Король живет в интернате

— Ну, а какие там нужны справки? В поликлинике-то?

Ирина Федоровна не обрадовалась, не повернула к нему головы.

— Я, Андрюша, тебя не заставляю, — сказала тихо. — Не хочешь идти — твоя воля.

Но от этого спокойного тона Андрей вспылил:

— Не хочешь, как хочешь! — Он зло передразнил мать и срывающимся голосом крикнул: — Да уж в интернате, конечно, не сладко будет, только все равно лучше, чем дома!

На мгновение он осекся, увидев, как побледнела Ирина Федоровна, но, сгоряча сам уже поверив в то, что говорит, убежденно повторил:

— Конечно, лучше, чем дома!

Что такое филателия?

Дни мелькали незаметно. Это удивляло Андрея: так долго тянется каждый день, что вроде и конца ему не будет, а не успел оглянуться — неделя прошла, вторая. Уже давно сданы в школу-интернат справки и документы, уже началась вторая половина августа.

Зубея с того памятного дня Андрей видел всего один раз. Именно видел — поговорить не удалось. Что это за разговор, если и минутки не постояли! А поговорить следовало. Напрасно не вызвался он проводить Зубея, когда тот сказал на прощание: «Ну, бывай. Спешу». Надо было проводить его. А то загадал такую загадку, что до сих пор Андрей пожимает плечами. Увидел его тогда Зубей и вместо «Здорово! Как живешь?» огорошил вопросом:

— Знаешь, что такое филателия?

Как же, Андрей слышал такое слово. Слышал… Только… Минуточку, что оно обозначает?..

— Это… — сказал он неуверенно, — где оркестр играет. Ну, концерты…

По тонкой, презрительно оттопырившейся губе Зубея понял: сморозил глупость.

— Нет, постой. Это, кажется, где продают марки…

— М-да, — задумчиво протянул Зубей. — А такие вещи, между прочим, полезно знать. Очень полезно… Ну, бывай. Спешу.

Эх, надо было проводить Зубея. А он растерялся тогда, не догадался этого сделать. А теперь вот ломай голову — зачем спрашивал о филателии? Да что толку — сколько ни гадай, сам, без Зубея, ничего не придумаешь. А к Зубею без дела лучше не соваться.

В конце концов Андрей рассудил: когда-нибудь все это выяснится, и почти перестал думать о загадочном вопросе Зубея. А пока, скучая и бездельничая, потихоньку убивал время: ходил в кино, на футбол, ездил купаться.

В квартире соседей

В общем, все-таки скучновато было. Самые закадычные дружки еще не возвратились, Евгении Константиновны тоже нет. Лежит где-нибудь на берегу моря, загорает и, конечно, не вспоминает о нем.

А он вспоминает. И часто. И не только вспоминает. Сегодня вот даже говорил, о ней. Слышала бы она в своей Ялте, как он расхваливал ее! Разговор этот был у него со старушкой — матерью инженера Роговина. Приехала бабушка совсем недавно. Андрей узнал об этом так. Вышел вчера на лестничную площадку и увидел: медная пластинка на соседней двери сияет золотом. Буквы «П. К. Роговин», обычно едва различимые на потускневшей меди, выделяются ярко, празднично.

А выглянул сегодня утром в окно — опять обрадовался. На листьях цветов капельки воды светятся; плетеное кресло, чисто вымытое, стоит как новенькое. А вскоре и старушку увидел. Она вышла на балкон и принялась колотить плетеной палкой по коврику. Кругленькая, румяная, проворная, старушка понравилась Андрею. Захотелось сказать ей что-нибудь приятное.

— Здравствуйте, бабушка! — без всяких дипломатических подходов выпалил он, чуть не по пояс высунувшись из окна.

— И тебе того же, касатик! — певучим голосом охотно отозвалась старушка и тут же предупредила с опаской: — А ты, касатик, поберегись. Чай, не курица — полетишь вниз, крыльями не замашешь.

— Ничего.

— «Ничего» и бычок говорил, как повели его на бойню. Ан и шкуру сняли.

— А вы, бабушка, уже приехали? — спросил Андрей, очень довольный, что старушка такая веселая, разговорчивая и совсем не похожа на музейную древность, как предсказывала Евгения Константиновна.

— Да как видишь, приехала. Это собраться тяжело, а приехать легче легкого. Сел в вагончик, да и нет больше твоей заботушки: покачивает да потряхивает, будто дите малое в люльке.

