Тебе посвящается

– Как-то тревожно даже... Не хочется оставлять их одних.

– Что страшного, подумаешь! – пожимает плечами Зоя. – В крайнем случае, Алешка на этот раз даст ему сдачи.

– А может, не даст? Может, Алешка – толстовец, непротивленец? Мы же не знаем его взглядов, настрое­ний... – говорит Саша.

– Остришь? – спрашивает Зоя.

– Да, настроения... – Флора Александровна что-то вспомнила. – Была я сегодня в школе по поводу Алеши­ных дел, и вдруг мне говорят, что Виктор...

С полотенцем через плечо появляется Виктор. Он идет в ванную сполоснуться.

– И что же тебе «вдруг говорят»? – небрежно осве­домляется он.

– А ты, оказывается, дома... Говорят, что ты написал очень странные... – Она обрывает себя. – Ну, это разговор серьезный. Сначала тебя накормлю.

– Спасибо.

– Сейчас тебе разогрею...

Тем временем в столовой Тушнов, кажущийся чуть пришибленным в непривычной обстановке, легонько отво­дит руку Алеши, который протягивает ему два увесистых альбома.

Указывая на рояль, он спрашивает:

– Ваше?

– Конечно, – просто отвечает Алеша.

– «Конечно»! Бывает, на время пианино берут.

– Это не пианино. Рояль. На нем, говорят, один раз сам Рахманинов играл.

– Специалист был?

– Выдающийся композитор, – поясняет Алеша по­чти без наставительности.

– А... – говорит Тушнов. – Вообще-то неплохо у вас. – Он широко разводит руки в стороны. – И метраж... и... – Он указывает на картины, висящие друг напротив друга: на одной изображены пушкари, ведущие огонь прямой наводкой по наседающему противнику, на второй битая дичь в соседстве с очень яркими овощами – поми­дорами и красным перцем.

Алеша раскрывает альбом и негромко произносит:

– А это папа...

Тушнов смотрит:

– Генерал был?

– Генерал-лейтенант артиллерии, – уточняет Алеша.

– В войну убило?

– Что ты! Мне уже год был, когда он умер. Ин­фаркт. – Минуту Алеша молчит – не скорбно (ведь он не помнит отца), а просто как положено, он знает, в таких случаях, – потом оживленно рассказывает: – А во время войны папа один раз перед наступлением сосредоточил двести орудий на километр линии фронта! Про это в исто­рии Отечественной войны есть. Папа первый такую плот­ность огня создал! Двести орудийных стволов на один километр, представляешь?!

– Ого! – Тон у Тушнова не очень прочувствован­ный. – Пенсию за него получаете?

– Получаем. Мать – пожизненно, а я – пока инсти­тут не кончу.

– Много, да?

– Не знаю... – Маленькая заминка. – Мама говорит, меня это не должно интересовать. А твой отец жив?

– Как будто жив, – говорит Тушнов и пожимает пле­чами, не то удивляясь этому, не то в этом сомневаясь. – Я его не видал пока что...

– Ну да?! Как это?..

– Да! Они с матерью... – Он хмурится и, точно уже ответил, спрашивает сам: – Брат стихи пишет?

– Чей?

– Твой.

– Кажется!

– «Кажется»! Точно. Я слыхал, из десятого класса ребята говорили: стоющие стихи. – Васька понижает голос. – Ему даже за них попало. Его, может, за них бу­дут тягать...

– Я не знал, – говорит Алеша.

– А он дома сейчас?

– Виктор? Не знаю. Кажется. А что?

– Ничего.

И тут Алеша понимает, что Василия интересует не он, а Виктор. Но Алеша не очень самолюбив. Ему, в сущно­сти, все равно, чем гордиться: своими марками или своим братом, своей игрой на рояле или тем, что на этом рояле играл один раз сам Рахманинов. И он снова раскрывает альбом и дружелюбно предлагает:

– Показать тебе фотографии нашего Виктора, когда он был маленький? Зоя сама снимала.

Взглянув на фотоснимки, Тушнов замечает:

– Вроде тебя был пацан... – Тон у него такой, точно это кажется ему удивительным.

Входит Флора Александровна. Она накрывает на стол и, расставляя чашки, спрашивает Василия:

– Чаю с нами не выпьешь?

Тушнов отрицательно качает головой и говорит Але­ше: «Ну, я пошел. Пока», а Флоре Александровне: «До свидания». И направляется в прихожую. В это время Флора Александровна громко зовет, протяжно выкликая каждое имя:

– Зоя, Саша, Виктор, – к столу!..

