Том и полночный сад

Узкий лаз привел его к куда более широкому просвету, на это раз в наружной стороне изгороди. Том выглянул, перед ним простирался большой луг. На лугу лежали и дремали коровы, одна только-только проснулась и собралась вставать, выпрямляя для начала задние ноги, другая уже вовсю щипала траву. Эта корова внезапно перестала жевать и сонными недоуменными глазами уставилась прямо на Тома. С уголков рта свешивались пучки травы, длинная нитка слюны держалась на губе и легонько покачивалась на неожиданно задувшем утреннем ветерке.

Поодаль из травы показалась длинная серая гусиная шея, птица повернула голову боком, так, чтобы глаз видел просвет в изгороди и копошащегося там Тома. Мальчик не знал, что это сторожевой гусь, но через мгновение белые шеи гусынь тоже потянулись вверх, птицы старались разглядеть, что происходит. Тут гусак вытянул шею, выпятил грудь и, растопырив перья, взмахнул красиво очерченными крыльями. Одна гусыня, потом другая тоже замахали крыльями — птицы приветствовали наступающее утро.

Тома не обрадовало напоминание об утре — сколько же прошло времени? Он пробрался обратно тем же путем. Мальчик уже неплохо ориентировался в саду, узнавал тропинки и дорожки, аллеи, кусты и деревья. Некоторые приметы просто бросались в глаза. У края лужайки над всеми остальными деревьями возвышалась огромная ель, вокруг нее обвился плющ, и его побеги торчали во все стороны, как детские ручонки из-под материнской шали. На высокой южной стене, густо увитой диким виноградом, виднелись солнечные часы, их венчало вырезанное из камня солнце с каменными лучами. Солнечный круг зарылся подбородком в вырезанные в камне курчавые облака — словно папин подбородок в пене для бритья, подумалось Тому. Рядом с часами была калитка, обрамленная кустами жимолости, — надо бы попытаться ее открыть, но даже без солнца один вид солнечных часов напомнил мальчику, что пора торопиться.

Проходя мимо теплицы, он мельком глянул через стекло — интересно же, что там растет, а у пруда краем глаза приметил промелькнувшую в воде тень — золотые рыбки, наверно. За минуту или и того меньше обошел парник с поднятыми рамами, где росли огурцы, быстро проскочил мимо голубятни, там только начинали просыпаться голуби.

Он зигзагом обежал огородные грядки, те, что за грядкой со спаржей. Дальше росли яблони и груши, за ними виднелись клубничные кустики и шпалеры, увитые горохом, рядом с ними — защищенные от домашней птицы проволочной сеткой кусты малины, крыжовника и смородины. Подле крыжовника рос ревень. Каждый кустик ревеня был закрыт либо старым бочонком, либо отрезком глиняной дренажной трубы, а сверху прикрыт мешковиной. Между клепками одного из бочонков что-то белело — клочок бумаги. Листочек был сложен и надписан детской рукой — хотя вряд ли написанное могло считаться адресом — «Оберону, Владыке эльфов». Том совершенно не желал иметь ничего общего со всякими эльфами и феями. Он быстренько отскочил от грядки с ревенем и вернулся на лужайку.

Там были цветочные клумбы в форме полумесяца, на которых цвели гиацинты, между цветами уже вилась ранняя пчелка. Гиацинты напомнили Тому о тете Гвен, но теперь он на нее не сердился. Ничегошеньки она не знает, бедняжка, что с нее возьмешь.

У края лужайки Том резко остановился. На серо-зеленой, покрытой росой траве виднелись два ряда более темных пятен — следы. Кто-то прошел по лужайке, постоял, повернулся и пошел в другую сторону. Когда? Наверно, после того, как Том очутился в саду.

— Уверен, что их раньше не было, точно-точно, не было.

Сколько времени этот неизвестный тут простоял? Зачем он здесь оказался? Мальчику вдруг стало не по себе, он — а может, она? — стоял лицом к ряду тисов. Получается, что когда Том шел по дорожке и видел мелькание дома сквозь просветы между деревьями, кто-то стоял у дома и видел мелькающую за деревьями мальчишескую фигурку.

Том оглядел дом, окно за окном. Кто-то отпрянул от окна на верхнем этаже? Нет, просто почудилось.

Нервы Тома были на пределе, он чуть не упал, когда в саду послышался какой-то резкий звук. Это хлопнула калитка. Он присел за кустом, а потом пополз в направлении звука. Кто-то прошел через калитку у солнечных часов — мужчина с тачкой.

