Мертвец

Упырь подстроил гитару и принялся бренчать.

Это был всему миру известный рокерский репертуар, и про дурачка было, и про «всё идёт по плану», и про пачку сигарет, и про «милая моя, солнышко лесное» — всё, что надо. С костром всё что угодно покатит. Впрочем, и пел и играл Упырь хорошо, к нам даже подсели девчонки от соседних костров, штуки три. Слушали, смотрели на Упыря с восхищением. Девчонки всегда любят тех, кто на гитарах умеет.

Пел Упырь хорошо, но это уже ничего не решало.

Давай спать, Денис, — сказал я.

И в подтверждение зевнул громко, так, чтобы всему лесу стало понятно, что спать я хочу смертельно.

Девчонки стали ныть и уговаривать, тогда я сказал, что они могут делать всё, что им заблагорассудится, а я лично — спать. Я спать хочу.

Они ещё долго сидели. Упырь пел, девчонки хихикали. Долго. Я даже, кажется, уснул по-настоящему.

А потом случилось то, что должно было случиться.

Вообще-то я не верил. Не очень верил. Не до конца верил. Что всё получится так легко. Что всё вообще получится. А оно получилось. Упырь просунулся в палатку, долго сидел у входа.

Потом спросил:

Никит, ты спишь?

Я не ответил. Упырь повторил:

Никит, ты спишь?

Ну что?

А ты знаешь дорогу?

Куда? — Я сделал вид, что не понял. — Куда ещё?

Туда, на провалы?

Ну как... У нас все её знают. Только тяжело, конечно...Тяжёлый маршрут.

Захотелось пить. Сильно. Ночь, а жарко. Хотя и не ночь уже, светает. Часа четыре, наверное.

Пора.

Глава 24

Лосиный лев

Мы продвигались на север. У меня был компас, мы следовали за синей стрелкой, за остриём.

К провалам.

Можно было и без компаса: уже час как начался голубой с красноватыми пятнами мох — верный признак того, что скоро. Из провалов расползалась какая-то минеральная дрянь, и из-за неё мох приобретал такой цвет. Те, кто поднимался над нашими лесами на вертолёте, говорили, что провалы сверху похожи на озеро, на аккуратную сиреневую кляксу.

На самом деле я никогда не был возле самих провалов. У нас вообще мало кто к ним ходил, в основном только врут разное, вот как Вырвиглаз, к примеру. А бывать тут мало кто бывал — и далеко, и место гиблое.

Мы шагали на север, мох трещал и стрелялся, а Упырь болтал и никак не мог заткнуться.

...Но туда мы так и не попали в тот год. Мы давно вообще собирались съездить туда, и папа и мама. Доминиканская Республика — это вообще рай, я книгу про это читал. Там можно ничего не делать, только лежать под пальмой и лежать, и пляжи там такие — дикие. Можно кататься на гигантских черепахах, есть черепахи, которым по триста лет, и в глубине их панцирей живут маленькие крабы. Там делают кокосовое масло, а кокосовое молоко даже в умывальники наливают. Самое главное, взять побольше средств от комаров, там здоровенные комары и кусаются...

Иногда я оглядывался, так, на всякий случай. Озеров уже наверняка отправился за нами. Он понял, что мы удрали к провалам, просчитал всё и спешил за нами. Озеров быстро по лесу ходит, я думаю, он может даже бежать. Но у меня всё равно есть время. Часа четыре или три.

Упырь болтал.

...Я даже стал изучать испанский язык. Ты слышал про дауншифтинг? Это такие люди, они разбогатели, а потом плюнули на всё и уехали в Доминикану. Они живут в таких хижинах, ловят рыбу и ничего не делают...

Сначала я долго не мог понять, что это с ним. Нет, он, конечно, не отличался молчаливостью и раньше, но теперь вообще будто прорвало его. Наверное, он чувствовал. Люди чувствуют такие вещи, и не только люди, животные тоже. И всё время на меня поглядывал.

...Но у папы тогда не получилось ничего, его как раз повысили, и мы никуда не поехали. А мама поехала на курорт. А я уж и не поехал, мне надо было в школу идти. Слушай, а если вдруг папа узнает, что мы сбежали, как он разозлится! Надо будет ему сказать, что мы случайно заблудились. Давай скажем, что ночью мы услышали, как в нашу палатку кто-то лезет, испугались и убежали, а потом в лесу заблудились...

