Сесилия Агнес – странная история

Они явно думали, что у нее нет собственных воспоминаний. Даже не спросили, перед тем как взяться за дело.

Годами обходили маму и папу молчанием, а теперь вдруг стали поминать их по всякому поводу и без повода. Постоянно твердили о разных трогательных и смешных вещах, какие они говорили и делали. Послушать их, так мама с папой были этакие бодрячки, нестерпимо сентиментальные и болтливые.

Вдобавок слишком хорошие для этого мира. Прямо ангелы с крылышками. Потому и погибли так трагически.

И фотографии они тоже притаскивали. Дурацкие снимки, изображавшие их самих вместе с мамой и папой. На пикниках, в лодках и автомобилях, на вечеринках и на пляжах. Смеющиеся и неузнаваемые лица, которыми они назойливо стремились ее заинтересовать.

Таким вот манером у Норы отняли собственные ее воспоминания. Думали обогатить ее память, а вместо этого стерли маму и папу, превратили в туманные, расплывчатые тени, которые отступали все дальше и дальше. Вот чего они достигли.

У всех других воспоминания просто замечательные. А у нее блеклые, жалкие – ни в какое сравнение не идут. Ей приходилось драться изо всех сил, чтобы сохранить крупицы собственных воспоминаний.

Папина рука, крепко обнимающая ее на высоком мосту. Его ноги рядом с ее среди желтой листвы. Его глаза вечером, когда он шепчет «доброй ночи». Сияющее лицо мамы, когда утром она поднимает штору и кричит, что на улице идет снег. Смех в ее глазах, когда она шутит. Ее улыбка…

Эти картины принадлежали ей одной, их нельзя стирать и подменять ухмыляющимися фотографиями. Тех, кто делал подобные попытки, встречал резкий отпор – она разом ощетинивалась, становилась «противной нахалкой».

Какой бы скудной и жалкой ни казалась реальность, она все равно в тысячу раз замечательнее их выдуманных историй, которые рассказывали о ком угодно, только не о маме и папе.

Со временем стало полегче. Запасы воспоминаний, видимо, начали иссякать. Да и устали они от ее безразличия. «Странная девочка», слышала она; правда, нашлись и такие, что непременно норовили с нею поквитаться.

«Гляньте-ка! Мизинец у Норы кривой, точь-в-точь как у ее мамы!»

Замечание вроде бы невинное. Однако в устах говорящего кривые мизинцы означали, что у человека «преступные наклонности». Об этом Нора узнала еще раньше, от того же лица. И прекрасно понимала, что преступные наклонности в мизинцах не прячутся. Речь о ней самой, это у нее преступные наклонности.

В другой раз выяснилось, что у нее папин «легкомысленный затылок». А легкомыслие – очень плохая черта. И папин «упрямый подбородок» тоже ей достался. Опять-таки ничего хорошего.

Преступная, упрямая, легкомысленная – вот она какая.

И все это Нора унаследовала от своих ангелоподобных родителей. Как одно вяжется с другим, доискиваться вообще не стоит. Но если она и не знала раньше, что такое лицемерие, то теперь узнала в полной мере.

Пусть только попробуют соваться со своими объятиями и лить слезы – она им покажет!

К Андерсу и Карин это не относилось. Они никогда не пытались сбагривать ей всякие там слащавые воспоминания. Если не считать поездки на кладбище, которую изначально и затеяли-то не они, Андерс и Карин были людьми добрыми и чуткими. Это Нора знала.

И все же она невольно ловила себя на гадких мыслишках. Особенно о Карин, причем совершенно незаслуженно. Только совесть потом грызет, но над своими мыслями она не властна, к сожалению.

Есть такое выражение: «пригреть змею на своей груди».

Иногда Нора думала, что она и есть змея, которую пригрела Карин.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Раньше, до переезда сюда, Нора постоянно болела. Корью и краснухой, свинкой и ветрянкой, а вдобавок бесконечными простудами и другими мыслимыми и немыслимыми хворями. Наверняка не очень-то весело посадить себе на шею ребенка, который вечно болеет, но Андерс и Карин, по обыкновению, не показывали виду.

А потом болезни разом прекратились. Как только они переехали в этот дом, так и прекратились. С тех пор Нора ни разу не болела. Переезд стал словно бы новым рождением.