Через секунду Том сообразил, что это, должно быть, садовник, и он ничего ужасного не замышляет, просто начал дневную работу. Садовник насвистывал, и Том вдруг понял, что весь сад полон звуков — пения птиц, шелеста листьев в утреннем ветерке и всех этих непрестанных шорохов дышащих деревьев, кустарников, трав и насекомых. Солнечные лучи уже проникали повсюду, согревали землю, высушивали росу. Железная стрелка солнечных часов начала наконец отбрасывать тень. Наступил день, и Том испугался, что застрял в этом чужом времени. Он снова пересек лужайку, надеясь поскорее попасть в дом и вернуться на второй этаж в свою постель — если, конечно, его спальня, не говоря уже о кровати, все еще там, на своем месте. Через дверь виднелась прихожая со множеством предметов обстановки, замеченных прошлой ночью, — теперь света хватало с лихвой. Утром все выглядело до ужаса реально.

Его подгонял страх, но он все же помедлил на пороге дома, обернулся еще раз взглянуть на следы на траве. Они еще не совсем исчезли, хотя теплое солнце уже слегка подсушило росу. (Он даже не заметил, что — удивительное дело! — его собственных следов, которыми должна бы пестреть лужайка, совсем не видно.)

Том вошел в дом, закрыл дверь и заложил засов. Он очутился в абсолютной темноте, слышно было только тиканье старинных часов — единственный знакомый звук. Мальчик вытянул руку, чтобы нащупать полку, — никакой полки. Пошарил по стене, где висел барометр, — никакого барометра. Вокруг совершенно пусто, вся мебель исчезла. Остались только часы, но часы тут были всегда, какое бы ни было время. Только что прихожая была полна мебели, ковров и картин, а теперь ничего — пустые стены, как днем.

Если прихожая пришла в нормальный вид, тогда все в порядке, Том благополучно вернулся в свое время, и наверху его ждет собственная кровать. От этой мысли мальчика охватил другой, правда, куда меньший, страх, смешанный с уколами совести. Тиканье часов напомнило — на циферблате нет тринадцатого часа, а он, безо всяких на то оснований, не в постели. Как ему только в голову пришло, что его маленькая экспедиция займет всего пару минут? Страшно подумать, сколько времени он провел в саду — вышел из дома задолго до рассвета, а вернулся, когда солнце уже светит вовсю.

Том прокрался наверх и сразу же отправился на кухню — поглядеть на кухонные часы. Маленькие и безобразные, они показывали совершенно точное время.

Мальчик нащупал коробок у плиты, чиркнул спичкой, стараясь не производить особого шума, заслонил пламя. Зажигать верхний свет небезопасно, вдруг дядюшка с тетушкой проснутся. Поднес горящую спичку к циферблату часов — стрелки показывали начало первого.

С полуночи прошла всего пара минут!

Пока спичка догорала, Том не сводил взгляда с часов. Недоумение не проходило, но одно он знал наверняка — обещания, данного дяде, он не нарушил.

Мальчик на цыпочках прокрался в постель. Хорошо, что он двигался почти бесшумно, ведь дядя все еще не заснул. Алан Китсон только-только закончил начатый пару минут назад монолог. «Если проклятые часы и в час ночи будут бить без остановки, пойду наверх, разбужу миссис Бартоломью и буду жаловаться. Пусть не думает, что я ее боюсь».

Глава 6

ЧЕРЕЗ КАЛИТКУ

Каждую ночь Том прокрадывался в сад. Сперва он опасался, что сада не окажется на месте. Как-то раз, уже держа руку на засове, мальчик так и не открыл дверь — страх, что сада не будет, погнал его обратно в спальню. Позже, той же ночью, он снова спустился вниз и распахнул дверь — сад был тут как тут.

Он видел сад в разное время дня и в разное время года, но лучше всего была солнечная летняя погода. В начале лета на клумбах в виде полумесяцев все еще синели гиацинты, а на круглых клумбах буйно разрослась желтофиоль. Затем гиацинты завяли, желтофиоль выкопали, вместо них теперь пестрели левкои и астры. Бордюр из самшита рядом с теплицей был пострижен так, что с одной стороны получилась ниша, похожая на зеленый рот. Там стояли горшки с цветущей геранью. У стены с солнечными часами полно было роз и темно-красных маков, а в закатном полумраке у дорожки посверкивали как маленькие луны золотистые цветы примулы вечерней. На шпалерной груше возле стены поспевали плоды. В конце лета на каждую грушу надели мешочек из тонкой кисеи, чтобы они дозревали в целости и сохранности.