Здравствуй, брат мой Бзоу

В конце мая, выставив обе сети и отказавшись рыбачить удочкой, Амза лёг на дно лодки — выставил солнцу плечи и грудь. Затем, заслышав всплеск, выглянул; поприветствовал Бзоу и тут подумал, что прежде ещё не плавал с ним. В воде они могли бы придумать множество новых игр. Улыбнувшись, Амза рассказал об этом Дауту. Тот качнул головой.

— Ну что, примешь к себе? — спросил юноша у дельфина; выпрямился; снял сапоги и брюки; усмехнулся; прыгнул в море.

Холодная вода смутила горячее тело. Оставленная хозяином лодка так расшаталась, что Бася едва не выпал из неё — зацепившись когтями за брезент, он прятался под кормовым сидением. Даут отвлёкся от рыбалки, посмотрел на брата.

Амза вынырнул; провёл ладонью по лицу и волосам; вдохнул и снова погрузился. Поплыл, отталкиваясь ногами, разводя руки. Затем поднял из воды голову и удивлённо промолвил:

— Даут! В море какой-то треск!

— Треск?

— Да… так его не слышно. А тут… — Амза ненадолго занырнул. — Тут слышно. Такие… щелчки.

— Может, тебе лучше обратно в лодку?

— Нет!

— Амза! Не рискуй понапрасну. Помнишь, что говорила… — Даут, нахмурившись, встал.

— Помню! — крикнул юноша; вдохнул; выкатил щеки и провалился в воду.

Видно было не дальше двух метров. Перемешанное с солнцем лазурное море. Амза щурил глаза. Он понял, что беззащитен. Дна нет, до лодки нужно плыть, вокруг — мгла. Юноша знал Бзоу уже три недели, часто виделся с ним, но теперь усомнился в его благонамеренности. Тот был зверем, хищником. «Нет. Глупости. Не станет он вредить! Я его кормлю. Мы играем…» Амза подыскивал доводы к спокойствию, но страх ширился изнутри — из тёмных, глухих глубин.

Амза вынырнул; отдышался; снова погрузился. Он не хотел, чтобы дельфин подплыл незамеченным. Нужно всё видеть; сердце стучит чаще; иным поворотом перед глазами вспыхивает мелкий цветной песок. Амза оглядывается. И эти пощёлкивания… Только что они были редкими, а теперь участились — утяжелили страх. «Надо было захватить нож. Я бы не стал… но так… Всякое… Он ведь дикий». Амза мог бы возвратиться к лодке, но не хотел, чтобы брат высмеял в нём труса; утешал себя малой надеждой, что Бзоу вообще уплывет куда-нибудь подальше. Щелчки становились более громкими и частыми, пока не выстроились ровной, пугающей дробью; затем разом смолкли. Амза подумал, что теперь мог бы отступить: пожаловаться брату о пугливости афалины и, вздохнув, забраться в лодку; но тут дельфин оказался рядом. Он тёмной волной выплыл из слепых вод. Страх. Воздух в груди стал горячим. Амза содрогнулся, хотел ударить Бзоу. Юноша застыл. Нужно было всплыть для воздуха, но он терпел. Афалина наблюдал за человеком. Длинный нос, по бокам которого изгибалась постоянная улыбка. Хвост был опущен; сейчас видно, как его серый окрас сменяется белым цветом живота. Заметны тёмные складки и небольшие помятости кожи. Глаза дельфина в воде чудились чёрными и меленькими. Боковые плавники были недвижны. Бзоу склонился на бок; потом вовсе перевернулся. Следующим мгновением опустился глубже, исчез. Морская мгла до того быстро укрыла своего обитателя, что Амза вновь вздрогнул; затем спешно всплыл; стал часто дышать.

— Ну как? Поговорил? — крикнул Даут.

Юноша не ответил; опять погрузился; опасался, что дельфин укусит его за ногу. Бзоу вернулся — теперь с противоположной стороны. Дёрнул хвостом и уплыл.

Дельфин задорно крутился и мотал носом, если ему удавалось обмануть Амзу — подплыть со спины. В этом была игра. Юноша, наконец, успокоился. Страх сменился весельем.

Амза гладил дельфина; думал приобнять того, но пока что не решался. Пробовал повторить его движения, пускал пузыри.

Возле лодки Даута выныривали человек и афалина. Бзоу кивал с раскрытым ртом, Амза брызгался на него и смеялся.

— А ты говорил, он дикий. Зверь. Укусит! — кричал юноша.

— Я не говорил, что укусит.

