Энси - Хозяин Времени (ЛП)

И вот тогда я, поддавшись внезапному порыву, выудил из рюкзака блокнот с ручкой и начал писать.

— Что ты делаешь? — спросил Гуннар.

— Сейчас узнаешь.

Закончив, я вырвал листок из блокнота и громко зачитал:

— Настоящим удостоверяю, что отдаю Гуннару Умляуту месяц из срока своей жизни. Подписано: Энтони Бонано. — Я вручил ему листок. — Держи. Вот теперь у тебя действительно есть заемное время — семь месяцев вместо шести. С рытьем могилы можно не торопиться.

Гуннар забрал листок, прочитал.

— Но это же ничего не значащая бумажка.

Похоже, сейчас он пустится в нудный шекспировский монолог относительно космических проблем жизни и смерти. Однако вместо этого он ткнул пальцем в мою подпись и сказал:

— Где свидетель? Законный документ должен быть заверен свидетелем.

Я ждал, когда же он расхохочется. Не дождался.

— Свидетелем?

— Да. И еще — бумага должна быть напечатана и подписана синими чернилами. Мой отец юрист, я все знаю про такие вещи.

Я не мог понять — он это серьезно или как? Обычно я точно просекаю человеческие реакции; но Гуннар, будучи шведом, так же трудно поддавался прочтению, как инструкция по сборке мебели из ИКЕА: даже когда точно знаешь, что все сделал правильно, можешь не сомневаться — где-то ты обязательно напортачил и надо все начинать сначала.

Поскольку выражение лица Гуннара оставалось самым что ни на есть серьезным, я решил высказаться торжественно-юридически:

— Обещаю рассмотреть дело со всем тщанием.

Он улыбнулся и припечатал меня пятерней по спине:

— Отлично. Тогда пошли обедать, а потом будем смотреть «Гроздья гнева».

Обед был накрыт на пятерых: одно из мест предназначалось для мистера Умляута, который, по-видимому, задерживался на работе, но должен был когда-нибудь, в конце концов, прийти. Миссис Умляут приготовила гамбургеры, хотя я ожидал чего-то более скандинавского. Я имел представление о скандинавской кухне благодаря тому, что как-то нас угораздило попасть на шведский стол в одном норвежском кафе. Там была прорва еды, включая селедку в четырнадцати тыщах вариантов. К селедке я и пальцем никогда не притронусь, однако как приятно сознавать, что на свете столько разных блюд, от которых я могу отказаться! Меня несколько разочаровало, что в меню Умляутов селедка не значилась.

Обед в тот вечер прошел вполне себе нормально — а я-то заранее настроился, что это будет та еще нервотрепка. Никто ни словом не упоминал о болезни Гуннара, и я вроде тоже не сморозил никакой глупости. Я заговорил о правильном размещении приборов на столе и о культурных предпосылках для означенного размещения. Слава богу, папа натаскал меня как следует в этом вопросе, поскольку сервировка в нашем ресторане входила в мои обязанности. Подобная тема выставляла меня человеком весьма утонченным, так что, если я в процессе обеда и совершил какой-нибудь промах, он сгладился. Я даже продемонстрировал свои навыки, виртуозно наполнив стаканы с большой высоты и не пролив при этом ни капли. Кирстен развеселилась, причем, по моему убеждению, она смеялась со мной, а не надо мной. Хотя, признаться, придя домой, я уже не был в этом уверен.

Мистер Умляут так и не показался. Но, памятуя о том, когда возвращался с работы мой собственный отец, я не придал этому особого значения.

В тот вечер папа пришел домой рано, и с тяжелой головной болью. По ресторанным стандартам девять тридцать — это действительно рано. Отец сидел с ноутбуком за обеденным столом и подводил счета. Цифры, появлявшиеся на экране, были красного цвета.

— Ты бы изменил настройки программы, — посоветовал я. — Можно было бы сделать так, чтобы все эти минусовые числа писались зеленым или, скажем, синим.

Отец усмехнулся:

— Считаешь, можно так запрограммировать мою умную машину, чтобы банк, поддавшись ее чарам, списал наши задолженности?

— А то, — сказал я. — Сделай, чтобы она была не только умная, но и сексуальная — глядишь, что и получится.

— Мечты-мечты... — вздохнул он.

Я хотел было рассказать ему про Гуннара, но решил, что папе и собственных забот более чем достаточно.

