Отчий край

На коромыслах в плетенках проносили меж рядами тыквы и дыни. Большие корзины доверху были заполнены грейпфрутами. Одна из торговок фруктами, увидев беретку Островитянина, тут же подарила ему две гуайявы и спросила, не из столицы ли он к нам приехал. Настроение у всех было самое благодушное, и казалось, все стараются угодить друг другу. Даже тетушки Буп и Су, известные своим скандальным характером и еще тем, что частенько исподтишка воровали в рядах мясо и рыбу, сегодня тоже стали тихими и покладистыми и, казалось, всем своим видом хотели показать, что гражданам свободной страны, в которую пришла революция, не к лицу таскать чужое добро.

Жена Бон Линя остановилась перед грудой сахарных ананасов и, не удержавшись, купила десяток. Ома хотела, чтобы Островитянин вдоволь поел местных фруктов — ведь на острове он ничего этого не видел.

На рынке были ряды, где продавали солому, бамбук, уголь и хворост. У торговок углем лица были черными от угольной пыли. У мальчишек, продавцов бамбука, руки и ноги были сплошь в царапинах. Клубками лежали веревки из пальмовых листьев. Особый жир — заужай — для пропитки плетеных изделий, чтобы не просачивалась вода, наполнял сделанные из бамбука сосуды.

Неподалеку, в других рядах, высились горки свежего чайного листа. Кукуруза и батат, кунжут и бобы удивляли разнообразием оттенков и красок.

Возле рядов, где торговали морской рыбой, Островитянин остановился, разинув рот. Он не ожидал, что то, что он с детства привык таскать, брать пригоршнями, то, что так часто кололо, щипало и кусало его, — все это он увидит здесь. От здоровенных, прочно увязанных в длинные связки, но не прекращающих шевелиться крабов и усатых омаров с огромными клешнями, до самых разных рыб, больших и малых — наполнявших расставленные повсюду плетенки, выложенных на круглые крышки от больших корзин. Перед Островитянином было все то, что он так привык видеть у себя на острове в сезон морского лова. Только вся эта рыба попала сюда без него.

Мы перешли к моим любимым пирожным и блинным рядам. Прямоугольные, завернутые в банановые листья, сваренные на пару пирожки баньнáм из рисовой муки особо тонкого помола с начинкой из молодых креветок, приготовленные из риса пирожки баньзó, обернутые в листья заунга, пирожки баньý густого янтарного цвета, которые едят с сахаром или медом, — все это было выставлено здесь целыми гирляндами и связками: каждый пирожок аккуратно перевязывался, а потом их десятками связывали вместе, по сортам.

Баньбéо — блины из рисовой муки, лежавшие в лоснящихся от жира фарфоровых мисочках, были щедро засыпаны поверху мясом, и креветками, и луком. Над жаровней возле торговки банькó — блинчиками с начинкой из мяса, креветок и бобов — раздавалось мерное потрескивание. Торговка баньдá — тонко раскатанными, посыпанными кунжутом и засушенными блинчиками — разогревала их над огнем, раздувая угли бамбуковым веером, и баньда становились хрустящими.

Девушки, продававшие разную галантерейную и другую мелочь, свой товар приносили на коромыслах с корзинами. Опущенные на землю, эти коромысла образовывали отдельные ряды.

Чего только в этих корзинах не было: иголки, нитки, мыло, заколки, перец молотый и стручковый, лук, чеснок рядом с благовониями, свечами и бумагой, сжигаемой при обрядах. От всего этого, искусно уложенного одно в другое, корзины чуть не трещали.

Да, пусть вы обошли всю землю и перечитали все какие ни на есть книги, но если вы не побывали на рынке в Куангхюэ, считайте, что вы многого еще не знаете.

Жена Бон Линя накупила всего: и рыбного соуса, и соли, и арахисового и кокосового масла.

Каждая покупка заворачивалась в нагретый на огне банановый лист. Получалось множество небольших свертков: банановый лист не давал просочиться жидкости и не нужны были никакие бутыли или фляги, с которыми, как известно, одни только хлопоты.

