Богатый человек<br />Рассказы

Так вот мы и стояли друг против друга, как чужие, как враги, а потом Бой поднял голову, и я увидел в умных собачьих глазах прощение и радость. Это всё-таки здорово, что я вернулся. На охоте бывает всякое. Я был ему нужен всегда и сегодня тоже.

Андрейка

Первого сентября Андрейка Фёдоров вернулся в школу, с гордостью прочёл над одной из дверей дошедшие до сердца слова: «Привет новым ученикам третьего класса!» — и сел за парту. Уже на следующий день им было написано объёмное, на пять страничек в линейку, сочинение на всем нам давно известную и вечно новую тему: «Как я провёл лето».

Ещё через три дня учительница Анна Ильинична прочла и проверила написанное и, раздавая тетрадки с отметками, на мгновение задержала руку, когда Андрей широкой и спокойной походкой бывалого человека подошёл к её столу. Несколько долгих секунд Анна Ильинична всматривалась в его лицо, потом встала, погладила ершистые, коротко остриженные волосы на мальчишечьей макушке и села на место. По классу прошелестело: «Пятёрка!»

Анна Ильинична не задавала вопросов, — оценке подлежало сочинение по русскому языку, а не летнее поведение школьника, — но любопытство её было возбуждено и вопрос: «Правда ли всё это или же это твоя, так сказать, литературная выдумка?» — так и вертелся у неё на языке.

Андрей Фёдоров в силу присущей ему скромности (скромность, как известно, украшает не только стариков, но и совсем юных пионеров) в своём со-чинении ничего не прибавил к истине. На похвалу он не напрашивался.

Андрейка приехал к нам в гости, в лес, вместе с отцом и матерью в конце июня. Летом я всегда живу далеко от Москвы, на острове в верховьях большой реки. Места у нас глухие и пригодные и для отдыха и для работы. Андрейкин отец, мой товарищ, собирался ко мне давно и вот наконец приехал с женой и сыном.

Есть суровые неписаные законы у лесной жизни: если дров не нарубишь — каши не сваришь и не согреешься у костра. Общая заповедь нашей жизни в лесу — «кто не трудится, тот не ест» — касается одинаково и старого и малого.

Вот почему Андрейкин приезд встречен был мною с беспокойством. С отцом мы дружили крепко, о сыне я знал только, что ему от роду десять лет и что учится он сразу в двух школах: простой и музыкальной. Слух у меня плохой с детства; даже такой инструмент, как трёхструнная балалайка, осваивался мною в юности с великим трудом. Вероятно, от простой человеческой зависти я чувствовал всегда некоторое предубеждение к музыкантам. Кто их там разберёт, какие они. Хорошие или плохие?

До сих пор я глубоко убеждён в том, что лучшие качества человека проверяются не пером и балалайкой, а топором и молотком. Сколько уж раз говорилось о том, что какой же это человек, который ни разу в жизни не срубил и не посадил дерева!

Ну и вот, приехал музыкант Андрейка в лес. Признаться, я с пристрастием следил, как швартуется к берегу скоростная фёдоровская лодка. Нет, всё было в порядке. Без особой, спешки и волнения соскочил на песок круглолобый мальчишка, смело протянул руку к огромной морде моего охотничьего пса и тут же вскочил обратно на борт, помогать — отец замешкался, пытаясь вытащить из-под лавки тяжёлый мешок с продуктами.

— Ты, Андрейка, с чем будешь пить чай? — спросила моя жена за первым лесным угощением. — С сахаром или с вареньем?

— Как хочете, — сказал Андрейка. — Могу с вареньем. Могу с мёдом.

Час спустя он уже мастерил на берегу кораблики из красной сосновой коры, ладил к ним паруса и оснастку.

— А ну-ка пойди набери шишек, — сказали ему.

— Сейчас! — с явным удовольствием откликнулся Андрейка. Кораблики уже плыли по течению.

