Лесовичка

— А коли так, так гляди ж на меня, дяденька Семен!

И, прежде чем кто-либо мог выговорить слово, она, дико взвизгнув, подскочила к Ксане и, схватив ее за волосы, изо всей силы дернула их.

Лесовичка испустила дикий крик, крепко схватила за плечи Анютку и оттолкнула ее с такой силой от себя, что та отскочила шагов на пять и грохнулась оземь, ударившись головой о пень.

— А-а-а-а! — не то стоном, не то грозящим криком пронеслось в толпе.

— Доченька моя… Родная моя! Убила тебя!.. Как есть убила до смерти подлая лесовичка! Как есть до смерти! — слышался причитывающий голос бабы Авдотьи, матери Анютки.

И хотя Анютка сейчас же поднялась на ноги и снова рвалась вперед, к лесовичке, Авдотья причитывала над дочкой, как по покойнице, воя и раскачиваясь из стороны в сторону всем телом. Вдруг, озаренная какой-то внезапной мыслью, она кинулась в самую середину толпы и завизжала пронзительно и резко:

— А? Робя! Да что же это значит? А? доколи терпеть будем? А? Она наших детей портить станет… а мы кланяйся да терпи… Ейная мать колдунья была, некрещеная сила, ведьма! Своей ворожбой беды насылала, людям болести, скоту падеж… И доченька тоже будет… Постойте… наплачемся, ей-ей! Дождемся! Во! Увидаете! Детей спервоначалу наших перебьет, а там за нас!.. Ой, моченьки моей нет!.. Терпеть невмоготу… Лесовичка, как есть лесовичка! И глазища, как у дьявола, горят!.. Ох, ох, чур меня, чур!

И, плюнув в сторону, Авдотья усиленно закрестилась широким истовым крестом.

Ксаня стояла молча, гордо закинув голову. Глаза ее сверкали.

— Ты это что же, а? Ребят наших зашибать насмерть стала, а?.. — раздался голос одного из наиболее подвыпивших крестьян, подскочившего к Ксане близко-близко.

Толпа всколыхнулась…

Все, и старики, и женщины, и дети, придвинулись к гордо стоявшей девочке, устремившей свой огненный взор на взбешенную толпу.

— Лесовичка и впрямь! Посмотрите, глазища, как плошки, горят, что у кошки! — послышался чей-то тоненький возглас. — Ведьма, как есть ведьма!

— Ведьма и есть! — подхватили другие, а один прибавил: а что, братцы, слыхал я, что от ведьмы только огнем спастись можно.

— Вестимо огнем, только огнем! — послышались то тут, то там пьяные голоса. — Коли ведьма, к примеру сказать, сгорит сейчас же; коли христианская душенька — не обожжется ни единым пальцем… Уж верно так!.. От старых людей слыхали…

— А что, братцы, коли попытать, а? Толкнуть лесовичку в огонь, и коли того, ну, сгорит, значит, о дьяволом знается, человеческому роду первый враг, — а коли здрава и невредима выйдет, так, значит, того — можно и отпустить на все стороны… А?

Страшными, зловещими звуками пронеслось это предложение подгулявшего мужика.

Будь крестьяне трезвые, они, несмотря на свое суеверие, вряд ли бы отважились на такое дело. Но разгоревшиеся от вина головы соображали туго. Водка — злая сила человечества. Водка превращает народ в зверя. Она делает самых кротких — неистовыми, самых тихих — отчаянными. Водка заставляет человека забывать свое человеческое достоинство и делает его безумным, беспощадным и жестоким.

И у сильно уже подвыпившей толпы созрело ужасное решение. Не в меру выпитая водка делала свое дело.

Неистовствовавшая в воплях и причитаниях мать Анютки подбавляла, как говорится, масла в огонь, громко выражая свою ненависть лесовичке.

— Детей она портит!.. По матери пойдет!.. Скот валить станет!.. Вот увидите скоро!.. Помянете меня!..

Несколько человек потрезвее пробовали, было, уговаривать, успокоить разбушевавшуюся толпу и удержать ее от безумного поступка, но их перекричали другие…

В углу поляны к празднику была наскоро сложена огромная кирпичная печь. В ней пекли пироги для соневских мужиков. Печь, накаленная докрасна, зияла огненной пещерой среди уголка луговой площадки. Около нее сновали две бабы, стряпухи, из крестьянок, повязанные платками, с раскрасневшимися лицами, похожие на двух жриц огня, священнодействующих подле кровянисто-огненной пещеры.

