Библиотека мировой литературы для детей, т. 30, кн. 4

— У кого это, Герасим? — спросила тетя шагавшего рядом с нами Герасима.

— Кажись, у Лукайи Поцхишвили… Вот несчастье… — проговорил Герасим.

Урок военного дела

Время берет свое…

За июнем наступил июль, затем — август, за августом — сентябрь. Начались занятия в школе. В наших дневниках стали появляться двойки, тройки, четверки и — реже пятерки. Ничего как будто не изменилось. Тетя по-прежнему преподавала грузинский язык. Хатия по-прежнему сидела на парте рядом со мной. Учитель географии все так же упрашивал нас сидеть на уроке спокойно и обещал за это играть после уроков с нами в камушки. Учительница русского языка по старой привычке называла меня бичо [18]. Заметная перемена заключалась в том, что все наши учителя сильно похудели. И еще одна новость: в школе появился участник хасанских боев Леван Гуриелидзе. Он был назначен преподавателем военного дела и физкультуры.

На первый свой урок он явился в зеленых брюках галифе, кожаных крагах, военной фуражке, с противогазом, мелкокалиберной винтовкой через плечо и свернутым плакатом под мышкой. Он подошел к столу, взял под козырек и застыл. Мы встали, потом сели и, когда учитель не изменил своей позы, снова встали.

— Вольно! — скомандовал он, снял фуражку, положил ее на стол, повесил на доске противогаз и винтовку. Потом развернул плакат, извлек из кармана четыре здоровенных гвоздя, взял валявшийся у камина кусок кирпича и стал приколачивать плакат к стене. Покончив с этой операцией, он повернулся к нам с лицом победителя.

— Что он сделал? — спросила меня Хатия.

— Прибил к стене плакат! — прошептал я.

— А что на нем нарисовано?

— Не нарисовано, а написано красными буквами: «Смерть немецким захватчикам!»

— А он не мог сказать это наизусть?

Я пожал плечами.

— Теперь познакомимся! — объявил учитель. — Меня зовут Леван Гуриелидзе.

— Хорошая у вас фамилия! — сказал Отия Каландадзе.

— Разговоры! Военный предмет любит дисциплину!

— Ботаника тоже любит дисциплину! — сообщил Тамаз Керкадзе.

— Кто это сказал? Встать!

— Это сказал учитель ботаники.

— Садись! — Тамаз сел. — Что я люблю? Я люблю дисциплину, порядок, тишину, чтобы слышно было, как летит муха! Что я еще люблю?

— Вареные каштаны, учитель? — подсказала Хатия.

— Кто это сказал? Встать!

Никто не ответил.

— Вы должны помнить: я не родился учителем. Кем я был в вашем возрасте? Оболтусом, бездельником, дураком… Вроде вас!

— А вы и сейчас выглядите молодым, учитель! — сказал Нодар Каландадзе по прозвищу «головастик».

Учитель самодовольно улыбнулся.

— Потом я сел за книгу. Что такое книга? Книга — друг человека! Читал, читал и стал человеком. А по происхождению я танкист!

— Ты смотри! — удивился Тамаз.

Учитель нахмурился.

— Я вам не обыкновенный учитель! Я шкуру с вас спущу! — хлопнул он рукой об стол.

— Так говорят все учителя, — сказал Отия.

— Перехожу к функциям взвода в обороне!

— Ну-ну, давайте! — подбодрил кто-то учителя.

Учитель вспыхнул, но сдержался и продолжал:

— Что такое взвод?

— Вот именно, что такое взвод? — повторил Коте Гогиберидзе.

— Кто это сказал? Встать!

Класс замер. Учитель подошел к доске, взял мел.

— Вот это — взвод фашистов! — сказал он и начертил на доске двадцать небольших кружочков.

— Спасайся, ребята! — воскликнул Тамаз Керкадзе, хватаясь за голову.

— А это — наш взвод! — учитель начертил еще двадцать кружков. — Между взводами находится водный рубеж, то есть река.

подхватил Отия.

Учитель побледнел.

— Кто это сказал? — прошипел он.

— Важа Пшавела, учитель! — встал Отия.