Тяжёлый десятисильный мотор Фёдоровых по дороге капризничал и на последних километрах тянул на одном цилиндре. Мы тут же взялись за него с Андрейкиным отцом. Каприз оказался «с секретом», и, пока мы добрались до дела и сообразили, что к чему, прошло немало времени. Андрейка битый час простоял рядом с нами, помогая советами. Проводку от магнето пришлось паять, мы нервничали, Андрейку гоняли: «Отстань, ради Христа», и почти что собрали мотор после починки, когда Андрейка сказал спокойно и с очевидным знанием случившегося:

— Олово вы оставили на панели магнето, рядом с верхним прерывателем.

— А? — переспросил я.

Взрослый Фёдоров оглядывал тряпки и траву, олова поблизости не было видно. Олово исчезло.

Мы перебрали мотор заново, нашли и вытащили проклятое олово. Не глядя на Андрейку, отец его сказал хмуро:

— Механик! Не мог сказать раньше.

Под вечер мы поехали на рыбалку втроём. Фёдоров-отец поймал четырнадцать окуней, Андрей-ка — шестнадцать. Ему везло. Окуни летали у него через голову, стукались о борта, снова падали в воду, но в конце концов оказывались в лодке наперекор всякой рыбачьей технике, когда же у отца сорвался с крючка, уже в воздухе окунь, полосатый, как тигровая кошка, Андрейка сказал сдержанно:

— Ну что за человек!

— Молчи, рыбак! — сказал отец.

Я вылез из лодки на узкую песчаную косу. Решил попытать счастье здесь. А Фёдоровы уехали к стану.

— Андрей приедет за тобой! — крикнул Фёдоров-старший.

Я подумал, что плохо расслышал его слова.

Время шло незаметно. На горизонте полыхал закат. Ровное гуденье мотора оторвало меня от ловли. Приподняв над волной тупой железный нос, ко мне, вспенивая воду, стремительно неслась лодка, полная движения и звука, и маленький Андрейка-музыкант сидел у руля, один, слушая никем не написанную музыку ветра, воды и хорошо работающего мотора.

Я молчал всю дорогу. У нашего лагеря лодка, казалось, выпрыгнула на песок и, не тронув дна, села назад на волну, покорная твёрдой мальчишечьей руке.

В заливе колыхались два крохотных кораблика — игрушки из сосновой коры с белыми бумажными парусами. Ну что ж, он был всё-таки маленький, Андрейка!

Утром мы все проснулись от крика, лая и визга. Андрей подружился с Боем, моей собакой, и они перевернули лагерь вверх дном. А потом своим маленьким топориком Андрейка рубил дрова и всё посматривал на мой большой топор, видимо соображая, когда он попадёт ему в руки. Он строил вместе с отцом дом-шалаш для продуктов, тесал доски, пилил деревья, разводил костры и ставил самовары; из старых консервных банок конструировал паровые машины и, трогательно обнимаясь с Боем, сидел по вечерам на берегу и наигрывал на дудочке весёлый марш охотников и рыбаков. Когда же зажигались ночные костры и начинались долгие лирические воспоминания однополчан, Андрейка сидел возле нас молча, с горящими глазами и слушал. Ему всё было интересно знать, и он старался в нашем лице услышать, увидеть и запомнить как можно больше.

В его сочинении написано, как лоси подходили к нашему стану и смотрели на него, на Андрейку. Это правда. У него написано, как вместе с тётей Ниной они бесстрашно охотились за змеями, заползшими в лагерь. Это правда. Змей они не боялись, боялись лягушек. Я могу добавить, что поначалу его буквально изуродовали комары. Андрейка распух, лицо его покрылось шишками и царапинами. Он не плакал. Потом он сильно разбил руку. И тогда тоже не плакал.

В конце августа пришло время прощаться. От всего сердца мы пожелали Андрейке счастливого пути и благополучного возвращения домой.