Я молчал. Я не мог почему-то с ним разговаривать. Мне было противно. И жарко, пот всё время набегал на глаза. И с языком происходило что-то ненормальное, он стал разбухать у основания, а может, это мне уже просто казалось.

...И потом, у нас ничего не получилось. У нас почему-то всегда ничего не получалось. В другой раз мы собирались в Египет, на пирамиды смотреть, я целый год готовился, надо было научиться с трубкой дышать, и я дышал в ванной, даже хорошо научился, но потом мама уехала вдруг в Прагу...

Он болтал, мне даже казалось, что он забыл, что мы идём к провалам искать Секацкого, вёл себя так, будто мы на самом деле в походе. Знакомимся с достопримечательностями, собираем чагу разную, лопух сушим.

...В Праге такие замки, там привидения везде живут...

Вдруг он остановился. Я тоже остановился. Упырь спросил:

Слушай, Никит, а почему именно сейчас они решили к провалам пойти? Ведь и раньше можно было спокойно всё сделать, ведь правильно?

Правильно, — согласился я. — Но, видишь ли, тут многое в одну точку сошлось. Во-первых, собаку с ошейником только недавно обнаружили, а значит, карта появилась совсем недавно. А во-вторых, ракеты.

Ракеты? При чём здесь ракеты?

Ты что, не помнишь, что Вырвиглаз про кладбище рассказывал?

Нет...

От этих пусков трясётся земля, — сказал я. — А от этой тряски наружу вываливается всё, что в земле находится. В Филисове даже кости носорога вывалились.

Носорога?

Ну да, волосатого. Или шерстистого, не знаю, как точно. Там берег реки обвалился, и наружу выступили кости. С провалами то же самое. Так что там могла тоже земля обвалиться, и всё, что под глиняными наносами было, оно и открылось. Метеорит мог запросто проявиться. Поэтому Озеров туда наверняка уже свою банду отправил. Ну или отправит скоро, и мы должны их опередить. Ты же не хочешь, чтобы метеорит достался Озерову?

Он его в музей хочет поместить... — возразил Упырь.

В музей! — усмехнулся я. — В Лондонский музей метеоритов! Продать за сто тысяч баксов он его хочет, вот что он хочет. А может, даже и дороже. Знаешь, сейчас метеориты в цену входят, из них такие украшения делают... А земля в последнее время тряслась, отчего там могло всё что угодно наружу вылезти. Даже метеорит. Ты думаешь, где собаку Секацкого нашли? Тут. Она вытряхнулась из земли... Короче, надо идти...

Где-то далеко-далеко завёлся дятел, тук-тук-тук, тупая дробь.

Кукушка. — Упырь поглядел в небо. — Кукушка, кукушка, сколько мне лет осталось?

Не знаю, наверное, из-за температуры волосы у меня на голове поднялись от этих его слов. А этот дурак ещё и повторил:

Кукушка, кукушка, сколько мне лет осталось?

Вральский дятел выстукивал дробь своим деревянным носом, стремился всей мордой к запрятанному в глубине мясистому короеду, щедро обещая Упырю десятки, даже сотни лет жизни.

Классно, — сказал довольный Упырь, — кукушка мне много отсчитала!

Я не стал его разубеждать. Кукушка так кукушка. Хорошая примета.

Надо идти, — повторил я.

Ну да, пойдём...

Лес менялся. Он был уже как парк: редкие сосны, камни между ними, округлые, склизкие, лучше было на них не наступать.

Упырь снова остановился. Что ж он всё время так? Чувствует, что ли?

Что? — спросил я. — Что ещё?

Волк.

Какой волк?

Двухголовый... — совсем шёпотом сказал Упырь.

Я хихикнул.

Не, я, конечно, понимаю, что это всё чушь, но всё равно, как-то не так... Лес тут такой непривычный... Илья говорил, что тут какой-то дух...

Какой ещё Илья? — не понял я.

Ну, Илья, лысый который. Он говорил, что вообще дух тут всё охраняет...

Не будь похож на Вырвиглаза. Нет здесь ничего, просто дырки в земле. Пойдём.

Но мне самому стало не по себе, а может, это было просто от жара, скорее всего от жара. Я где-то слыхал, что люди, которые сильно болеют, у которых случается горячка, так вот, эти люди в какой-то момент своей болезни начинают ощущать, что кто-то рядом есть, хотя они в комнатах одни. Потом, уже выздоровев, они вспоминают это своё ощущение и рассказывают, что к ним приходил ангел. Или говорят, что смерть стояла у изголовья. Наверное, что-то подобное испытал и я.