Весной в половодье

«Кроссворды в «Огоньке» бывают куда труднее, и то отгадываю, а тут... Кто-то вырезал ерунду, а я голову ломаю. Очень нужно!» — подумал Леня и засвистел.

И внезапно в ушах так неприятно зашумело, словно рядом застучали молотками по наковальне. Леня перестал свистеть — и шум в ушах прекратился. «Вот еще новость! — огорченно подумал он. — Может быть, мне ночью уши продуло?»

Но тут Леня вспомнил о поручении Савушкина, заторопился в рощу. Взяв из шалаша рюкзак, он прикрыл входное отверстие крышкой от стола и, по-хозяйски оглядевшись вокруг, направился через поляну к тонким осинкам.

Утро было серенькое и туманное.

Леня посмотрел на белесое неприветливое небо и неожиданно для себя подумал: «А дома у нас уже позавтракали, и папа уехал на промысел». И только он подумал об этом, как в пустом желудке появилась тупая сосущая боль. У мальчика закружилась голова и потемнело в глазах. Он остановился и зажмурился.

«Лучше не думать... Лучше не думать... Не я один хочу есть. Иван Савельевич и Андрей тоже голодные». — Леня облизал пересохшие губы и осторожно, с боязнью приподнял веки.

Деревья уже не покачивались из стороны в сторону. На высоком кусту с покрасневшими почками прыгала кургузая синичка.

«Цвин, цвин!» — беззаботно распевала синичка, совсем не обращая внимания на мальчика.

«А если наловить синичек и воробьев и суп из них сварить? Вкусно будет или нет?» — подумал Леня и затаил дыхание.

Птичка покачивалась на тоненьком прутике, распустив пестрый хвостик, и будто нарочно дразнила мальчика. Синица сидела так близко, что казалось, если бы Леня немного наклонился вперед и протянул руку, то птичка непременно очутилась бы в его дрожащих пальцах.

«Клетку сюда и горсточку пшена. Тогда можно бы. А так разве поймаешь?» — лихорадочно думал Леня, все еще не решив, что делать: продолжать ли путь дальше или попытаться поймать синицу.

Внезапно птичка вспорхнула и, задорно посвистывая и ныряя между деревьями, легко полетела в глубь рощи.

Леня вздохнул и пошел дальше.

Обирая с колючих кустов шиповника ягоды, красные, словно крошечные раскаленные угольки, он как-то незаметно для себя перестал думать о пище. Он все время ощущал неприятную пустоту в желудке, но постепенно притерпелся к ней, и она его уже мало беспокоила. Леня исколол все пальцы об острые жесткие колючки, а забираясь в самую чащу кустарника, поцарапал до крови щеку.

В зарослях шиповника он наткнулся на старую березу, когда-то давно поваленную бурей. Потемневшая и потрескавшаяся от времени береста местами завернулась в тугие трубочки.

«Закончу собирать ягоды, обдеру все дерево — и вот тебе целый ворох бересты, — подумал Леня и заглянул в рюкзак. — Теперь еще немного осталось. Посижу-ка чуть-чуть. Я еще ни разу не отдыхал».

Леня присел на березу и вытянул ноги. На ногах у него были бурки — когда-то белые, а теперь все выпачканные в грязи и глине. Мальчик смотрел на свои пятнистые бурки и потихоньку, вначале даже незаметно для себя, начал напевать, барабаня согнутыми пальцами по дереву:

След-дуза, пим-буза,

Пим-буза, след-дуза...

«А все-таки хотелось бы знать, какие слова вырезаны на доске? Если и правда «след» не какое-то сокращенное слово, а просто след, то что такое «дузаа» и «птя»?..»

Раздумывая о загадочной надписи на крышке стола, мальчик оторвал кусочек бересты, скрутившийся в трубочку. Прищурив левый глаз, он посмотрел в трубочку на свет. Трубочка не просвечивала: в канале ее что-то было. Леня загорелся любопытством. Осторожно развернув бересту, внутри оказавшуюся ослепительно белой, он увидел черного продолговатого жучка с красной головкой и несколько пустых куколок. Эти пустышки оказались такими легкими, что стоило ему чуть дунуть на них, как они тут же взлетели и плавно закружились.