В прихожей, где теперь нет никого, кроме него с Але­шей, Тушнов внимательно осматривается и неторопливо натягивает пальтишко.

– А велосипед-то у тебя есть? – вдруг спрашивает он так, будто раньше все забывал об этом спросить.

– Велосипед?.. Нету.

– Нету?! Рояль есть, а велосипеда нету?.. – И Вась­ка хохочет, должно быть находя это чрезмерным даже для такого чудного дома. – Если бы у тебя был велоси­пед, мы б к нему приладили мой моторчик, – добавляет он, уже не смеясь и сдержанно сожалея о том, что этого нельзя сделать. – Хочешь – педали крути, хочешь – ка­ти, как на мотороллере! Твой – велосипед, мой – мотор­чик, общая машина была б...

– Я уж, понимаешь, просил маму к лету купить, но она говорит: положение сейчас затруднительное...

– Загнать надо что-нибудь, – обыденно советует Тушнов. Он, видно, совсем уже здесь освоился.

– Продать?

– Угу.

– А что?

Тушнов переводит взгляд с оленьих рогов, прибитых над вешалкой, на картину (артиллерийский расчет у ги­гантского орудия) и хочет предложить что-то, но потом, раздумав, говорит рассудительно и даже слегка надменно:

– Это вам самим лучше знать.

– Я сейчас попробую поговорить с мамой! – заго­рается вдруг Алеша.

– Конечно, давай пробуй. Я на лестнице подожду.

– Зачем? Здесь можно.

– Лучше на лестнице.

Алеша закрывает и запирает дверь за Тушновым и направляется в столовую, где Флора Александровна как раз приступила к отложенному объяснению с Виктором...

– Так вот, Виктор, мне сегодня сказали, что ты на­писал очень странные стихи...

– Не странные, а просто плохие, – вставляет Виктор.

– ...стихи с таким настроением, которого просто не может быть у юноши в наше время, – продолжает Флора Александровна. – Пришлось мне краснеть. Удовольствия, знаешь ли, я не получила. Что-то я в ответ бормотала, но глаз старалась не поднимать, и было мне, откровенно го­воря, так не по себе... Оч-чень не по себе!

...Это самое неприятное и пугающее – узнать, что та­ких чувств, как твои, быть не может. А ведь ты не приду­мал их. Ты же их испытал?.. Испытал или нет?

Виктор думает, сознавая, что, кажется, его о чем-то спрашивают, а он это пропускает мимо ушей. Потом он слышит, как Флора Александровна произносит настоя­тельно и раздельно:

– ...Во всяком случае, я требую, чтобы впредь ты, ес­ли будешь писать стихи, сначала показывал их мне, а потом уж читал в школе!

– А я, наверно, не буду больше писать.

Виктор говорит это не слишком-то всерьез. Но Флора Александровна сейчас же отвечает серьезно: «Что ж, это, может, и лучше». И Виктор вздрагивает, точно ощутив внезапно резкий толчок отдачи: еще секунду назад играл человек пистолетом, и вот толчок – не пошутил, оказы­вается, выстрелил...

– Может, это и лучше, потому что...

Раньше чем Флора Александровна успевает докон­чить, Виктор вскакивает, выбегает в прихожую, распахи­вает дверь и уже на лестничной площадке налетает на Тушнова.

– Ты... что здесь?..

– Жду... – Васька растерян. – А ты?

– Ухожу! – И Виктор бежит вниз по лестнице.

– И я с тобой! – кричит ему вслед Тушнов, захлопы­вает дверь и бежит за ним.

Он нагоняет Виктора уже на улице. Виктор идет ку­да глаза глядят, но так быстро, словно торопится в опре­деленное место. На что-то он отвечает Тушнову – авто­матически и односложно, мгновенно забывая, что сказал, и его не покидает ощущение нелепости и в то же время реальности происходящего с ним. Как будто он смотрит фильм, с героем которого сроднился. И с этим героем в трудную минуту оказывается рядом мальчишка, который никогда раньше не был ему близок. И это кажется совер­шенно непредвиденным и не тем, чего он желал герою, но жизненным – более жизненным, чем все, что он мог предвидеть.

– Ты их все наизусть помнишь? – спрашивает Тушнов.

– Конечно, помню. – Виктор догадывается, что речь идет о стихах.