Город Золотого Петушка. Сказки

Игорь сказал упрямо:

— «Я вижу, тебе наука впрок не пошла!» — вот так он сказал…

— У тебя хорошая память?

— Память у него завидная! — вмешался отец.

Аболинь задумался.

— Ты понял так, что этого, с усиками, кто-то чему-то учил, но он так ничего и не понял или не захотел понять?

— Да! — сказал Игорь, уже уставая от этих вопросов.

— И он был очень рассержен, когда высокий сказал ему, что мог бы стать коммунистом?

— Да, он после этого бросил папиросу, и так зло!

Аболинь щелкнул пальцами.

— Надо посмотреть, — сказал он. — Может быть, мы найдем эту папиросу. Хотя мало шансов на это, но давайте пройдемте к гроту, если я вас не отрываю от дела, товарищ Вихров! — Он поднялся.

— Папиросу я закопал! — сказал Игорь.

— Где? — быстро спросил Аболинь.

— Там же! У стенки…

Вихров торопливо собрался, и все вместе они вышли из комнаты. Они прошли по дорожке к гроту именно с той стороны, с которой пришли высокий — Каулс — и тот, с усиками. Аболинь велел Игорю сесть в гроте на то место, где сидел он, когда начался разговор. А сам с папой Димой остался там, где Игорь видел ночью двух людей. Папу Диму он поставил так, как стоял высокий, а сам стал лицом к Игорю, на место низкого. Они понемножку передвигались, чтобы было похоже, и Аболинь все спрашивал: «Так?.. Так?» — пока Игорь не сказал в свою очередь: «Так!» Тогда Аболинь опять настойчиво спросил Игоря — выше или ниже вот этих камней или наравне с ними было лицо второго? И Игорь припомнил, что подбородок второго был почти на одной линии с концевыми камнями кладки. Тут Аболинь неожиданно вынул из кармана рулетку и измерил это расстояние, что-то посчитал в уме и сказал, улыбаясь:

— Ну, я бы не назвал его низким! У него все сто восемьдесят будут — хороший рост! Это он рядом с Каулсом казался таким. У того сто девяносто пять сантиметров…

— Возможно! — сказал папа Дима.

Аболинь, с сожалением глядя на дорожку, сказал:

— Ну, после этого ливня бессмысленно что-либо тут искать! Такой потоп был, что больше и некуда! — Он обернулся к Игорю. — Ну, показывай твою папиросу!

Игорь пошарил глазами по низу и нагнулся над небольшим бугорком возле самых камней. Аболинь схватил его за руку, когда он хотел разрыть этот бугорок, поспешно сказав:

— Стоп! Стоп, дружок! Это я сделаю сам…

Он вынул из портфеля флянц-кисть и стал смахивать ею осторожно песок. Выступы камней прикрывали собой песок, прилегающий к камням, и он был лишь немного влажен — почти сухая папироса лежала там, куда зашвырнул ее Игорь.

— Ты не брал ее руками? — спросил Аболинь.

Игорь замотал головой — нет, конечно! Он до сих пор помнил, с какой злостью пнул ее ногой, чтобы не торчала на глазах… Как хорошо, что тогда пришла ему в голову эта мысль! Аболинь тихонько просунул в папиросу спичку и так вынул ее из песка, внимательно приглядываясь к ней. Он вынул из портфеля вощеную бумажку, бережно положил туда папиросу и отправил все это в портфель. Однако вслед за этим он опять нагнулся к этому же месту и сказал:

— Тут есть еще что-то! — и опять принялся убирать песок, на этот раз концом кисти. И вдруг из ямки, которая образовалась здесь, выглянула скрюченная лапка птенчика, а дальше показалось и его взъерошенное брюшко. Значит, Андрюшка целый день бродил по саду, не зная, куда девать убитого им птенчика, а потом притащил сюда и закопал. — Тот? — спросил Аболинь Игоря и засыпал птенчика вновь.

— Тот! — вздрогнув, сказал Игорь.

— Ну ладно! Делать нам тут больше нечего! — сказал Аболинь. — Еще один только вопрос: этот низкий, который оказался высоким, очень худой, да? Ты говоришь, у него сильно запавшие щеки?

— Да!

— Такие, как у меня? — спросил Аболинь, у которого было сухощавое лицо с крепко сжатыми губами. Он вынул при этом папиросу из портсигара.

— Нет, что вы! — сказал Игорь. — У него совсем провалившиеся щеки! Он очень-очень худой!

