Девушка в черном

— Это же мои! — закричал Танел. — Моя лошадка и Ванька-встанька! Видишь, его никак нельзя заставить лежать, — объяснял он Саале.

Они еще долго сидели в сарае на ящике и по очереди пытались положить Ваньку-встаньку, а он не поддавался, потому что голова у него пустая, а в туловище налит свинец.

— А как игрушки сюда попали? — спросила Саале.

— Я, когда был маленьким, приходил сюда играть.

Кади знала очень много сказок про колдунов лапландских и турецких, и Танел не делал различия между своим домом и Кадиным. Рассерженная мать иной раз приходила с розгой гнать его домой.

Саале призналась Танелу, что у нее в детстве не было других игрушек, кроме стеклянного шарика, который она с большим трудом запихнула в рот и с еще большими муками вынула.

После этого разговора в сарае Саале перестала чуждаться Танела, и они стали бродить по лесу. Танел знал все грибные места, но сейчас можно было найти на поляне лишь одни ноздряки, еще не зрелые, которые не лопались и не выстреливали облачком пыли, если на них наступали.

Они открывали большие муравьиные государства и с интересом следили за трудовой возней муравьев. Саале загородила стеблем дорогу муравью и сказала задумчиво:

— Человек такая же жалкая букашка.

Об этом у них с Танелом возник яростный спор.

— Человек не хочет быть букашкой, и он не букашка, — сказал Танел.

— Это ничего не значит, хочет он или не хочет. Хотеть может только бог.

— Но почему же бог хочет, чтобы человек был только жалкой букашкой?

— Танел, — произнесла Саале, — человеку не дано обсуждать волю божью.

Танел возражал, и когда Саале ничего уже не оставалось, она спросила:

— А ты читал священное писание?

— Нет.

— Чего ж ты споришь, если сам ничего не знаешь.

И Танел пообещал девушке, что обязательно прочтет.

Саале предложила ему свою книгу, но Танел сказал, что достанет сам. У Хельментнны была Библия.

Однажды Танел и Саале попали под дождь.

По небу, как стадо овец, бежали тучи, темные и тяжелые, готовые вот-вот пролиться на землю.

Саале забеспокоилась.

— Ну и что ж? — успокаивал ее Танел, но все же пустился такими большими шагами, что Саале рядом с ним вынуждена была бежать.

Уже упали первые редкие дождевые капли.

— Дождь! — тихонько воскликнула Саале. Остановилась, вытянула вперед руку и ждала с неба новых капель.

— Пойдем спрячемся у Ионаса, — сказал Танел.

Старина жил у реки, но Саале не знала где, и Танел повернул ее голову в сторону дома Ионаса.

— Видишь, вон там!

Было почему-то необъяснимо приятно, что Танел взял ее голову в свои руки.

— Танел, а ты когда-нибудь поднимал детей за голову? Или тебя самого так поднимали?

— Да, когда маленьким был, — сказал Танел. — А что? А тебя поднимали?

— Нет, — покачала головой Саале, будто сожалея. Ведь она не дружила с другими детьми: мама не разрешала. Она только из окна могла смотреть, как они друг другу «показывали Ригу».

На кончик носа Саале упала капля, и Танел рассмеялся.

— Чего ты смеешься? — радостно сказала Саале и вытерла нос рукой.

Вдруг резко потемнело, небесные овцы сбежались вместе, превратившись в нечто бесконечное и бесформенное, обрушившееся на землю густым дождем. А Саале упиралась, не хотела идти к Ионасу, и Танел тащил ее за руку.

Они опрометью побежали к реке; дождь стоял перед ними стеной, и Саале теперь не различала, где дом Ионаса Тощего. Она крепко держалась за руку Танела, словно боялась потеряться в дожде, — здорово было бежать так, держась за руку.

Танел знал, другие рассказывали, что когда-то давным-давно в этом доме все три брата гончарничали, точили миски и горшки для ярмарок. Младший брат — Ионас — делал из глины вещи и потоньше: свистульки в виде птичек, вазы для цветов и пепельницы в виде пней. Еще и теперь можно было встретить их в домах жителей побережья.

Стоящую посуду делали братья, — она не пропускала воду, и звук у нее был красивый и ясный. Местным жителям нравилось ходить в гончарню просто так, без дела. Приходили, садились и смотрели, как клали комок глины на гончарный круг и как ловкие чуткие руки гончаров придавали ей нужную форму.

