Счастливчики с улицы Мальшанс

И всё же как-то вечером я спрятал Мари под пледом в машине и провёз. Показал ей свой сад зимний, бассейн, корт теннисный, кинозал, атомное бомбоубежище. По комнатам её провёл. Словом, всё показал. Все всегда ахают, восхищаются. А она чем дальше идём, тем печальней становится. Привожу в столовую — стол накрыт, свечи горят, серебро, хрусталь. Я нарочно велел, чтоб и дворецкий и оба лакея были. Она посмотрела, подошла ко мне поближе и шепчет:

— Юл, уедем отсюда. Мне плохо здесь. Уедем, прошу тебя! Ну, куда хочешь, в любой ресторанчик. (Мы с ней обычно в маленьких ресторанчиках, за городом встречались.) Здесь всё не то, чужое, не твоё. Здесь нет тебя! Ну, как тебе объяснить: все эти комнаты, ковры, серебро — они съели тебя, что ли. Ну, в общем, они здесь главное, а мне нужен ты! И потом, я не хочу тайком приезжать, словно ты меня стыдишься. Прошу тебя, уедем! — И слёзы на глазах.

Я очень рассердился, поссорились мы тогда. Но больше она ко мне не ездит, да и я не настаиваю.

И вот как-то, перед самой моей поездкой за океан, сидели мы с Мари в маленьком загородном ресторанчике, где-то совсем в стороне от дороги — уж куда-куда, а сюда-то я никогда не думал, чтобы кто-нибудь мог заглянуть.

Сидим разговариваем, она мне рассказывает о нашей улице, улице Мальшанс. «Чёрный фонарь», оказывается, закрыла Госпожа Амадо купила себе где-то ферму и уехала. Про Джо про Фанфани ничего не слышно. Лола поёт где-то в другом кабачке и всё сына ждёт. Лили умерла — то ли лекарств каких-то перебрала, то ли нарочно отравилась. Отец Мари по-прежнему держит «Уголок влюблённых», но она его почти не видит.

Мари мне и про ребят рассказала. Ну буквально ни минуты чтобы с ними повидаться! Клод умер. У Ниса с глазом что-то! Род вообще неизвестно где пропадает.

Словом, обо всех она мне рассказывает, только о себе никогда ничего не говорит. Знаю только, что Мари секретаршей на заводе работает. Я ей как-то денег предлагал. Но она так обиделась, что я больше и не пытаюсь. Может, она права? Она не Лу какая-нибудь, чтобы за долларами гоняться. Ей я нужен.

Потом, как всегда, заговорили мы о нас. О нашей любви. О том, как будем вместе. Я, конечно, чтоб её не огорчать, сказал, что теперь уже недолго ждать осталось.

Не хочу её обманывать! Но у меня не хватает сил ей сказать правду. И вот это портит мне настроение.

Наш столик стоял на открытой веранде и, как другие столики, был окружён платной стеной кустов. Когда мы встали, из-за кустов вдруг выходят двое парней.

— Господин Морено, — один говорит и смеётся во весь рот, — вам бы ничего не хотелось добавить ко всему сказанному?

И протягивает мне микрофон от портативного диктофона. Я сначала ничего не понял. А парни хохочут.

— Мы из «Вечерней газеты». Сейчас записали ваш разговор с невестой. Примите, к слову сказать, наши поздравления — она очаровательна! А теперь не хотите ли добавить что-нибудь к сказанному?

Мне чуть плохо не стало. Всё завертелось перед глазами. Вы представляете, что произойдёт, если это интервью появится в газете? Или его передадут по радио? Фаны от меня отвернутся.

Не будет концертов! Перестанут покупать пластинки! И зачем только мы с Мари таскаемся по этим ресторанчикам! Да ещё сейчас, перед турне в Америку! Неужели она не может подождать несколько месяцев? Ведь она же сама говорит, что я для неё дороже всего. Вот и берегла бы меня, раз я ей дороже жизни! О боже, что делать, что делать!

— Вы ошибаетесь, — говорю, — это совсем не моя невеста. Мы просто случайно… вообще говорили… так.

Словом, чепуху какую-то несу. А Мари побледнела и шепчет:

— Юл! Что ты говоришь? Опомнись! Я ей кричу:

— Вот к чему приводит твоя болтовня! А парни хохочут.

Мари повернулась, закрыла лицо руками и побежала.

— Мари! — кричу. — Погоди!

Один репортёр суёт мне визитную карточку и говорит:

— Вы лучше, господин Морено, займитесь сейчас вашей дамой, а завтра найдёте нас вот по этому адресу. Завтра, не позже! Иначе послезавтра ваша беседа с невестой появится в газете. И поверьте, читательницы прочитают её с интересом.