— Смотри, не уработайся насмерть, — сказал я ему, в точности повторяя его же собственные слова, с которыми он частенько обращался ко мне. Только он, как правило, произносил их, когда я валялся на диване, плюя в потолок.

Прежде чем лечь спать, я прокрутил в голове все, что произошло сегодня на заднем дворе Умляутов. Ну и много же там случилось всего странного! Взять хоть реакцию Гуннара, когда я протянул ему тот идиотский листок. Я ведь написал это, только чтобы рассмешить его и заставить переключиться со смерти на что-то другое. А он, похоже, принял мою выходку всерьез.

Я сел за компьютер, открыл «новый документ» и напечатал одно-единственное предложение; после чего заглянул в тезаурус, сменил кое-какие ключевые слова, выбрал официально-торжественный шрифт и, обведя все это изящной рамкой, распечатал следующий документ:

Настоящим я, Энтони Пол Бонано, будучи в здравом уме и твердой памяти, передаю Гуннару Умляуту один месяц из отпущенного мне жизненного срока в полное его распоряжение.

Подпись ________________

Подпись свидетеля_______________

Должен признаться, я заколебался, прежде чем подписать бумагу. Едва не скомкал и не швырнул ее в корзину — до того мне стало вдруг жутко. Я, вообще-то, человек не суеверный, но... иногда случаются заскоки. А у кого их не бывает? Например, идешь по улице и вдруг вспоминаешь старое присловье: «Коль на стык наступишь, мамочку погубишь». Гарантирую — по меньшей мере несколько шагов будешь идти осторожно. Ты же на самом деле не веришь, что если наступишь на стык между тротуарными плитами, то твоя мама умрет? И все равно стараешься не наступать. А когда кто-нибудь чихает, ты говоришь: «Будьте здоровы!» Не думаешь же ты, что чихнувший и вправду болен? Просто так повелось исстари, и если этого не сказать, появится щемящее чувство какой-то неправильности.

Ну и вот, смотрю я на этот весь из себя официальный документ и раздумываю: а что это значит — отдать другому целый месяц своей жизни? И тут мне приходит в голову, что если бы это был настоящий договор, что если бы где-то в Великом Запределье действительно велся счет нашим дням, — разве я не поступил бы точно так же и не подарил бы Гуннару один лишний месяц?

Конечно подарил бы.

О чем тут вообще думать?!

Короче, я загнал страшноватое ощущение куда-то подальше, взял синюю ручку и подмахнул документ. Наутро на первом уроке Айра подписался в качестве свидетеля.

И с этого момента дела приняли странный оборот.

4. Про фотки, симптомы гриппа и обмен жвачкой в Коридоре Жизни

Не много наберется в моей жизни эпизодов, в которых я действовал словно вдохновленный свыше. Как, например, в тот раз, когда разослал по всей школе эсэмэски, прося сообщить Хови, что у него штаны задом наперед. После того как его отвело в сторону с дюжину человек, Хови психанул, пошел в туалет и повернул штаны задом наперед.

Вот это я называю истинным вдохновением.

Идея отдать Гуннару месяц жизни тоже была словно внушена свыше. Вот только проблема с вдохновением в том, что оно как грипп: стоит его подхватить кому-то одному — и пошло-поехало, все вокруг заражаются и начинают выхаркивать солидные порции вдохновения. Хочешь ты того или нет, но это неизбежно, и вакцины не существует.

Я настиг Гуннара в коридоре на переменке между третьим и четвертым уроком и вручил документ о передаче ему лишнего месяца жизни, подписанный и заверенный по всем правилам.

Гуннар прочитал и так посмотрел на меня, что мне стало слегка не по себе. Такой взгляд от парня, в общем коридоре на глазах у всех...

— Энси, — промолвил он, — я не нахожу слов, чтобы выразить тебе свою признательность.

Вот и хорошо. От слов я бы расчувствовался настолько, что это непременно привлекло бы внимание Дьюи Лопеса, школьного фотокорреспондента. Дьюи умеет подлавливать людей в самые неловкие моменты — например, как тогда, когда он щелкнул звезду школьной команды по футболу Вуди Уилсона рыдающим в раздевалке после первого в том сезоне проигрыша. На самом деле Вуди ревел оттого, что долбанул с досады кулаком по своему шкафчику и сломал три пальца — но об этом все забыли, и во всеобщей памяти остался лишь снимок. Вуди заклеймили прозвищем «Плакса Вуди», которое, по всей вероятности, прилипнет к нему до конца жизни наподобие бумажки с надписью «Дай мне под зад».