Из куска глины мог выйти пузатый горшок или посудина с тонким горлышком, широкая миска или высокая кринка. Получалось то, чего хотели руки.

Бывало, некоторые изделия не выдерживали обжига. И хотя коварная трещина не бросалась в глаза, братья находили ее. Потому что посуда не знает фальши, не умеет врать, звук ее голоса сразу же выдает самый малейший изъян. Но Ионас по-своему оправдывал такую треснутую посуду.

— Вишь, и у Иеговы ведь случился брак. Его люди глиняного рода тоже вроде горшков. Ева еще маленько походила на вазу и в середке была чуть потоньше, но Адам получился у него таким неуклюжим, что ни один порядочный мастер не осмелился бы даже показаться с ним на ярмарке.

Теперь в этом доме Ионас жил в одиночестве. Два брата погибли на войне: один — в России, другой — на стороне немцев.

Случается и так.

У Ионаса и на это имелось объяснение:

— А в каком доме нет горшка с трещиной?

После демобилизации Ионас бросил заниматься гончарным делом. Сказал, что к глине его больше не тянет, и сменил ремесло. Он был тогда молодым, а рыбаки были нужны. Но в доме разные предметы все еще напоминали о времени, когда здесь шла горячая работа. И в первой комнате у окна стоял гончарный круг братьев, словно памятник.

Людям по-прежнему требовалась глиняная посуда; на нехватку ее сильно жаловались и ждали теперь из Латвии. А к Ионасу ходили как прежде, просто так, безо всякого дела.

Он все еще оставался холостяком.

С каждой наступающей весной Ионас становился поэтичным и ждал для себя чего-то, бог знает чего особенного. В юности он пережил несчастную любовь; любовные истории случались с ним и позже, но всегда в решительный момент он махал рукой, сопровождая это выразительным «нях!», и говорил, что передумал, потому что даже рыба, попадая в сети, начинает шевелить мозгами…

В деревне жили два рыбака, по имени Ионас. И Ионас Тощий вовсе не был очень уж худым, но он был такой породы, что с годами совсем не прибавлял в весе и выглядел как мальчишка. Другой Ионас тоже не отличался толщиной, но два Тощих Ионаса — этого было бы многовато для одной деревни.

Водрузив очки на нос, Ионас Тощий как раз штопал носки, когда к нему прибежали спасаться от дождя.

Танел отряхивался на пороге, как мокрый пес, а Ионас совал упрямую нитку сквозь игольное ушко так старательно, что глаза сошлись на переносице. Перед ним лежала гора носков, ожидающих штопки, и гриб с деревянной шляпкой.

— Гля, приходится заниматься рукоделием, — пожаловался Ионас с презрением.

— Давно пора взять жену, — поддел его Танел.

— Нях! — произнес Ионас озабоченно. — Мне самому такая мысль тоже вроде бы несколько раз в голову приходила. Только ведь это вам не рыбу ловить. В этом деле нужны знания.

— Говорят, что у тебя было полно невест, — подстрекал Танел, надеясь, что Ионас расскажет свои забавные истории. Не ради себя, ради Саале.

— Вишь, нельзя сказать, чтоб уж так много. Но кое-кто… — завелся Ионас. Не ради Танела, ради Саале. — Одна была красивая с виду, только под кудрями ничего, кроме глупости, не найдешь. И надеяться было нечего. Другая, наоборот, строчила слова, как швейная машина. И слушать не успеваешь, и остановить невозможно. И никакого перерыва, чтоб дух перевести… Но, может, ты знаешь какую-нибудь, чтоб годилась?..

Танел смеялся — вечная, знакомая тема, но всякий раз Ионас приводил в пример новых женщин.

У Ионаса было улыбчивое лицо, и рассказывал он забавно. Казалось бы, что его чуждаться, но Саале все-таки не вошла дальше порога. Тогда Ионас повернулся к ней и спросил: умеет ли она заплатки ставить?

— Нет, — сказала Саале.

— Не умеешь? Тогда иди сюда, я тебе покажу, как это делается.

Саале нехотя подошла поближе. Ионас велел ей сесть рядом с собой. Старик вырезал из толстой материи подходящий лоскут и начал подшивать его, как подметку, к рваному носку.