— А мне Евгения Константиновна говорила о вас! — не без гордости сообщил Андрей.

— Ай, удивилась старушка. — Так ты знаешь Евгению?

— Конечно! Мы всегда здороваемся, разговариваем. Я бываю у нее.

— Ай, ай! — снова удивилась старушка и отложила коврик в сторону, до того заинтересовалась словами Андрея. — А я вот не застала ее. На курорты уехала… А тебя, касатик, как звать-величать-то?.. Андреем, говоришь? Хорошее имя. А ты бы, Андреюшка, не зашел ко мне? Заодно бы и ковер с дивана помог на балкон вынести. Пыли в нем много. Выбить надо.

— Зачем выбивать, — заметил Андрей. — У Евгении Константиновны пылесос есть.

— Нет, я уж по старинке. С этой машиной адской не управишься. Тут Павлуша показывал мне. Да ну ее! Не хочу. Воет, будто зверь. Подойти страшно.

Андрей снисходительно засмеялся.

Войдя в комнату Евгении Константиновны, где все было так знакомо и мило ему, он включил пылесос и принялся водить щеткой по ковру, показывая, как это быстро и просто делается. Бабушка тоже попробовала. Ничего, получилось.

— Ну, добро, — сказала она, убедившись, что не такой уж он и страшный, этот пылесос. — Только ты пока уйми его, Андреюшка, — попросила она.

Когда он выключил мотор, бабушка усадила Андрея на тахту и сама устроилась рядышком. И тут произошел этот серьезный, обстоятельный разговор. Бабушка (звали ее Прасковья Ульяновна) опять повторила, что приехать, мол, не задача, а вот трудно было собраться. До этого она жила у дочери. Не сказать, чтобы там плохо было: кормили, поили, не обижали. Одно неудобно — тесно. Квартирка небольшая, а всех, с детьми, не считая ее, — шестеро. Да и устала она. Хоть и не заставляли, а все же помочь надо, не сидеть же сложа руки. И стирала, и убирала, и за детишками присматривала. А годы ее — не малые. Прежней силы не стало, в сердце перебои, спину ломит. Известно: на старого и немощи валятся. Совсем умаялась и решила тогда посмотреть на житье-бытье сына. Давно собиралась проведать, да все было недосуг.

— У них-то здесь — курорт, — обводя взглядом комнату, сказала Прасковья Ульяновна. — Живи не тужи, всем места хватит. Против того, как я у дочки маялась — в кухне, на раскладушке спала, здесь — рай.

— Конечно, — с готовностью подтвердил Андрей, — вам тут будет хорошо. Телевизор, пожалуйста, смотрите. Радиола…

— Не знаю вот только, — с сомнением проговорила Прасковья Ульяновна, — сумею ли с ней поладить?

— С кем? — изумился Андрей. — С Евгенией Константиновной? Факт, поладите! Она хорошая. А красивая какая!

— Что красивая, то я вижу, — сказала бабушка и посмотрела на большую цветную фотографию, висевшую на стене. На ней Евгения Константиновна была снята во весь рост. В синем полосатом платье, с раскрытым китайским зонтиком в руке, она стояла около пальмы и улыбалась. — По виду-то хороша, — вздохнула Прасковья Ульяновна. — Куда как хороша. Да по виду не судят.

Андрей принялся с жаром уверять, что Евгения Константиновна хорошая, добрая. Он вспомнил, как она, бывало, ласково говорила с ним, угощала яблоками, абрикосами, один раз даже деньги на кино дала.

Бабушку, кажется, не особенно это убедило. Все же она сказала:

— Добро, как бы, по-твоему было. Я сама страсть до чего не люблю жадных да капризных. А есть капризные — не приведи господи! Сырого не ем, жареного не хочу, вареного терпеть не могу! Я, — понизив голос, доверительно сказала Прасковья Ульяновна, — одного» не могу в толк взять: отчего она не работает? Хоть Павлуша и толковал давеча, что работать ей вовсе не обязательно, что он и так хорошо получает, а мне это что-то не по нутру. Такая молодая, образование большое имеет, а не работает.

Андрей на это ничего не мог ответить.

— Ну, да ладно, — затягивая под круглым подбородком концы платка, сказала бабушка. — Поживем — увидим. А уж как бы мне, Андреюшка, хотелось дожить тут, в тишине да покое, свои годочки.