Тайна графа Эдельмута

Обрадовавшись возможности исчезнуть из-за стола, Эвелина бросилась вон из залы.

— Пионовым бальзамом, милочка! Втирать каждые четверть часа по часовой стрелке и обратно!..

Нежно поет флейта. Горят свечи. Они одни. То есть если не считать музыканта, флейту и жареного поросенка с яблоком во рту. Но те не в счет.

Томный взгляд графа скользит по сухопарой фигуре старушки-принцессы.

— Ваше высочество… — Голос графа хрипл от волнения. — Не хотите ли… э-э… еще кусочек торта?

— Нет, друг мой. От сладкого у меня всегда несварение.

Звенят бокалы, заливается флейта..

— Ах! — коршуном бросается граф под ноги принцессе. — Ваше высочество чуть не уронили платок!

— В самом деле?

— Позвольте сохранить мне его на память о чудных днях, проведенных вместе. Возможно, они уже никогда не повторятся…

— Очень сомнительно, друг мой, что они повторятся. — Старушка вынимает изо рта поросенка яблоко и смачно надкусывает. — Но когда-нибудь, лет через пять, если к тому времени я еще буду жива, вы пригласите меня на свадьбу вашей хорошенькой дочки…

— К слову о свадьбах! — подхватывает граф. И шепчет вкрадчиво на ухо, обрамленное белоснежно-седыми завитками: — Ваше прекрасное высочество пережили четырех мужей. Не было ли у вас мысли… э-э… пережить и пятого?

— Нет, мой друг, — вынимая изо рта огрызок яблока, улыбается Розалия. — Кому я говорила — вам или кому-то другому? Но повторяю: остаток жизни я хочу провести на свободе.

— Гм… Однако, смею надеяться, ваше высочество уже заметили: сердце мое бьется учащенно, а рука тянется к мечу, чтобы защитить вас от всех врагов. Моя горячая любовь к вам…

Тут Розалия как будто поперхивается, болезненно хватается за живот — сиречь талию у принцесс — и, согнувшись в три погибели, начинает судорожно хохотать.

Побагровев от злости, граф поднимается с места. Он стремительными шагами пересекает залу и — бумм! — распахивает дверь. Застигнутая врасплох фрейлина потирает лоб.

— У ее высочества, кажется, несварение. Окажите помощь!

Спать Эвелина, конечно, не пошла.

И про пионовый бальзам забыла тотчас, как выбежала из залы. Она направилась в маленький замковый садик, где никогда никого не было, и дала волю слезам.

Она плакала долго, пока совсем не успокоилась. Пока на душу не снизошло умиротворение и не потянуло спать.

Покидать садик не хотелось. Она улеглась прямо на скамейку, стоявшую под деревом. И уже было смежила глаза с твердым решением не просыпаться много-много дней, как спящая принцесса из сказки, рассказанной когда-то Марион, как вдруг…

— Пионовый бальзам!.. Пионовый бальзам!.. — услыхала она внезапно совсем близко.

Испугавшись, что сейчас ее найдут и намажут бальзамом, Эвелина прошмыгнула в беседку и затаилась там, как мышка.

— Пионовый бальзам!.. У принцессы несварение!.. — громко прокричали две фрейлины, пробегая мимо. Они обежали весь садик, взлетели по лесенке обратно наверх и со словами «Где принцесса?» исчезли в покоях.

Ах! У Эвелины отлегло от сердца. Она уже было собралась вылезти из беседки, как вдруг на лестнице снаружи снова послышались шаги.

Выглянув из-за листиков, она увидела Бартоломеуса, спускавшегося в сад. Она хотела броситься к нему и сказать, как она его любит… Но тут совсем рядышком с беседкой громко затрещали ветви кустов.

— Что делает ваше высочество в кустах? — услыхала она удивленный голос Бартоломеуса.

— Прячусь, — ответил голос принцессы. Ветви снова затрещали. — Терпеть не могу пионового бальзама. Понимаете, одно дело лечить других, но совсем другое — испытывать эту гадость на себе.

Наступило короткое молчание, прерванное вздохом Розалии.

— Друг мой… что касается обеда… Мне очень жаль. Правда. Надобно вам сказать, граф — большая сволочь.

— Однако ваше высочество не откажется из-за этого обстоятельства от своего плана?