Мы с Островитянином обошли весь рынок. В дальнем углу его стояла лавка лекаря-китайца. Я показал Островитянину на картинку, где был нарисован голый человек. Сотни иголок впивались в его голову, сердце и живот. Островитянин недоуменно спросил, за какие грехи человек этот подвергся столь тяжкому и позорному наказанию? Я объяснил, что это наглядное изображение расположения определенных точек на человеческом теле. У человека сотни самых разных болезней, но уколы иглы в эти нервные точки могут излечить от любой из них. Я показал Островитянину стоявших на шкафу со множеством ящиков трех фарфоровых божков: каждый казался олицетворением здоровья и спокойствия духа. Шумен или безлюден был рынок Куангхюэ, носил или не носил Островитянин свой дурацкий берет — до всего этого фарфоровым божкам не было никакого дела.

Напоследок мы с Островитянином пробежались еще по рядам, где продавали циновки и горшки из обожженной глины; пролезая под развешанными циновками, прошлись по рядам плетельщиков, завернули в скобяной ряд, заглянули в лавчонки, где торговали лапшой и печеньем.

Я старался, чтобы мы ничего не пропустили, осмотрели все вдоль и поперек: пусть Островитянин знает, что такое рынок в Куангхюэ!

…Когда мы вернулись домой, солнце уже село. Кабанчика разделали к самому вечеру. Все, кто предлагал свою помощь жене Бон Линя, были в сборе. Вся посуда — тарелки, чашки, горшки, плошки — из нашего дома и из дома дедушки Ука перекочевала в дом Бон Линя.

Всю ночь рубили мясо и толкли паштет. Пламя в очаге было таким высоким, что отблески от него ложились далеко по двору.

Моя сестра и жена Бон Линя поминутно окликали меня и Островитянина, просили то наносить воды, то подкинуть хвороста или зажечь лампы, то отогнать собак. А сами не отходили от горшков и кастрюль, пробуя, не добавить ли где перца или лука.

Утром Бон Линь поручил мне обойти село и созвать гостей. Для столь важного дела он припас мне черное аозай [11], взятое напрокат, и велел мне сразу его надеть.

Горделивой походкой вышел я на нашу улицу. Но собаки, наверное не узнав меня в этом облачении, злобно меня облаяли.

Островитянину я тоже позволил пойти со мной.

При встрече с тем, кого надо было пригласить, я прикладывал руку к груди и повторял то, что велел Бон Линь:

— Сегодня у Бон Линя собираются на поминки, а также по случаю возвращения дяди Туана. Просим вас ровно в полдень прийти пригубить вина.

Пока я говорил, Островитянин скромно стоял поодаль.

Так мы обошли верхнюю улицу и повернули к рыбацкому поселку. Перед джонкой Хоáка, чтобы заглянуть под навес, мне пришлось присесть на корточки, потому что берег был значительно выше. От этого я не мог приложить руку к сердцу, как велел Бон Линь, и несколько смешался. Все же мне кое-как удалось передать приглашение, и мы направились в сторону средней улицы, пригласить Бай Хоа.

По дороге я вспомнил о злющей черной собаке, которая была у Бай Хоа. Мое облачение, наверное, и ее не оставит равнодушной. Нужно было как-то выпутаться из этой истории, и я повернулся к беспечно шагавшему Островитянину:

— Ты знаешь Бай Хоа?

— А, это тот, у которого на спине шрам, — услышал я странный ответ.

— Не знаю, что у него на спине, знаю только, что на бороде! — разозлился я, но, вспомнив о злой собаке, смирился и совсем другим тоном сказал: — Так и быть, пользуйся моей добротой! Надевай аозай и иди приглашай Бай Хоа.

Я тут же снял с себя аозай и отдал его Островитянину. У него сразу стало счастливое лицо, ему всегда хотелось делать то же, что делаю я.

Островитянин вошел в дом, а я остался ждать его на улице.

Ждал я долго. Наконец терпение мое лопнуло. Тогда я громко позвал его. Тут же выскочила та самая черная собака и, увидев, что я топчусь возле дома, стала меня облаивать. Минут через десять наконец соизволил показаться Островитянин и похвалился, что Бай Хоа угощал его митом, а когда он съел мит, показал картину, на которой был дворец подземного владыки. Я видел эту картину, она стояла у Бай Хоа на жертвенном столике.