Точно по команде повернулись головы крестьян к этой печи.

Словно одна и та же мысль пронизала мозг всех мужиков и баб, озлобленных, негодующих и исступленных.

— Вот… вот… — послышалось из толпы неуверенным, срывающимся звуком… — Вот, вот… испробовать надо-ть бы. Ефим верно сказывал: коли христианская душенька, Господь не попустит, огонь не сожжет, коли ведьма, дьяволеныш, лесовичка… туда ей и дорога!

— Туда и дорога! — не то простонала, не то ахнула толпа и придвинулась к Ксане, окружив ее со всех сторон.

Сердце замерло в груди Ксани. Лицо мертвенно побледнело… Колючий холодок прошелся по ее телу зябкими мурашками. Смертельная опасность встала перед ней…

В глухой деревне, отстоявшей от города около ста верст и более семидесяти верст от станции, где дикий и невежественный народ еще слепо и глухо верил в русалок, леших, упырей и домовых, нельзя было ждать пощады для бедной девушки, которую считали за ведьму, за колдунью; в особенности нельзя было ждать пощады теперь, когда винные пары кружили всем головы. Ксаня сознавала это.

Правда, у этих людей нет прямого намерения лишить ее жизни; они просто хотят только испытать, лесовичка ли она. Но как «испытать» — огнем!

Испытать!

Ксаня отлично знает, что значит это «испытание». Из их угрожающих криков она поняла все!.. Какой ужас! О, зачем она пришла сюда!

Если бы она умела молиться, она бы молилась… Но о Боге Ксаня имела какое-то странное, неопределенное понятие. Василий говорил ей: «Бог это сила и высота! Кто Ему молится и просит Его, тому Он помогает, потому Он Милосерд»… Но она не умеет молиться… Ее никто не учил… Ее душа такая, как и у птицы… Темная, маленькая душа…

А крики растут… Крестьяне кричат, точно стараясь перекричать друг друга… Их голоса зловещи… С их криками сливается визг детей и баб и так и сверлит уши…

Взглянула Ксаня на небо… Вызвездило оно… Миллиарды звезд на нем, ласковых, кротких… А над ними Бог! Там над звездами Его престол — так Вася говорит… Видит ли Он ее? И если видит — поможет ли ей, Ксане?

А может быть, не только Он, и мама видит… Может, и мама, и ее мама там, на небе, между ангелами или среди звезд… Ведь умерла она, наверное, умерла… Коли нет целых двенадцать лет весточки от нее — значит, умерла мама… Умерла и… обратилась, может, в ту далекую звезду и светит, и смотрит, и видит…

— Мама! Мама! — помимо воли отчаянно крикнула Ксаня и протянула руки к небу.

— Ишь ты! Заклинает… маму кличет… Ну, берегись, робя!.. Сейчас явится бесова ведьма дочку выручать, — неистово гаркнул чей-то нетрезвый голос, покрыв своим зычным звуком все остальные голоса.

— Ну, робя, тащи девчонку к огню!.. Поглядим, пойдет ли ведьма-матка доченьку спасать…

Анютка первая подскочила к Ксане.

— Иди, поганая лесовичка! — толкнула она ее от дерева.

Толкнули и другие. Забежали сбоку, сзади и, толкая все вперед и вперед, тащили ее прямо к печи…

Напрасно благоразумные, более трезвые из крестьян громко увещевали остальных не брать на душу греха… Темная сила торжествовала…

Ксаню тащили…

Она не упиралась, не протестовала, она не боялась даже… Звезды улыбались ей издали, кивали, словно шептали:

— Ничего, девочка, ничего!.. Скоро, скоро соединишься с мамой!

Но что это?

Какой свет! Какое пламя!

Ксаня взглянула вперед и обмерла. Огненная пещера была теперь в двух шагах от нее. Какой жар!.. Какое прожигающее даже на расстоянии пламя.

Ксаня дико вскрикнула и попятилась.

— Нет! Нет, ни за что! Не ведьма я! Не лесовичка! Пустите! Пустите!..

— А вот увидим! Испытаем! Господь не попустит, коли права! Лезь сама в огонь, что ли! — кричат десять голосов в самое ухо Ксани со злобой и ненавистью.

Замерла Ксаня… Ни чувств, ни мыслей… Один сплошной ужас… Пестрят одежды, белеют лица — не разобрать… Смертельный ужас покрывает все… А пламя рвется из жерла, горючее, стихийное…

Еще минута — и Ксаня, подхваченная руками десятка освирепевших, пьяных мужиков, будет брошена в самое жерло…