Так велела царица

Парикъ очутился на головѣ вельможи задомъ напередъ…

И, недолго думая, онъ, быстро вскочивши на стулъ, перекинулся черезъ столъ, отдѣлявшій его отъ смѣющейся красавицы, и, наскоро обтеревъ запачканные жиромъ пальцы о грудь своего шитаго золотомъ бархатнаго камзола, протянулъ руку дѣвушкѣ.

Отъ этого движенія огромный кувшинъ съ виномъ, стоявшій по сосѣдству съ приборомъ Мартына, упалъ на скатерть и вино, заключенное въ немъ, полилось по столу янтарной струей.

— Мартынъ! Что ты надѣлалъ! — въ испугѣ зашепталъ Ваня, силясь посадить брата на мѣсто. — Сиди-же ты смирно…

— Отстань, пожалуйста! — отвѣчалъ тотъ, досадливо отмахнувшись рукою.

Желая оттолкнуть брата, Мартынъ задѣлъ сидѣвшаго съ нимъ рядомъ вельможу, зацѣпивъ рукою за волосы бѣлаго парика, который этотъ вельможа, какъ всѣ важные сановники того времени, носилъ постоянно на головѣ. Въ одну секунду на грязномъ пальцѣ мальчика повисъ надушенный изящный парикъ стараго вельможи, а самъ вельможа очутился передъ блестящимъ обществомъ съ совершенно голою и гладкою, какъ мячъ, головою.

— Вотъ тебѣ разъ! — произнесъ Мартынъ протяжно, и со сконфуженнымъ видомъ занялъ свое прежнее мѣсто. — Ей-Богу-же, сударь, не извольте гнѣваться… я не хотѣлъ васъ обидѣть! Впрочемъ, я сейчасъ все самъ исправлю, — и, повернувшись къ своему сосѣду, онъ въ одно мгновеніе нахлобучилъ ему на голову парикъ по самыя брови…

Но — о ужасъ! — парикъ очутился на головѣ вельможи задомъ напередъ, такъ что его длинная косичка пришлась къ самому носу старика и заболталась потѣшнымъ хвостикомъ между двухъ раскраснѣвшихся щекъ разсерженнаго сановника.

Смѣхъ за столомъ усилился. Красавица-дѣвушка упала прямо на столъ своей золотистой головкой и громко хохотала, глядя на эту сцену.

Неизвѣстно, чѣмъ-бы окончилось все, если бы вниманіе присутствовавшихъ не было отвлечено новымъ, неожиданнымъ происшествіемъ.

ВЪ то время, какъ лакеи обносили обѣдавшихъ второю очередью, состоящею изъ жареныхъ лебедей и прочей птицы, передъ блестящимъ, залитымъ въ золото оберъ-гофмейстеромъ появился трепещущій отъ страха старый камердинеръ.

— Гдѣ-же любимое блюдо ея величества? — грозно насупившись, спросилъ гофмейстеръ старика, постукивая объ полъ своимъ гофмаршальскимъ жезломъ.

— Ваше сіятельство… виноватъ… случилось несчастье, ваше сіятельство… Я уронилъ блюдо съ кушаньемъ! Простите, ваше сіятельство, виноватъ, — ни живъ, ни мертвъ, лепеталъ камердинеръ, едва держась на ногахъ и трясясь всѣмъ тѣломъ.

— Что! Это еще что за выдумка! Уронилъ блюдо! Любимое кушанье государыни! — сурово произнесъ гофмейстеръ. — Это непростительная оплошность съ твоей стороны. Это цѣлое преступленіе! И ты будешь строго наказанъ за него. Знай, что тебя завтра-же отрѣшатъ отъ должности и тогда ты поймешь, что значитъ небрежно обращаться съ кушаньями, изготовленными для ея императорскаго величества!

И сказавъ это тихимъ, но строгимъ голосомъ, гофмейстеръ отвернулся.

Несчастный камердинеръ затрясся всѣмъ тѣломъ. Онъ хотѣлъ просить о помилованіи — и не могъ, хотѣлъ вымолвить слово, — но языкъ не повиновался ему, губы тряслись, какъ въ лихорадкѣ.

А кругомъ было веселье, раздавалась веселая болтовня, звенѣлъ смѣхъ, сыпались шутки. Никто, казалось, не обращалъ вниманія на эту сцену.

Но это только такъ казалось.

Два блестящіе черные глаза такъ и впивались поочередно то въ лицо блестящаго оберъ-гофмейстера, то въ блѣдное лицо камердинера.