— Садись!.. — Учитель стал мелом выбивать дробь по доске. — Что я делаю?

— Стучите мелом! — ответил Яго Антидзе.

— Садись!

— Ставите точки! — встал Головастик.

— Садись!

— Стреляете! — выпалил я.

— Молодец! Я стреляю! Наш взвод держит под огнем взвод противника, не дает ему возможности подняться из окопов. Противник просит у командования помощи. И вот… — Учитель вдруг согнул руку в локте, поднял ее вверх, повел над головой и загудел: —У-у-у-у… Что я теперь делаю? — обратился он ко мне как отличившемуся.

— Крутите рукой и рычите! — ответил я.

— Садись! Болван! — взорвался учитель.

В классе поднялся хохот. Учитель побагровел. Энергичным движением руки он стер все кружочки на доске, сел за стол и обиженно замолчал.

Класс жужжал, словно улей. Учитель долго молчал. Наконец он поднял голову, и… мы поняли, что происходило сейчас в душе этого человека. Мы поняли, что, с тех пор как он когда-то давно последний раз покинул свою школу, сегодня ему впервые пришлось перешагнуть порог классной комнаты. Он вошел к нам как дрессировщик, забывший прихватить с собой куски сахара, и теперь он сидит растерянный и ждет, когда же его растерзают эти сорванцы, напоминающие голодных зверенышей.

— А ты почему стоишь? И чему ты улыбаешься? — набросился вдруг учитель на Хатию. — И куда ты, собственно, смотришь? Смотреть надо на учителя, а не… Садись!

Хатия села, все так же улыбаясь своими огромными голубыми глазами… В классе наступило неловкое молчание. Учитель почувствовал, что сказал что-то не к месту, невпопад, но что именно, этого понять он не мог.

— Что случилось, дети? — спросил он надтреснутым голосом.

Мы молчали.

— Я не вижу, учитель! — сказала Хатия.

— Что?.. Вы издеваетесь надо мной?!..

— Да нет, учитель, я и вправду не вижу!

Учитель встал, подошел к Хатии и долго изучающе всматривался в ее лицо. Хатия спокойно моргала ресницами и улыбалась. Учитель вернулся на свое место, сел и задумался.

В классе воцарилась гробовая тишина.

— Как тебя звать, дочка? — спросил вдруг учитель.

— Хатия! — ответила Хатия, вставая.

— Ты сиди, сиди, пожалуйста!

Хатия продолжала стоять.

— Кто тебя водит в школу?

— Сосо, учитель… Но я могу и сама…

— Я освобождаю тебя от моих уроков. Можешь уйти.

— Мне интересно послушать… Я останусь.

— Оставайся, дочка…

У меня запершило в горле.

— Родители у тебя есть? — спросил снова учитель.

— Отец.

— Ты совсем ничего не видишь?

— Вижу солнце… Врач сказал папе, что раз я вижу солнце, то мне можно возвратить зрение.

— Конечно, можно! Я сам ослеп на Хасане… Ничего не видел!

— А солнце видели?

— Солнце видел. И меня вылечили…

— Ну и я вижу солнце…

Долго еще учитель всматривался в красивые улыбавшиеся голубые глаза Хатии. Трудно, очень трудно было поверить, что эти глаза не видят света, товарищей, не видят его — учителя военного дела, низенького, невзрачного человека, по щекам которого сейчас стекали слезы и который не старался скрыть, что он плачет.

Раздался звонок. Учитель вышел из класса, не проронив ни слова. Мы молчали и не двигались с места. Заговорили лишь тогда, когда в класс вошла учительница грузинского языка и стала читать список.

— Что с вами? — спросила тетя Кето, удивленная непривычной тишиной.

— У нас был новый учитель военного дела, — ответила Хатия.

— Понравился?

— Кабы все вы были такими! — ответил я.

В тот день урок грузинского языка проходил необычно: говорили ученики, а преподаватель молчал и слушал их.

Бригадир Датико

В полночь на балконе что-то загромыхало. Я проснулся. Тетя, присев в кровати, с испугом смотрела на дверь, скрипевшую под сильным напором. Потом осторожно постучали в окно.

— Сосойя, иди ко мне! — позвала шепотом тетя.