Тайна взорванного монастыря

…В наступившей паузе раздался Ванькин голос:

— А одну голову сыра можно сразу Топе отдать? Ведь она не нужна, как вещественное доказательство, правда, а он это заслужил. Вон, как он слюнки пускает.

Все покатились от хохота, а Миша и Алексей Николаевич замахали руками в знак согласия. Ванька, напрягшись, поднял с земли огромную голову сыра и потащил её к Топе.

Интересно, зачем Пельмень этот сыр заложил и берег? — подумал я. Может, байка Виссариона Севериновича, рассказанная в голодном лагере, навсегда запала ему в душу, и он мечтал о том, как однажды, выйдя после последнего срока, съест такой же выдержанный сыр, вкус которого — и мёд, и дыня, и запах копчёной ветчины, и сочные яблоки?..

…Гришка остался у нас к обеду, остальные уехали.

— Гришка, ну, объясни, наконец, то, чего мы ещё не знаем! — взмолился Ванька к концу обеда. — И про распятие, и про тайный ход… Честное слово, мы никому не скажем, если об этом до сих пор нельзя говорить!..

— Да уж, — поддержал отец. — Поведай, как что было, а?

— Да так… — Гришка откинулся на спинку стула и улыбнулся. — Распятие спёр Пельмень, перед тем, как монастырь взорвали. А потом я у него умыкнул. То есть, он когда-то сказал мне: мол, тебе у меня никогда ничего не украсть, но если украдёшь — признаю, что ты из учеников в мастера вышел, и обижаться не буду, и украденное тебе оставлю, как память об успехе. Ну, вот… Сколько лет я старался, а ничего не получалось, Пельмень всегда меня за руку ловил. И стал я его выслеживать, и про его тайное убежище разнюхал, и многие его секреты узнал…

— Так он тебе не сам убежище показал? — спросил я.

— Не сам, — усмехнулся Гришка. — Он этой тайны никому не открывал. Только, видишь, перед смертью Петько и Скрипицыну поведал… В общем, пошла у нас такая борьба… то, что «гамбургский счёт» называется. А в итоге, обвёл я его вокруг пальца. Как слухи пошли, что распятие из музея пропало — так сразу подумал: его работа. Только тогда я не знал, что распятие он уже давно украл.

— Странно, что не продал, — заметил отец.

— Я так понимаю, распятие в его НЗ входило, как и некоторые другие вещи. Делал себе запас на старость, предусмотрительный был, несмотря на все его загулы после удачных краж… В общем, стал я расспрашивать, сколько такое распятие стоить может. Из-за этих расспросов на меня потом и грешили. А я даже присел, когда цену узнал. Ладно, думаю, держись, учитель! Прихожу к нему и говорю: «Слушай, тут распятие дорогущее свистнули, так милиция уже у меня с обыском была, хотя я ни сном, ни духом… Я так понял, теперь к тебе нагрянут, поэтому, если что ворованное имеется, лучше из дому убери». И ушёл, как будто остальное — не моё дело. А на следующий день навестил его тайник, через лаз возле валунов, и спокойненько забрал распятие. Он его, конечно, туда отволок, как в самое надёжное место. Стал думать, куда распятие девать. Я ведь и милиции боялся, и Пельменя. Догадается, что это я сотворил, выкрадет распятие назад — и опять я в проигрыше. И надумал… Пошёл прямиком в церковь к отцу Василию и покаялся ему: вот, у вора распятие выкрал, возьмите себе. Думал, как гроза минует, можно и забрать. Ну, назад умыкнуть, а в церкви Пельменю в жизни не придёт в голову искать… Только суровую беседу я с отцом Василием выдержал. Сейчас её пересказывать не след, но, в общем, осталось распятие в церкви, с уговором, что, когда время пройдёт, мы с отцом Василием вместе сознаёмся, что так вот и так, и объясним, почему распятие утаили… А так, отец Василий выходит вроде как сообщником. Поэтому я и не мог без него ничего рассказывать. Вот он сейчас вернётся, мы решим, как быть. А у отца Василия были свои резоны распятие на время укрыть. Узнал он от духовного чада своего, смотрителя музея, что сверху негласное распоряжение поступило: отобрать из музея несколько ценных экспонатов для зарубежных аукционов, потому что государство в деньгах нуждается… Вот отец Василий и боялся, что, если сразу крест вернуть, он тоже за границу уплывёт, а это было бы, как выразился отец Василий «совсем богопротивно»…

— Так где же теперь это распятие? — спросила мама.

