Тридцать один день

Тогда женщины сказали, что мы теперь справимся и без них, а они перейдут на другой «объект».

Было уже два часа дня, но мы решили, что обедать в лагерь не пойдем, а будем работать до вечера.

— Теперь нам все равно пропадать. А уж пропадать, так с музыкой! — сказал Андрей и снова взялся за носилки.

Потом Мастер перешел со своим молотком от стены к печке и приготовился ее разбирать. Но тут произошло событие огромной важности.

Мастер нагнулся над печкой и вдруг закричал:

— Ребята, сюда! Скорее!

Мы побросали носилки и подбежали к нему. Сначала мы не могли понять, в чем дело. Но потом, взглянув туда, куда смотрел Мастер, я увидел какие-то строчки, слова, написанные на белой штукатурке чернильным карандашом. В некоторых местах штукатурка немного открошилась, и слова трудно было разобрать. Но печка стояла как раз под уцелевшим куском крыши, и это спасло надпись от дождей и снега.

Вот что было написано на штукатурке крупными и какими-то очень круглыми буквами:

«К партизанам мы пробиться не смогли. Но одну фашистскую баржу все-таки потопили! Сейчас, ночью, нас с Бородачом окружили гестаповцы. Мы спрятались в развалинах этого дома. Бородач отстреливается. У нас есть одна граната. Оставим ее для себя. Прощайте, все товарищи, друзья! Да здравствует наша Родина!»

Внизу стояла подпись: «В. А.» И еще ниже: «20 марта 1943 года».

Несколько минут мы стояли молча. Потом Андрей дотронулся до своей головы: хотел, видно, снять шапку, да от волнения забыл, что мы все без шапок.

Потом он взял кусок кирпича и нацарапал на печке: «Место гибели героев открыто московскими пионерами 21 июля 1945 года».

— Это зачем? — спросила Зинка.

— Так нужно. Для истории, — объяснил Андрей.

— А ведь они… погибли… — сказала Зинка каким-то не своим, тонким-тонким голосом и стала тереть глаза.

— Погибли… — тихо подтвердил Андрей.

— Ребята! — воскликнул Вано Гуридзе. — Надо немедленно сообщить об этом! В райком и вообще всюду… Это ведь очень важное открытие!

— Никуда не надо сообщать раньше времени. Пока все должно быть в тайне, — строго сказал Андрей.

— Почему? — удивился Вано.

— Я еще сам не знаю почему, но так лучше. В тайне всегда лучше.

Мы все согласились с Андреем.

— Но печку могут разобрать по кирпичикам, — подумав немного, сказал Мастер. — Не заметят надпись — и разберут. А разве это — дело?

Андрей почесал затылок. («Побрел за мыслями!» — как говорит Катя.) Потом он схватил кусок фанеры и нацарапал кирпичом: «Печку трогать запрещено». И еще приписал внизу: «Из специального решения горисполкома».

— Так будет верней, — объяснил он.

Фанеру установили на самом видном месте.

День уже кончался. Посовещавшись, мы решили возвратиться в лагерь.

Мы все время думали о гибели двух неизвестных нам героев. Вспоминали каждое слово, которое было написано на печке чернильным карандашом, вспоминали те крупные, круглые буквы…

И мы совсем забыли о том, что ждет нас в лагере. Только проходя через заросли кустарников и увидев знакомые белые дома, я заволновался. А вдруг в лагере переполох, все бросились искать нас, среди вожатых паника? Но ничего подобного почему-то не было. Ребята спокойно готовились к ужину, мыли руки. Мы посмотрели друг на друга и теперь только заметили, какие у нас грязные лица, руки, рубашки. Надо было сейчас же умыться. Мы побежали к умывальникам.

Никто не интересовался, где мы были. Это было даже обидно!.. Мимо нас прошли Катя, Сергей Сергеич и не обратили на нас никакого внимания. Неужели не заметили нашего исчезновения? Не может быть!

В комнате нас ждал Профессор. Он встретил нас очень странно: не смотрел нам в глаза и все время поправлял очки на носу. Профессор сказал, что Сергей Сергеич не ругал его, а только сейчас же отослал в лагерь. Но, когда сам Сергей Сергеич вернулся в лагерь с воскресника, он позвал Профессора к себе и долго разговаривал с ним.