Аболинь закурил. Выпустив дым из ноздрей, он неожиданно затянулся и сказал Игорю, ткнув пальцем в свои сильно запавшие в это время щеки:

— Ну, а теперь — похоже, да?

— Точь-в-точь! — невольно сказал Игорь.

Аболинь рассмеялся:

— Ну, значит, разговаривал с Каулсом — если это был Каулс! — человек ста восьмидесяти сантиметров ростом, брюнет спортивного сложения, курящий «Казбек», возможно отбывавший наказание в местах заключения, но не низкий и не истощенный, так? Немного, но уже кое-что.

— Вы сыщик? — спросил Игорь, давно уже догадавшийся, что Аболинь пришел к Вихрову только по делу Каулса. Значит, убийцу Яна Петровича уже ищут!

— Я следователь! — ответил Аболинь.

Они медленно прошлись по дорожкам к морю. Аболинь шел по предполагаемым следам Каулса и его убийцы, мысленно восстанавливая их движения, чтобы представить себе, как все это могло произойти. Они вышли за калитку. Через небольшую рощицу на дюнах вилась тропинка. Она обрывалась там, где кончался растительный покров. Дальше был небольшой откос, отмечавший границы самого высокого прибоя, и от этого места до самого приплеска — и налево и направо — расстилался пляж. Аболинь посмотрел на залив.

Вихров показал пальцем:

— Вот там, за второй мелью, обнаружили его тело.

Аболинь вынул из портфеля планшетку и скупыми, точными движениями сделал кроки местности, обозначая в метрах расстояние от одного приметного предмета до другого. Потом он повернул назад.

Вихров осторожно спросил:

— Скажите, если это не секрет, есть ли у вас какие-нибудь подозрения? Удастся ли найти убийцу Каулса?

Аболинь сосредоточенно выпустил дым изо рта и вынул папиросу.

— Дело и простое и сложное! — сказал он. — Все зависит от того, как смотреть на него. Может быть, это частный случай, банальное преступление по личным мотивам. Может быть, это лишь звено в какой-то цепи преступных связей, в какой-то системе отношений… В дни подполья Каулса предали профашистские элементы, в прошлом связанные с полицией Ульманиса, ненавидящие все советское и смертельно боящиеся возмездия. Есть такая категория господ, предпочитающих не иметь свидетелей… Он сидел в гитлеровских концлагерях, потом находился среди перемещенных лиц, где между соотечественниками были очень сложные, весьма запутанные взаимоотношения.

Он помолчал, потом кинул искоса взгляд на Вихрова:

— Вам не придется стыдиться знакомства с ним. Товарищ Каулс боролся против немцев, но я бы не назвал его очень сознательным борцом за социализм. Боюсь, не принадлежал ли Каулс к таким людям, которые наивно думают, что они могли бы построить социализм «по-латышски»… Не случайно наши враги пытаются играть на национальных чувствах латышей. Но, как видите, они просчитались.

Аболинь посмотрел на часы и сел на скамейку в парке. У него было время подумать именно здесь, где перед его глазами смутно вставала сцена свидания Каулса с тем, кто пустил в ход нож, чтобы заставить Каулса замолчать навсегда. Вихров сделал Игорю знак, что он может идти, но Игорь сел рядом. Как он мог пропустить хоть что-нибудь на этом пути по следам убийцы Каулса!

— У меня нет готовой версии! — сказал Аболинь и опять замолчал. — Так, только некоторые варианты возможного…

Он, не глядя на Вихрова, закурил. По его лицу нельзя было понять ничего. Игорь не сводил с него глаз — ах, вот как, оказывается, ищут преступников! Вместо того, чтобы пустить по следу собаку, гнаться за тем, кто пытается уйти от карающей руки закона, и в этой погоне были бы крики, выстрелы, мчащиеся машины, таинственные особняки и — наконец! — железная рука преследователя на плече убийцы — надо думать, размышлять и рассматривать какие-то варианты, словно речь идет о партии в шахматы.

А Аболинь глубоко задумался под шелест листвы, метавшейся от порывов ветра. Убийство из личных мотивов: зависть, ненависть, порыв раздражения, злоба, страх, боязнь разоблачения? Каулса также могли избрать с целью вербовки, а когда эта попытка не удалась, свидетель был уничтожен.

Не может исключаться и еще одно — иностранным разведкам нужны советские документы, иногда идут на крайние меры, чтобы заполучить их. Паспорта у Каулса не оказалось! Если бы это было банальное убийство по личным мотивам, разве преступник стал бы обшаривать карманы убитого и тем более похищать документы?