— Там же, где было все эти годы! — ухмыльнулся Гришка. — В церкви, над алтарём, у всех на виду. Вы его каждый раз видите, как в церковь заходите, только понятия никогда не имели, что оно — то самое. Отец Василий сказал, что лучший способ что-нибудь спрятать — выставить напоказ. Даже если сам Пельмень в церковь зайдёт, то решит, что это — поздняя копия того, подлинного монастырского распятия. Отец Василий и говорил всем, что это копия, которую один из прихожан, мастер на все руки, церкви преподнёс…

— А на самом деле копию сделал ты! — сказал Ванька.

— Да. У нас с отцом Василием была идея, что, когда наступит время оригинал возвращать, надо копию иметь, чтобы на месте оригинала в храме установить. Я копию сделал — на ять! И проморил, чтобы старинной смотрелась, и вообще… Но, как видите, для другого она пригодилась. Скрипицын на неё как на крючок клюнул… Так я продолжаю. Не сдержал своего слова Пельмень, не сдержал. Узнав, что я не что-нибудь а именно распятие у него выкрал, совсем взбеленился и нанял двух этих типов, Петько и Скрипицына, чтобы они меня проучили и распятие отняли. И денег им пообещал огромных, и даже намекнул, что покажет тайный ход взорванного монастыря, где у него главное убежище…

— Поэтому Петько и Скрипицын и изучали рельеф местности на макете в музее! — вставил я. — Надеялись, что сами лаз найдут. Небось, думали, что там сокровища неимоверные!

— Надо полагать, да, — усмехнулся Гришка. — Ну, после стычки с ними я Пельменя унял. Смотри, говорю, всюду раструблю о нашем уговоре и о том, как ты слово не держишь! Ему такое совсем не улыбалось — ведь он бы изгоем сделался среди своих! — и он от меня отлез. Хотя, я понимал, злобу затаил, так что от этой троицы, Пельменя, Петько и Скрипицына мне всегда неприятностей остерегаться надо.

— Три головы дракона, — сказал Ванька.

— Вот-вот, — кивнул Гришка. — А потом я на срок загремел. Вроде, после бесед с отцом Василием и начал перековываться, а все равно от одного большого соблазна не удержался… А как вышел, выяснил, что вся троица сидит. Я этим временем воспользовался, чтобы вход у валунов переделать. Думаю, чем черт не шутит, лучше подстраховаться, чтобы только я мог в тайник проникнуть, если что. Так там все переиначил, что, думаю, даже Пельмень этот новый лаз не нашёл бы, а уж Петько со Скрипицыным, как вы знаете, и подавно найти не смогли… А сегодня я этот тайник ментам открыл. Как они ахали, вы слышали. Я думаю, Пельмень рассказал Петько и Скрипицыну про все эти тайники в благодарность за службу и дружбу. Надо полагать, они вовсю ухаживали за ним в тюремной больнице, надеясь на «наследство»… Вот и вся история. Ещё вопросы есть?

— Есть, — сказал я. — Как звали Пельменя? Просто из интереса. А то все «Пельмень» и «Пельмень», будто у человека имени нет!

— А у него, можно считать, и не было имени, — ответил Гришка. — Кликуха все вытеснила. Впрочем, если интересно, звали его Горлов Викентий Анатольевич.

— Горлум! — ахнул Ванька.

— Можно и так сказать, — согласился Гришка, не очень, впрочем, понявший, о чём идёт речь.

— И у меня ещё вопрос! — сказал Ванька. — Как, всё-таки, ты нас из бани вытащил?

— А вот это пусть останется секретом, — сказал Гришка. — Хотя, если догадаетесь, то честь вам и хвала!

— Ну, хотя бы намёк!.. — взмолился мой братец.

— Намёк? Хорошо. Ваш отец затопил печку не только для того, чтобы тепло было, но и по моей просьбе. Без раскалённой печки я бы одну операцию не провернул…

— Как это? — спросил я.

— По-моему, подсказку — и очень хорошую подсказку — вы уже получили, — заметил отец. — Дальше думайте сами.

…Что ж, когда мы проводили Гришку, я сразу потянул Ваньку за рукав:

— Пойдём, возьмём отцовские книжки по строительству и ремонту бань и садовых домиков! Я уверен, если мы как следует изучим конструкцию бань — мы найдём ответ!