— А про нас-то он выведывал? — спросил Андрей.

— Нет, ничего не выведывал.

— Совсем ничего?

— Ничего, — ответил Профессор, но каким-то странным голосом.

Мы не стали больше расспрашивать его и побежали в столовую.

А самое удивительное случилось вечером. На вечерней линейке перед спуском флага на середину площадки вышла Катя и, обращаясь ко всем пионерам, сказала:

— Ребята! Сегодня пионеры звена Андрея Глебова на славу поработали: они помогали восстанавливать город, разрушенный врагом. Но только отправились они на воскресник тайком от нас всех. Странно! Зачем же скрывать хорошие идеи? Пионеры этого звена решили и впредь помогать населению города. Они даже план составили. Я думаю, мы поддержим это дело и все примем в нем участие!

Вот что сказала наша вожатая Катя. А Сергей Сергеич стоял рядом и одобрительно покачивал головой.

Откуда они всё узнали?

Когда я пришел в нашу комнату, то увидел там Профессора и Андрея. Между ними шел жаркий спор.

— Как же ты мог выдать тайну? Ты нарушил клятву, ты предатель! — суровым голосом говорил Андрей.

— Ты не имеешь права так говорить! Я не хотел выдавать, — ответил Профессор.

— Не хотел, не хотел, а все-таки выдал!

— Я сначала ничего не говорил. Еще в городе Сергей Сергеич спросил у меня: «Ты ничего больше не хочешь мне рассказать?» Я ответил: «Ничего!» Но потом я пришел в лагерь и увидел, что Катя плачет… Да-да, плачет из-за нас! Она и физкультурник Петр Николаевич бегали искать нас на набережную и даже в совхоз. Ну, тогда я пошел и сказал, что вы в городе. Сказал, чтобы они больше не искали. А когда вечером вернулся Сергей Сергеич, он вызвал меня к себе и долго разговаривал со мной…

— Это уж нам неинтересно! — перебил Андрей.

Профессор все время поправлял очки, и от этого у него на носу образовалась красная блестящая дорожка.

— Ты не имел права нарушать клятву! Да что тебе объяснять!.. — Андрей махнул рукой так, будто говорил с безнадежно пропащим человеком.

22 июля

Сегодня вечером — торжественное открытие лагеря. Но еще до вечера произошло одно замечательное событие.

Утром мы, как всегда, ходили на пляж с Катей. Катя следит, чтобы мы вовремя переворачивались с живота на бок, с левого бока на правый, а потом на спину. Скоро, уж наверное, и дышать заставят по расписанию.

Но не в этом дело. Главное произошло перед самым обедом, когда мы вернулись с пляжа. Катя сказала, что Сергей Сергеич просит меня и Андрея зайти к нему в комнату. Мы очень удивились: неужели наказание за вчерашний побег будет сегодня?

— А вы как думали? — «подбадривал» нас Витька Панков. — Вчера на линейке был всего-навсего педагогический приемчик: «Поддерживаем!.. Ценная инициатива!..» И все такое прочее. Я уж знаю. А сегодня — раз! — и вышибут из лагеря. Так что можете собирать вещички…

Больше всех волновался Капитан:

— А почему только им страдать? За нас за всех? Ведь все мы удирали…

— Им оказывается честь, как инициаторам, так сказать. А ты что такое? Несознательный элемент, подпавший под дурное влияние, и больше ничего!

— И где это ты, Витька, таких умных слов нахватался? — зло спросил Андрей.

— Как — где? Да меня, если хочешь знать, больше вас всех воспитывали. Я в школе считаюсь почти неисправимым! — с гордостью произнес Витька. — Это я здесь держусь: неохота родителей срамить — лагерь-то заводской. Силы накапливаю. А в школу вернусь — ух, развернусь!

И он широко развел руками, словно хотел показать нам, как именно он «развернется» в школе.

— Звонишь ты — и всё! — махнул рукой Андрей.

Капитан глядел на Андрея жалобно, словно видел его последний раз в жизни. А глаза его так прямо и говорили: «Если тебя и в самом деле вышибут, что же мы тогда будем делать?»

До комнаты Сергея Сергеича нас провожало все звено. У двери все пожали нам руки, как будто прощались с нами навсегда…