— О, нет. Ради бедной крошки Эвелины нужно претворить его в жизнь. Одно меня волнует… гм… Бартоломеус…

— Что же?

Тут-то и произнесла принцесса загадочные слова:

— Ведь девочку-то «убили». Девочка-то «мертва». Во всяком случае, так полагают все. Вы, может быть, слыхали про «святую Эвелину»…

Слова принцессы прервал топот многих ног и звон оружия.

— Фукс?.. Вольф?.. Почему вы здесь? — В голосе Бартоломеуса прозвучала сильная тревога.

Переминаясь с ноги на ногу, слуги принялись рассказывать.

Паука так и не нашли. Но есть два нехороших известия. Во-первых, во дворе старой Гудрун, моля об отмщении, всю ночь блеяло привидение козлика (во всяком случае, так утверждает Гудрун). А во-вторых, сегодня днем со стороны берега видели чудовищного паука, ползущего по наружной стене замка.

Вот это было известие!

— Размуровать лабораторию, — приказал Бартоломеус. — Немедленно!

Глава 6

Про список приданого, геральдический знак и железные объятия смерти

Осенью рано начинает смеркаться. Не успел обед подойти к концу — а вернее, не успели обедавшие разбежаться кто куда, — на дворе уже начало темнеть. Мало того, что темнеть, еще и закапал дождик.

Тук-тук! Тук-тук!.. Драмм!.. Драмм!.. — раздавалось возле графской лаборатории. Размуровывали вход.

Закрывшись от дождя кто чем, слуги перебегали двор по своим делам. Из главной залы на кухню со звоном таскали посуду.

В полутемном покое мерцали свечи, выхватывая из темноты гобелен на стене: по красному полю ползет зеленая ящерица. В оконное стекло стучал дождь. Меряя шагами выложенный пурпурными и белыми плитами пол, граф Эдельмут потирал руки:

— Ничего, дорогая. Ничего, золотая моя старушенция! Ты еще поплачешь крокодиловыми слезами, ползая за мной на коленях и умоляя жениться на тебе. Тогда я подсыплю тебе еще щепоточку соглашательного порошка и скажу: «Хорошо, быть свадьбе, ваше высочество. Но сначала дайте мне прочесть список приданого. Совершенно необходимы: парочка графств, несколько городов, с дюжину замков…»

Раздался стук, дверь приоткрылась. В темном проеме двери показались горбатый нос и шапочка Бартоломеуса.

Граф обернулся.

— Как дела, Бартоломеус? Уже размуровали?

— Только приступили, ваше сиятельство. Собственно, достаточно будет одной небольшой щели, чтобы можно было проникнуть в подземелье…

— Отлично, хорошо! Э-э… у меня к тебе вопрос.

Граф подошел к управляющему и похлопал его по плечу.

— Ты, верно, знаешь, Бартоломеус, — наверняка, знаешь — где хранил Шлавино свой… гм… так называемый соглашательный порошок. Знаешь ведь?

Бартоломеус ответил одним из своих долгих-долгих взглядов, выворачивающих душу наизнанку.

— Не уверен… — соизволил он наконец промолвить. Голубые глаза так и сверлили насквозь. — Не уверен, но, может быть, в своей лаборатории.

— В подземелье? Отлично! — Граф потер руки. — Тогда я спущусь туда сейчас же. Подай мне плащ!

Несколько мгновений Бартоломеус стоял неподвижно, будто не слыхал. Затем спросил в упор:

— А зачем вашему сиятельству понадобился порошок?

— Это уже не твое дело, — пробормотал граф. И взглянув в окно — по стеклу барабанил дождь, — взял плащ сам.

— Кстати, о лаборатории, — сказал Бартоломеус. — Чудовищного паука, то бишь Шлавино, видели ползающим уже по внутренней стене замка. Я запретил слугам выходить во двор и распорядился накрепко закрыть все окна и двери. С дюжину надежных молодцов обшаривают сейчас замок. Спустили охотничьих собак. Очень рекомендую вашему сиятельству оставаться пока здесь, в покоях…

Граф поморщил лоб.

— Ах, так…

Протянув руку, он снял со стены и протянул управляющему короткий меч, который вчера весь день чистил Пауль.

— Возьми это. Ты будешь меня сопровождать.

Лязгнул клинок, зазвенели ножны-Бартоломеус пристегнул к поясу меч. Затем распахнул дверь.

Граф вышел, слуга за ним.