И вдругъ Мартынъ вскочилъ со своего мѣста, обѣжалъ столъ и, очутившись лицомъ къ лицу съ гофмейстеромъ и несчастнымъ камердинеромъ, заговорилъ взволнованно и громко:

— Онъ не виноватъ! Ей-ей же, не виноватъ нисколько!.. Милостивый господинъ, выслушайте меня!.. Въ горницѣ мы съ братомъ увидѣли чорта. Ну, какъ есть чорта, только-что безъ рогъ и безъ хвоста, и кинулись бѣжать отъ него. Чортъ-же далъ мнѣ хорошаго тумака… ну, и извѣстное дѣло, напугалъ меня до полусмерти. Мы тогда подрали вонъ изъ горницы, а тутъ, какъ на грѣхъ, на порогѣ встрѣтился этотъ, — и Мартынъ безъ церемоніи ткнулъ пальцемъ въ грудь несчастнаго камердинера, — съ блюдомъ… ну, и того… Блюдо-то кувыркомъ… на полъ… плюхъ! И кушанье тоже… Паръ только валитъ… Мы съ Ваней не дураки тоже, вкусъ понимаемъ, и того… пообчистили малость. Ужъ больно вкусно было!.. Хвать да хвать кусокъ за кускомъ, глядь, ничего и не осталось… Все здорово обчистили… а какъ — и не замѣтили далее… Виноватъ-то, значитъ, я, а онъ, слуга то-есть, нисколько… Ужъ если кого наказывать, то меня наказывайте, сударь, а его помилуйте… Я его толкнулъ, блюдо изъ рукъ выбилъ и съѣлъ кушанье… потому, не пропадать-же ему въ самомъ дѣлѣ?!..

Лицо Мартына приняло такое сконфуженное и простодушное выраженіе, что нельзя было не разсмѣяться, глядя на него.

Полная темноглазая дама, съ любопытствомъ слѣдившая за всей этой сценой, громко, весело разсмѣялась. Слѣдомъ за нею разсмѣялись и всѣ присутствующіе. Особенно гулко зазвенѣлъ серебристыми перекатами молодой, веселый голосокъ красавицы-дѣвушки, назвавшей себя Лизой.

И самъ Мартынъ весело расхохотался. Ему живо представилась та минута, когда они лежали съ братомъ на полу возлѣ дымящагося кушанья и, точно собачки, уплетали его за обѣ щеки, такъ, прямо съ полу.

— А царицу вы такъ и наказали безъ жаркого? — произнесла полная дама, все еще не переставая смѣяться.

— Не мы, а я одинъ, такъ какъ только я виноватъ въ этомъ! — вскричалъ Мартынъ, смѣло поблескивая своими красивыми глазами, — Ей-Богу-же, я одинъ… Пускай такъ и передадутъ царицѣ… У васъ доброе, хорошее лицо, сударыня, — неожиданно произнесъ онъ, обращаясь къ полной темноглазой дамѣ,—и вѣрно сердце у васъ доброе. Попросите-же государыню за несчастнаго слугу, чтобы она его не наказывала. Пусть меня одного накажутъ… Я одинъ во всемъ виноватъ… А братъ Ваня тоже нисколько не виноватъ! Онъ былъ со мною только, а блюдо не толкалъ… Ей-Богу! Попросите за бѣднаго слугу, сударыня!

— А ты думаешь, что недобрая царица проститъ его?.. — спросила, пристально глядя въ лицо мальчика, темноглазая женщина и чуть-чуть улыбнулась.

— Мнѣ кажется, что… что она проститъ, — отвѣчалъ Мартынъ, задумавшись на минуту. — Неужто она такая сердитая и строгая? — произнесъ онъ серьезнымъ и недѣтскимъ тономъ. — Можетъ быть, у этого человѣка есть дѣти, и царица навѣрное не захочетъ погубить несчастныхъ дѣтей бѣднаго слуги, который провинился передъ пей не по своей винѣ?

И умные, черные глазки мальчика впились въ лицо полной темноглазой женщины.

— Ты правъ, мой мальчикъ! — произнесла та ласковымъ, кроткимъ голосомъ. — Царица дѣйствительно добрая и она докажетъ тебѣ это.

И, обратившись къ камердинеру, она добавила громко:

— Будь спокоенъ, старина, я прощаю тебя.

Камердинеръ выпрямился, словно выросъ, и, въ одну минуту очутившись у ногъ темноглазой женщины, произнесъ, рыдая:

— Ваше императорское величество! Сохрани васъ Господь! Подай вамъ за вашу доброту, матушка-государыня! Награди васъ Богъ, царица!

Мартынъ вздрогнулъ, въ свою очередь насторожился и во всѣ глаза уставился на красивую даму, находившуюся въ двухъ шагахъ передъ нимъ.

И вдругъ по лицу его пробѣжала нерѣшительная, растерянная улыбка.

— Значитъ, вы и есть царица, сударыня? — прошепталъ онъ, весь подавленный неожиданностью.

— Да, та недобрая царица, которая взяла отъ васъ отца, мои милыя дѣти, и которая возвратитъ вамъ его снова! — произнесъ въ отвѣтъ милый, ласковый голосъ.

— Что? — воскликнулъ Мартынъ не своимъ голосомъ. — Значитъ, нашъ батюшка живъ! Значитъ, не погубили его?!

Вмѣсто отвѣта полная дама громко ударила въ ладоши и, обращаясь къ подбѣжавшему лакею, сказала: