По материкам и океанам

Подъем к лагерю «5600» начался утром. На полдороге у многих появились признаки горной болезни — головная боль, сильная одышка, рвота. В разреженном воздухе уже не хватало кислорода, а до вершины оставалось больше двух километров, и путь к ней был неведом.

Лагерь «5600». Крохотная площадка, на ней — четыре палатки, таких маленьких, что в них можно забраться только ползком. В легких спальных мешках из шелка, согреваемые прослойкой гагачьего пуха, лежат восходители. На большинство из них надежда плоха: они совершенно измучены горной болезнью.

Вечереет. Внизу плывут облака. Солнце садится за дальние хребты.

Абалаков сосредоточенно рассматривает ребро пика. Закат резко подчеркивает черными тенями все выступы, неровности, впадины. Если бы под рукой была глина, Абалаков мог бы тут же вылепить макет ребра. Зорким, цепким глазом художника и скульптора он отмечает то, что может пригодиться завтра.

Потом вынимает блокнот и делает набросок. Путь будет дьявольски тяжелым! На ребре торчат шесть «жандармов» — шесть острых, крутых выступов. Они стоят друг за другом, словно башни — грозные, кроваво-красные в лучах заката. А под ними — черные пропасти почти отвесных скатов ребра.

Утром трое альпинистов, связавшись одной веревкой, идут к первому «жандарму». Они продвигаются медленно, осторожно, экономя силы. Впереди — Абалаков. Прежде чем сделать шаг, надо убедиться, что камень, на который станет нога в подбитом пластинчатыми гвоздями башмаке, надежен, что он не сорвется в пропасть. За плечами альпинистов — раздувшиеся, тяжелые рюкзаки.

Далеко не везде можно идти всем троим сразу. Пока один ползет вперед, двое других, став поустойчивее, «страхуют» его. Если идущий первым сорвется, «страхующие» удержат его на веревке. Альпинисты знают цену товарищеской помощи, товарищеской выручки не хуже, чем солдаты.

Следом за первой тройкой продвигается вторая. Она должна закрепить пройденный путь — сбросить ненадежные камни, вбить в скалы крючья и протянуть кое-где веревки, чтобы легче было идти носильщикам.

В этой тройке идет молодой инженер, весельчак Николаев. Тройка проходит второй «жандарм» в опасное время: солнце сильно пригревает, можно ждать камнепада. Быстрая смена температуры разрушает горные породы. Достаточно солнцу нагреть остывший за ночь склон, чтобы растаял лед, цементировавший камни, и они могут срываться вниз даже от порыва ветра.

Николаев — отличный скалолаз. Он замыкает тройку. Веревка? Она только стесняет. Отбросив ее, привычными, точными движениями преодолевает Николаев второй «жандарм».

Рука альпиниста ищет зацепку. Камень, который она ощупывает, еле держится. Эх, не надо было его трогать… Поздно! Камень срывается и ударяет альпиниста в плечо. Николаев старается удержать равновесие. И тут на него сыплются сверху еще камни, совсем уже мелкие…

Слабо вскрикнув, альпинист срывается со скалы. На какую-то долю секунды его задерживает выступ, потом он все быстрее скользит по обледеневшему склону и исчезает в бездонной пропасти. Грохочет камнепад: тело увлекло за собой множество обломков.

Несчастье ужасно, непоправимо. Горе придавило оставшихся. Молча смотрят они вниз, туда, где еще клубится снежная пыль лавины над могилой их веселого товарища.

Тщетны поиски тела. Его поглотила бездна. Должно быть, оно попало в одну из трещин на леднике, тут же засыпанных лавиной.

Николаев погиб, двое альпинистов неожиданно заболели. В ледовом лагере, где все собрались вместе, — ни смеха, ни шуток. Свежа боль. Неясно, что делать дальше. Весь тщательно разработанный план штурма сломан. Раньше думали, что подготовительная группа поможет основной штурмовой группе сберечь силы. Теперь подготовительной группы больше не существует.

Альпинисты стали совещаться.

— Может, отложить штурм? А? Маловато нас. Да и носильщики… — неуверенно произнес один из больных.

— Повернуть обратно — это осквернить его память, — сказал Абалаков. — Это все равно, что показать врагу спину.

— Но что ты предлагаешь?

— Самим проложить путь. Без вспомогательной группы. А что носильщики? Славные, смелые ребята. Да разве они только носильщики? Они такие же альпинисты, как мы. Но им труднее, чем нам. Надо рассказать им толком, зачем мы поднимаемся, какая от этого польза таджикским колхозам. Я думаю, что завтра надо идти. Вот в основном и все.

…Снова ползут альпинисты и пять наиболее крепких носильщиков мимо первого, потом мимо второго «жандарма». Еще свеж в памяти крик Николаева. Носильщики пугливо косятся то на нависшие сверху скалы, то на провал бездны.

Новый лагерь разбит на подступах к третьему «жандарму». Альтиметр показывает 5900 метров. Там, где недавно прошли альпинисты, проносится, сметая все на своем пути, вздымая снежные облака, лавина такой необычайной силы, что воздушная волна от ее падения едва не срывает палатки.

Третий «жандарм» изрядно изгрызен временем. Обломки то и дело отрываются от его стен и со свистом летят вниз. Препятствие преодолевают на рассвете, пока камни спаяны ночным холодом.

Позади остается и четвертый «жандарм». Альпинисты подходят к пятому.

Упрямо и зло он торчит отвесной глыбой. Обойти его нельзя.

Снизу кажется, что Абалаков приклеился к холодной стене и замер в неустойчивом равновесии. Перед ним — отвесная скала. Медленно, осторожно Абалаков забивает в нее крюк, защелкивает на нем «карабин» — кольцо с внутренним замком — и пропускает через него веревку. Другой конец веревки — в руках Гущина.

Абалаков шарит по стене ногой. Нога повисает, не встречая никакой опоры. Тогда он, сняв рукавицу, медленно ощупывает стену. Пальцы движутся, как при игре на рояле. Абалаков сердится: эти беспомощные движения свойственны обычно начинающим альпинистам, лезущим вслепую, без заранее продуманного плана.

Но что же делать? Неужели проклятый «жандарм» неприступен? Неужели поверхность камня так безнадежно гладка?

Несколько секунд он отдыхает. И вдруг ему необычайно отчетливо представляется родная Сибирь, Красноярск, трехэтажная школа, которую почему-то называли «кооперативной», железная лестница на крышу. На большой перемене ребята поднимались по этой лестнице, подтягиваясь и перебирая руками холодные, тонкие перекладины — кто выше. Кажется, что больше нет сил, но стиснешь зубы и немеющими руками перехватишь еще и еще. А снизу кричат: «Молодец, Луна!» Он улыбнулся, вспомнив свое прозвище — Луна. Это потому, что он был круглолицым. Сейчас, наверно, его бы так никто не назвал: щеки глубоко запали.

И еще вспомнились ему знаменитые красноярские «Столбы» — заповедник скал и тайги. Вместе с братом Виталием они научились там не бояться высоты и полюбили камень. Однажды Евгений лез новым «ходом» на очень трудную скалу. Было жарко, пахло сосновой хвоей. Он пересек каменный купол — «катушку», нащупал ногой выступ, потянулся, чтобы зацепиться пальцами за чуть заметную выбоину — «карман». Но пальцы встретили гладкий камень. Он потянулся снова — «кармана» не было. Спускаться? Ну, нет! И он снова и снова шарил по камню — и нашел-таки какую-то трещинку. Плавно и осторожно подтянулся он тогда на одной руке, а другой ухватился за еле заметный «карман».

— Женя! Же-е-ня! — слышит Абалаков. Это кричит снизу обеспокоенный Гущин.

— Страхуй крепче. Еще попробую! — встрепенулся Абалаков.

Чорт возьми, выступ на пятом «жандарме» — не совсем подходящее место для воспоминаний о детстве!

Теперь, отдохнув, Абалаков снова тянется вверх и вправо. Ага, вот чуть заметный выступ. Отлично! Теперь немного подтянуться, потом передвинуть ногу… Готово!

Гущин больше не видит Абалакова: тот скрылся за выступом скалы. Только тонкая веревка медленно ползет вслед за ним. Вдруг — грохот камней. Гущин вздрагивает, напрягается, ожидая рывка веревки. Нет, все спокойно. Он не сорвался там, за выступом, а просто сбрасывает опасные камни.

Веревка кончается. Гущин собирается крикнуть, предупредить Абалакова, но слышит из-за стены крик, очень похожий на «ура». А минуту спустя Абалаков уже появляется над ним, на вершине пятого «жандарма»: