприц, мне хотя бы было легче. Это по-настоящему мерзко, я сам не люблю это вспоминать. Ты знаешь, какой я был? Мы жили там в каких-то подвалах, там было так сыро и грязно. Представь — лежит человек среди шприцев, грязи, дерьма и блевоты. И не отличишь уже, где что. И я тоже так лежал. Любишь меня? — я скривился, стараясь выдавить очередную усмешку, но вместо этого заплакал от стыда. — Тебе нравится такой Итан? Неуправляемый наркоман. Бесполезно что-то говорить, о чем-то просить… Если ему нужно ширнуться, его не остановить. Это я был, Лин. Знаешь, как это? Он смотрит на тебя и в то же время не на тебя. А взгляд такой безумный. Это я уже потом разглядел, когда стал вменяемым… когда Шон узнал. Наркоману все равно. Если у него нет денег — он пойдет и достанет. Сначала вытащит все из дома… а у меня не было дома. У меня был только притон. Нас было там много таких… на людей не похожих. И вечно все на ножах. Что ни драка — так кто-нибудь обязательно кого-нибудь зарезал. Но нас-то не считал никто, я сам не знаю, сколько нас там было. А когда тебе нужен шприц… мозги отключаются. Там часто на людей бросались… Отбирали деньги, били по голове и… всякое бывало. И я так попался однажды. Четверо на одного… А пятый на шухере стоял. И все-таки поймали. Знаешь… единственное, за что я благодарен судьбе, — это за то, что я не успел его даже ударить, этого несчастного человека. Накосячил я, Лин, так накосячил, что на несколько жизней хватило бы. Я… Я вообще тебе про это рассказывать не буду. Там, куда меня упекли, было еще хуже. Там тоже было много было таких, как я. Удивительно, что меня не убили там. Это я, вот это настоящий я. Любишь меня, скажи? Я сам себя ненавижу. Когда мне сказали, что я сделал с собой, я подумал — все равно. Какая разница? А потом стало так плохо. Каждый день просыпаешься и радуешься, что еще не умер. А иногда, наоборот, хочется с этим скорей покончить. Так что пару раз меня приходилось доставать из петли… Ну почему ты молчишь, Лин? Скажи, что я ублюдок. Ударь меня наконец, сделай хоть что-нибудь!