Было в здешних комнатах что-то этакое – но что именно, она не знала. Может, тайная жизнь? В стенах. В освещении. В самом воздухе, которым дышишь. Даже в комнатных растениях. Они буйно росли и цвели круглый год, в том числе зимой, когда становилось темно.

И музыка здесь звучала по-другому. Стены словно вбирали в себя каждую ноту и любовно ее сохраняли. Иногда Норе так казалось. Она прижимала ухо к стене и воображала, будто внутри там парят звуки, выписывая таинственные вензеля, слагаясь в мелодии.

Дома имеют огромное значение. В этом они с Дагом не сомневались. Дома, они как живые существа. У них есть душа. Дома и люди не могут объединяться как попало и жить сообща. Не всегда они друг с другом ладят. Иной раз кое-что попросту не сходится.

Однако Нора и этот дом были сродни друг другу, она сразу почувствовала, как только вошла.

Повсюду таинственные уголки и закоулки. Глубокие шкафы и темные чуланы. Арочные проемы между комнатами. Изразцовые печи. Блестящие латунные дверцы. Загадочные ниши.

Первое время Андерс ходил по комнатам и простукивал стены, проверяя, нет ли за ними пустот. Он задумал восстановить квартиру в ее давнем виде. Как выяснилось, прежние жильцы забили оргалитом и заклеили обоями все встроенные шкафы, расположенные немного высоковато.

Ремонтом Андерс занимался сам, отделывал комнаты одну за другой. Комнат было восемь, не считая холлов и буфетных, и повсюду он, срывая обои, обнаруживал новые и новые шкафы.

У Норы в комнате шкаф наверху был такой огромный, что она могла там лежать вытянувшись во весь рост. Мало того, через другую дверцу шкаф сообщался с соседней комнатой. Несколько таких диковинных разветвленных шкафов прятались в темных углах квартиры.

«Не удивительно, что их заклеили», – сказала Карин. По ее мнению, шкафов и так хватало, и Андерс занимался никчемным делом.

Но тут она ошибалась. В особенности, если вспомнить о разных находках. Те, кто заколотил шкафы, не потрудились опустошить их и вычистить. Там оказалось множество забытых вещей. Видно, их считали хламом и ничуть ими не дорожили.

Вещи сплошь старинные. Частью начала века, десятых-двадцатых годов. Судя по этим находкам, шкафы заклеили в начале тридцатых. К примеру, там обнаружилась пачка старых номеров «Семейного журнала», и последний был датирован сентябрем 1932 года. Впрочем, нашлось и много другого. Не шкафы, а прямо-таки сокровищницы.

Там отыскались старинные лампы, подсвечники, пепельницы, вазочки, чернильницы, игрушки, абажуры, вышитые подушки. И книги, главным образом детективы и путевые записки. Все, что выходило из моды, явно отправляли на верхотуру и предавали забвению.

Хотя они знать не знали, кому некогда принадлежали все эти вещи, их не оставляло ощущение, что они вдруг очутились в опасной близости от целой компании незнакомых людей.

В Норииом шкафу нашлись синее ведерко с каменными шариками и вышитая бисером сумочка, в которой лежали флакончик духов и пожелтевшая фотография. Когда Нора вытащила пробку, из флакончика повеяло ароматом духов. На фотографии были изображены две сидящие молодые женщины, а между ними – маленький ребенок. Надпись на обороте гласила: «Агнес и Хедвиг, 1907 г.». Имя малыша не было упомянуто.

Еще они нашли полную коробку лоскутков, поверх которых лежал собачий поводок с именной биркой на ошейнике. Собаку, носившую ошейник, звали Геро.

Обнаружилась в Норином шкафу и обувная картонка с парой поношенных балетных туфель. Кроме них, там лежал на редкость маленький будильник с красивым расписным циферблатом. К сожалению, сломанный – не починишь. Нора ходила к часовщику, но тот не сумел его оживить. Механизм безнадежно испорчен, надо менять, а этого ей не хотелось. Пускай лучше так стоит.

У нее в шкафу было несметное количество старых журналов, а вот книга только одна. Сборник русских народных сказок, пополнивший коллекцию Карин. Ей же Нора отдала и затейливую старинную фарфоровую вазочку, опять-таки найденную в шкафу и украшенную изображением сказочной синей птицы с пышным хвостом. Карин решила, что вазочка предназначена не для цветов – горлышко слишком узкое, и поставила ее на комод в гостиной, для красоты.