А жучок даже не пошевелил мохнатыми лапками. Он был или мертв, или все еще продолжал спать. Леня подержал его на ладони, согревая горячим дыханием, но все эти старания оказались бесполезными. «Возьму-ка я его с собой. Дома Любочке подарю». И Леня полез в карман куртки за блокнотом.

Но едва он опустил в карман руку, как тут же выдернул ее обратно, будто нечаянно обжег кипятком.

«Там еще что-то есть... что-то такое... — Он наморщил лоб и плотно сжал губы. Вдруг глаза его расширились: — Ой, да ведь это же коржик! Сашин коржик! Гостинец сестричке...»

Леня не помнил, как у него в руке очутился коржик. В кармане жесткий коржик разломился на две половинки, но и таким он казался очень соблазнительным. Слегка зажаренная корочка была румяной и блестела, а к зубчатым краям, хрупким, с блестками сахарного песка, так и хотелось поскорее прикоснуться кончиком языка.

Леня смотрел на находку и раздумывал: «Будет очень нехорошо, если я один съем коржик... А все-таки как хочется есть!» Он облизал губы и отвел от коржика помутившийся взгляд. У него дрожали руки и неровно, с перебоями колотилось сердце.

«Да одним коржиком разве наешься? — словно уговаривал себя Леня. — Я их, наверно, штук сто сразу съел бы... Уж если его и съесть, то надо всем вместе, на три части делить», — говорил себе мальчик и в то же время полегоньку отщипывал от коржика тонкие зубчики и отправлял их в рот.

Вдруг Леня весь побледнел и закрыл лицо руками.

«Что я делаю? И как я буду Ивану Савельевичу и Андрею в глаза глядеть?» — пронеслось у него в голове, и ему захотелось плакать.

...Когда Леня возвратился на поляну, у шалаша никого не было. Савушкин и Набоков, видимо, все еще бродили по берегу в поисках бревен.

Сложив у входа в шалаш бересту, он принялся расстегивать ремни рюкзака.

«Чем же мне теперь заняться? Ждать, когда придут Иван Савельевич и Андрей? А вдруг они начнут делать плот без меня!.. Нет, Иван Савельевич говорил... А если? А что, если бревен совсем не найдем?»

От этой неожиданно пришедшей мысли Лене сразу стало не по себе. Он не заметил, как мешковато опустился на рюкзак, туго набитый ягодами шиповника. Скрещенные на коленях руки плетьми опустились к земле. «Что мы станем делать, если бревен и в самом деле на острове не окажется? Была бы под руками пила или даже топор, тогда обошлись бы и без бревен. Но ни пилы, ни топора у нас нет. Значит, придется сидеть и ждать, когда, возможно, за нами кто-нибудь приедет с той стороны...»

— Мы сами, сами должны! — еле слышно прошептал Леня и, стиснув в кулаки руки, встал. Прямо глядя перед собой, он направился к берегу.

Мальчик шагал все быстрее и быстрее. Наконец он пустился бегом.

Вначале Савушкин и Набоков шли вместе, решив в первую очередь обследовать юго-восточный берег Середыша, а потом, если здесь не обнаружат бревен, вернуться к шалашу и, отдохнув, тронуться в противоположную сторону. Но, пройдя метров триста, Иван Савельевич сказал:

— А мы напрасно с тобой вдвоем пошли. Сколько времени впустую уйдет! Давай искать каждый по отдельности. Ты иди себе по этому маршруту, а я поверну назад.

— Ну что ж, — согласился тракторист, — можно и так.

— Только, Андрей, попристальней ко всему приглядывайся, — предупредил Савушкин. — Ищи старательнее. Бывает, и песком бревна заносит и хворостом всяким. Не скоро приметишь...

— Знаю! — вздохнул Набоков и сунул руки в карманы.

— Желаю удачи! — кивнул Иван Савельевич.

Андрей не ответил.

Он с утра чувствовал себя плохо: болела голова, перед глазами плавали радужные пятна. Несколько минут он шел, понурив голову и ни о чем не думая. Зацепившись ногой за перекрученный корень осокоря, удавом протянувшийся по земле, он едва не упал.

— Черт! — выругался Набоков и огляделся по сторонам.

«Эдак дело не пойдет, Андрей Николаевич, — сказал он себе. — Тоже мне, разведчик! На ходу чуть не уснул! На фронте бы за такое старание тебе живо мозги прочистили...»

Возле осокоря ветром выдуло землю, и в образовавшейся впадине что-то белело.