Засмеялись и ушли. Я не стал терять времени, и к господину Бенксу. И всё-всё ему рассказал. Ох и устроил он мне головомойку!

— Мальчишка! — кричит. — Болван! Сколько раз я тебе говорил, чтоб ты с этой дурой развязался! Мало тебе девок в фирме? Если надо, ещё столько же дадим. Жениться ему, видите ли, надо! А машины, яхты тебе не надо? А банковский счёт не надо? Неужели не можешь её отшить? Ну дай ей десять тысяч! Ну сто тысяч, наконец! Нет же такой любви, от которой нельзя было откупиться! Если она такая, идиотка, пусть отречётся от тебя «во имя твоего блага»! Мать твоя, так та поняла, что к чему. А эта не может?

Потом видит, что я совсем растерялся, и говорит спокойнее:

— Ну ладно, Морено! Не волнуйся. Я это дело улажу. Но пусть это будет для тебя уроком. И вот что. С Мари кончай. Может, сейчас трудно. Но вот вернёшься из-за океана, и тогда…

А наутро позвонил мне и говорит:

— Всё в порядке, Морено! Плёнка с твоим дурацким воркованьем горит передо мной в камине. Я когда прослушивал её, мне аж жарко стало. Представляю, что бы было, появись это в газетах. Гонорары за два твоих концерта пришлось отвалить! Недёшево тебе Мари твоя обошлась.

Два концерта! Десять тысяч долларов! Грабители! Ну слава богу, что всё кончилось. Через неделю — отъезд.

С Мари я всё же решил перед отъездом повидаться. Послал к ней Роберта. Обычно она его слушает, а тут он её еле уломал.

Виделись мы всего несколько минут. В её обеденный перерыв, в машине моей, Мари бледная, печальная, одета в чёрный халатик, руки в чернилах,

— Не отъезжай далеко, Юл! — говорит. — Мне к часу на месте надо быть.

— Понимаешь, Мари, — говорю. — Я завтра уезжаю за океан в турне…

Уж до чего была бледной, а ещё бледней стала.

— Ты пойми…

Закрыла глаза. Я сначала думал, не обморок ли. А она говорит тихо-тихо:

— Я понимаю, Юл! Неужели ты думаешь, что я ничего не понимаю? Я давно жду, когда ты скажешь, что всё кончено…

— Да нет! — перебиваю. — Я ведь скоро вернусь. Но ты понимаешь, что значит турне за океан? Ведь это такая слава! Это, если пройдёт успешно, это… Я буду первым, впереди Пресли! Впереди всех их… Я..

— Да, конечно, конечно, Юл. Ещё слава! Ещё деньги! Ещё виллы! Ещё тысячи этих несчастных дур, которым вы все морочите головы!

— Тише, не кричи, — говорю.

— А почему мне не кричать? — Глаза сверкают, губы белые, щёки горят, вот такой она тогда с Максом была, когда меня защищала. — Почему не кричать? Ты кричишь, когда тебе больно? А почему я не могу? Неужели ты не понимаешь, что все эти клубы, все эти сумасшедшие с их уродским обожанием не стоят сотой доли моей любви? Юл, когда ты стал таким? Почему я всё проглядела? Ну конечно, я была слепа! Слепа, как все твои фаны! Они видят в тебе то, чего нет. И я вижу лишь то, что давно-давно ушло… — И заплакала.

Я объясняю, что это очень важная поездка, что скоро вернусь, и потом… А что лотом? Что я ей могу обещать? Бормочу что-то. В общем, плохо мы простились — я даже испугался. Мари перестала плакать, причесала волосы, сидит спокойная, холодная. Когда я подвёз её к заводу, вышла, кивнула мне головой, как чужому, и не спеша пошла к проходной.

Я её такой ещё не видел. Что она задумала? Надо послать к ней Роберта,

На следующий день я улетел за океан. Даже если я проживу сто лет, мне никогда не забыть, как меня там встречали! Этот старый Том — тамошний Лукас — может сто очков вперёд дать господину Бенксу. Вот это была реклама!

Не успел теплоход подойти к берегу, как на его палубу опустился вертолёт и меня на этом вертолёте перенесли в какую-то загородную виллу! Потом только я узнал: во всех газетах было написано, что гангстеры хотели меня похитить и вернуть за выкуп в пять миллионов долларов. Гангстеров, конечно, старый Том придумал. Вот это реклама! Вечером он прокатил меня по Нью-Йорку в машине. Какой город! Какие дома! Сколько огней! И всюду огромные светящиеся буквы: «Юл Морено — Сын моря — величайший певец века. Тираж пластинок 10000000». И моя физиономия. Словом, они тут такую деятельность развили, что билеты на все мои концерты давно проданы и сама фирма, скупившая через подставных лиц половину, начала продавать билеты по тройной цене.