Девушка в черном

По окошкам струился дождь, и грохот грома перекатывался через дом, но тучи стали прозрачнее.

Толкованию Ионасом супружеской науки не видно было конца, хотя давно уже можно было подытожить его рассуждения одной-единственной фразой: рыба видит приманку, но не замечает удочку.

— Один мой знакомый завел себе жену с очень тонкими манерами, — рассказывал Ионас Саале. — Он безропотно сносил все ее причуды, но когда жена стала подавать суп на стол в тарелках, тут уж терпение у него лопнуло, и он как грохнет кулаком об стол: «Ах так, суп мне порциями будешь выдавать!»

Нос Ионаса смешно скривился на сторону и глаза были полны озорства, но Саале не привыкла слушать шутки.

— Вот и готова заплата! — объявил Ионас.

Рвение к рукоделию у него прошло, и он свернул носки парами.

Дождь тоже прекратился. В комнате стало светло, и на столике заблестела глиняная птичка-свистулька. Заметив взгляд Саале, Ионас протянул птичку девушке.

— Мне? — удивилась Саале, спрятала руки за спину и никак не хотела принять подарок.

«Что мне с ней делать? — думала она. — У меня ведь есть стеклянный шарик».

— Это чудо-птица. Если в нее подуешь, придет тот, кого ты ждешь, — сказал Ионас и вложил птицу в ладонь Саале. — Возьми, я-то уже никого не жду.

Ионас распахнул дверь и изучал небо. От мокрой травы поднимался пар. Сквозь тучи пробивались лучи, словно солнце протянуло к земле множество рук.

Саале и Танел пошли по мокрой траве пастбища обратно к морю. Как и по дороге сюда, они перепрыгивали через каменную ограду. Они не могли и подумать, что Ионас долго смотрел им вслед, стоя в дверях.

— Он большой весельчак, точно артист, — сказал Танел про Ионаса. Танел надеялся услыхать от Саале, что его друг и на нее произвел впечатление.

— Ты видел когда-нибудь артистов? — спросила Саале.

— Конечно. А ты?

— Никогда.

— Правда, никогда-никогда?

Саале покачала головой.

— Пойдем когда-нибудь…

Но Саале яростно затрясла головой. Ее волосы висели мокрыми прядями, одной рукой она держала за руку Танела, в другой у нее была глиняная птица.

— Почему ты не хочешь? — спросил Танел.

Но Саале и теперь молчала.

— Нет, нет, ты скажи: почему? — хотел он знать и приставал к Саале до тех пор, пока она не сказала:

— Это грех.

— Что — грех?

— Смотреть артистов.

— Но книжки ведь ты читаешь!

— Нет.

— Может, ты и радио не слушаешь?

— Нет.

— Это что, тоже грех?

— Да. — Саале сделалась серьезной и даже печальной. — В глазах господа грех даже то, что нам кажется пустяком. И маленький грех может вырасти в большой. Как дерево греха.

— Какое дерево, Саале?

— Греховное дерево, оно такое большое, что достает до неба.

Танел растерялся. Он почти всегда терялся, когда бог Саале вторгался в их разговоры.

Парень сунул руки в карманы штанов и принялся насвистывать. Они брели по пустынному берегу грустно-серого моря, которое, казалось, еще ожидало дождя.

Танел нашел детскую песочную формочку, некоторое время катил ее перед собой носком ботинка, потом присел, наполнил формочку сырым песком и перевернул на гладкую спину валуна.

Саале продолжала идти дальше, не остановившись.

— Саале, я сделал тебе пирожное! — крикнул Танел.

Девушка обернулась и подошла к нему.

— Попробуй, годится?

Саале подняла щепочку и, играя, попробовала пирожное, так, как это делают дети.

— Ты странный парень, Танел, — затем сказала она.

— Какой? — спросил он, не отводя от девушки глаз.

Но Саале не умела объяснить. Танел вытер руки о штаны, и они двинулись дальше вдоль пустынного берега. Расставаться им не хотелось.

— Тебе скучно?

Саале покачала головой.

— А тебе?

— Мне тоже нет, — ответил Танел.

— Я тебе верю.

Сани, которые валялись у них на пути, напоминали скелет какого-то большого зверя. Они показались такими неуместными здесь, на яркой траве, среди одуванчиков.

— Посидим? — предложил Танел.

Но Саале не хотела, и они повернули назад по пройденному пути.