— Говорил-говорил! Ныряй к нам! Тебе понравится.

— Всю рыбу мне спугнули. Порыбачил, называется, — нахмурился Даут.

— Давай! — Амза руками бросился к дельфину; тот пропал в воде и появился с другой стороны. — Ах ты! — Амза во второй раз пытался поймать друга, но так же неуспешно.

— Совсем с ума сошёл. Из-за тебя никакой рыбалки, — продолжал ворчать Даут, однако снял сапоги, брюки, рубаху. Плюхнулся в воду.

Теперь в море дурачились трое; и каждый был по-своему счастлив.

Лишь Бася, выглядывая из-за борта, уныло и как-то удивлённо поглядывал на происходящее.

Глава вторая. Лето

Апацха во дворе Кагуа стояла простая. Одна стена была от дома — деревянная; остальные стены — тёмно-коричневые, плетёные из рододендрона, с узкими ячейками. Пол в апацхе был земляной, ничем не прикрытый, а крыша тянулась узкими досками, над ними был чердак, куда поднималась лестница. В чердаке хранились запасы сухой еды и шерсть. В центре апацхе было костровище; тут стоял жестяной столик для жарки рыбы, а на кирпичной трехножке — старый котел для мамалыги. Здесь же — два таза на таганах. С потолка свисала архышна [8]; к ней подвешивали малые котлы — для супов, каш. Кроме того, под потолком на меньших цепях крепилась просторная плетёнка; на неё для копчения укладывали сыр, рыбу или баранину. По стенам разместились плотные гирлянды из красного перца, лук, веники, чугунная сковорода, кастрюли. На табуретках — миски и тряпьё. Над входом, открытым к веранде, к мушмуле, висели оленьи рога; над другим входом, открытым к сараю и забору, были прищеплены шакальи клыки и старая, успевшая побледнеть шкура дикой свиньи.

Апацха была кухней, но в ней также и спали. Валера помнил, как его в детские годы оставляли на ночь возле придавленного поленом огня. В душном доме разрешалось спать только зимой. Помнил он и долгие столы — на них тесными горками выкладывали мамалыгу; ели её пальцами — с аджикой, копчёными сыром и телятиной. Тогда, в довоенные годы, тарелки были редким, порой — излишним предметом. Сейчас в апацхе Кагуа спала лишь баба Тина. Она говорила, что в стенах комнаты её посещают головные боли, а сны не разлетаются по странам.

Апацха хороша вечером, когда с гор спускается прохлада. Сквозь плетёные стены дует студёный воздух, а спереди, от костра, ширится жар. И приятны разговоры, закуска — вкусна, а вино, поднятое из глубоких апхалов [9], не пьянит, но ублажает.

— Ну… я встречал в море дельфинов. Что ни говори, их много тут, — рассказывал Батал Абидж, друг Валеры. — Случалось, трогал их, да. Было всякое. А…. — мужчина поднял вилку; нахмурился, позабыв, о чём именно хотел сказать; потом вскрикнул: — А! Это… Было даже однажды, что видели дельфиниху с дельфинёнком. Мёртвым. Она его всё носом носила. Подталкивала к воде, отпускала. Ну он тонул. Так она снова подхватывала, тащила к воздуху. Дура думала, что он ещё задышит, а он мёртвый был. Мы неделю ходили в ту бухту. Под Кындыгой. Так она три дня с ним плавала. Уж не знаю, спала или в ночь тоже с младенцем носилась, но… Тело его мягким стало, вот-вот разложится, а она всё к воздуху толкает, глупая. Может, бросила это дело, может ещё что, мы потом её не видели.

— Да… — качнул головой Саша Джантым, в этот вечер также гостивший в апацхе Кагуа. — Всякое случается.

— Я одного не понимаю, — промолвила баба Тина. — Неужели ему больше нечем заняться? Должна быть у него семья, дети. Это ладно я, старуха, скоро девяносто лет, едва хожу и всё время ворчу…

— Баба Тина! — разом заговорили Саша, Батал и Даут.

— Ну а этому что? Молодой! Плавал бы, рыбу ловил!

— А чего ему ловить, когда вон, ребята кормят, — улыбнулся Саша; взглянул на молчавшего Амзу, потом добавил: — Ладно, не обижайся. Я знаю — много не даёте.

— Может он, как и мы — сети поставит, да плавает потом? — пошутил Даут.

— Дома у него нет. Значит, крышу чинить не надо.

— Курятника нет; кур кормить не случается.

— Так ведь и пацхи нет — готовить незачем!