— Знаешь, иногда я хотела бы вдохнуть тебя, — сказала Саале неожиданно.

Парень остановился.

— Каким образом, Саале? — спросил он.

— Это бывает тогда, когда ты приходишь с моря… — Саале подумала мгновение и решила сказать до конца: — И когда ты уходишь, я еще долго ощущаю этот запах, а ночью я вижу этот запах во сне.

— Разве запах можно увидеть?

— Можно, Танел. Я могу.

— А как?

— Этого не объяснишь.

— А как он выглядит?

— Я не знаю.

— И тебе хорошо, когда ты его видишь?

— Да, — призналась Саале. — Да.

Потому что в первое же утро в доме Кади девушку разбудил этот его соленый рыбный запах.

Обрадованный парень нашел подходящий камушек и пустил по волнам «блинчики».

— Знаешь, я тоже тебе что-то скажу, — пообещал Танел, снова идя рядом с девушкой.

— Ну? — ждала Саале и краснела.

Было заметно, что парень подбирает слова.

— Ты рассердишься, если я скажу?

— Не рассержусь, — пообещала Саале.

— В другой раз.

Он так и не сказал.

Саале сначала сняла одну туфлю с ноги и высыпала из нее песок, затем другую.

— А ты хотел, чтобы я ее взяла? — спросила она про глиняную птицу, которую держала в руке.

— Да, хотел, — признался Танел.

— Зачем?

— Чтобы ты посвистела.

— А ты всегда придешь, если я в нее свистну?

— Всегда, Саале, — сказал Танел.

Саале вдруг почувствовала смятение. В этот вечер все между ними было совершенно иначе, чем до сих пор.

7. О том, как консервные банки рассмешили Саале, потому что они так разумно сами двигаются, останавливаются, ждут масла и затем торопятся дальше. И о том, как Танел говорил Саале ужасные вещи

В последние дни Кади просто спала с лица. Она походила на старый деревенский дом, который выказывает опасность завалиться. Но она не давала себе передышки. Сказала, что никогда в жизни не чувствовала неохоты или лени шевелить ногами и что в могиле будет время отдыхать. И, как всегда, у нее было сто тысяч разных дел.

А Саале все так же возилась попусту и не могла уже больше ничем занять утреннюю половину своих дней. Иногда она долгими часами сидела перед домом на берегу, где только чайки кричали над длинноногой девушкой в черных чулках и в черном платье.

Однажды сырым синим вечером Саале следила за маленькой серой ночной бабочкой, которая суетилась вокруг горящей лампы. Было так тихо, что слышался шорох ее крыльев, и вдруг Саале сказала:

— Я тоже пошла бы, но я же ничего не умею…

— Я научу, — сказала Кади, как о чем-то само собой разумеющемся, будто они с Саале уже давным-давно обо всем этом договорились.

— А если они меня прогонят? — опасалась Саале.

— Кто? — спросила Кади.

— Люди.

…После смерти матери Саале недолгое время работала в детском саду.

— Мы воспитываем детей в другом духе, — сказала однажды заведующая, и Саале пришлось уволиться.

Когда она уходила, некоторые дети стояли по другую сторону изгороди и молча глядели ей вслед между планок. В глубине сада качались на качелях…

Сидя на берегу перед Кадиным домом, Саале иногда пыталась заставить себя никогда не оглядываться на прошлое. Но она оглядывалась каждый день.

…Дети хотели, чтобы она нарисовала им дом. И Саале рисовала дом. Затем солнце. И Саале рисовала солнце. Они хотели и луну. И она создавала для них луну.

— Куда она смотрит? — спросили они про луну, но Саале не знала.

— Просто так, — сказала она.

Но дети не соглашались. Детей никогда не удовлетворяет неопределенный ответ.

Затем они хотели собаку. Голубую. И спрашивали:

— Скажи, из чего сделана собака?

— Все, что есть на земле, создано богом, — отвечала Саале.

И разве же это не так? Кто же создал все, если не бог? Мать всегда предостерегала Саале против мира, который разрушает веру. Но для этой непонятной деревни, бунтовавшей из-за своих рыбных проблем, бог был только пустым, привычным словом. Людям не было никакого дела до Саале и ее веры. Может верить или не верить! Они были спокойными и веселыми и ежедневные хлеб и рыбу всегда сдабривали хорошей порцией шуток.