Алюта — воздушный слоненок

Алюта слушала и ничего не понимала.

Солнечные запасы

— Да ты что, в первый раз в Москве, что ли? Или с луны свалилась? — не выдержал, наконец, пионер.

Алюта решила промолчать пока что насчет луны и лучше расспросить ребят побольше про Москву. Но пионера не пришлось и спрашивать. Он сам заговорил таким голосом, каким говорил Алютин папа, если она приносила из школы плохие отметки.

— Ведь это же всякий октябренок знает. Все сделано очень просто. Ты, когда спускалась на самокатке, не заметила разве, что на крышах лежат рядами черные трубы?

— А я думала, что это фабричные трубы, — ответила Алюта. — Такие они закопченные. Подумала еще, почему их так много на каждой крыше?

— Вот так фабричные, вот так фабричные! — засмеялась пионерка. — Разве фабричные трубы лежат?

Пионер перебил ее:

— Это трубы, собирающие тепло. Солнце нагревает в них воду. По ночам горячая вода перекачивается глубоко под землю. Там устроены такие громадные термосы, в которых вода не может остыть.

Пионеры наперебой стали рассказывать Алюте, как это все устроено. Они постоянно жили в Москве и разговаривали с Алютой, как ученые. Алюта даже пожалела, что ленится слушать радиогазету, в которой, наверное, про все это рассказывали. Она стояла перед товарищами, как маленькая глупая девочка. Оказывается, за лето солнце согревает так много воды, что уже десять лет тому назад все московские дома стали отапливаться солнечной водой. А потом инженеры решили провести трубы с горячей водой прямо под землю. Земля перестала промерзать зимой, и на улицах Москвы появились пальмы, мандарины и совсем уж диковинные деревья со сливами величиной в кулак и с цветами, которые красовались на деревьях круглый год. Пионеры повели Алюту дальше по аллее. Они показывали ей цветы, деревья и домики из проволочной сетки, в которых летали красные и зеленые птицы.

Приручать соловьев — это уж давно выдумали юные натуралисты. Сначала соловьи жили тоже в больших клетках, построенных вокруг кустов. Ребята входили к птицам, кормили их и никогда не обижали. Потом соловьиные детки и детки этих деток так привыкли к ребятам, что клевали муравьиные яйца прямо с пионерских ладоней. А когда в Москве совсем изменилась погода и исчезли морозы, соловьи перестали улетать на зиму.

— Теперь на наших деревьях нет ни одного червячка, — похвастался пионер. — Все благодаря соловьям.

Пионерка тоже похвасталась:

— А как они поют весной! По всему Ленинскому проспекту даже выключают радио, чтобы лучше было слышно соловьев.

Ракета отправляется в 20 часов

Как бы в ответ на эти слова, музыка по радио прекратилась. Алюта приготовилась слушать соловьев. Но соловьи не запели. Они и не могли запеть, потому что была осень, а соловьи поют только весной.

Отчетливый голос сказал по радио:

— ОБЪЯВЛЯЕТСЯ ПЕРЕРЫВ НА ПЯТЬ МИНУТ. СЛЕДУЮЩАЯ ПЕРЕДАЧА НАЧНЕТСЯ РОВНО В ШЕСТНАДЦАТЬ ЧАСОВ.

— Батюшки мои! — заторопилась Алюта. — Самое позднее в половине двадцатого мне нужно быть в Циолковске, у меня там важное дело.

— Ах, вот что! — догадался пионер. — В двадцать часов из Циолковска отправляется на луну звездолет. Ты не смотреть ли собираешься? У тебя билет есть? Вот счастливая! Ты расскажи нам на обратном пути, как это было. Мы каждый день здесь работаем. Спросишь звено „Соловьиные трели“. Это наше звено.

— А разве нужен билет? — спросила Алюта.

Ей стало тревожно. Если без билета даже и смотреть нельзя, то как же лететь без билета?

— Конечно, нужен, — сказал пионер. — Без билета всякий бы смотрел.

Алюте показалось, что пионер даже покачал головой, говоря эти слова. Словно она затеяла что-то не совсем хорошее. Она чуть не расплакалась. Вся ее бодрость пропала.

Но все равно, нужно было сдавать парашют и стратосферный костюм. Плакать, во всяком случае, не следовало. Отец даже обрадуется, когда получит в Берлине телеграмму, что ей так и не удалось слетать на луну. Вот если будет дразнить, тогда можно и поплакать.

Алюта вместе с пионерами пошла к своим вещам. Вещи лежали на том месте, где она оставила Травку.

Только самого Травки не было видно.

Алюта забеспокоилась:

— Слушайте, ребята, вы не видали этого самого октябренка, который приехал со мной на самокатке?

— Да он сейчас только был тут, — настойчиво сказала пионерка из „Соловьиных трелей“. — Сию, сию минуточку тут стоял. Вот когда я подошла к вам.

Пионеры обошли несколько раз вокруг скомканного парашюта, покричали во все горло: „Травка! Травка!“ Спросили у других ребят, работавших на аллее.

Травки никто не видел.

Алюта совсем расстроилась.

— И все это я виновата. Заболталась с вами, а октябренок пропал. Вот я теперь и отвечай за него.

„Соловьиные трели“, как могли, успокаивали ее.

— А, может быть, он отправился домой? Ведь его, ты говоришь, не надолго отпустили. Вот он и вернулся. Во всяком случае, в Москве среди бела дня, да еще на Ленинском проспекте, октябренок пропасть не может.

На том и порешили. Было другое дело, поважнее. Нужно было придумать, как же быть Алюте.

Улица с берегами

Травка бывал и раньше на аллее Ленинского проспекта. Он приезжал сюда и с папой и с детским садом. Он видел мандариновые деревья и ездил с мамой слушать, соловьев. Он много раз проходил мимо пальм и розовых кустов. Он видел банановые растения, каждый лист которых в пять раз больше его самого. А когда часто видишь что-нибудь даже очень интересное, то оно становится совсем обыкновенным. И вот только на улицу Ленинского проспекта Травка мог смотреть хоть три часа подряд. Улица так и оставалась необыкновенной.

Особенно интересно было подниматься над улицей по перекидному мосту. Он начинался со ступенек. Ступеньки сами собой ползли кверху. Нужно было только встать на ступеньку, взяться за ползущие перила и смотреть вниз.

Пока Алюта осматривала аллею, Травка решил прокатиться по перекидному мосту на ту сторону улицы, побыть там немного и подняться обратно.

Он встал на ступеньку и скоро был уже над улицей. Сверху люди кажутся очень занятными. Вместо лица видишь только макушку и плечи. Особенно смешно смотреть, как человек идет. Ноги выпрыгивают из-под него, как на пружинках: вперед — назад, вперед — назад. Дрыг-дрыг, дрыг-дрыг… А если человек размахивает руками, то становится похож на жука-плавунца. Ни трамваев, ни автомобилей не было на этой улице. Люди по ней шли только пешком. А то и просто стояли или даже сидели на удобных диванчиках. Но никто из людей на этой улице ни на секунду не оставался на месте. Их передвигала сама улица. Сама мостовая, сам пол улицы двигался, не останавливаясь, от площади Дзержинского к Дворцу советов.

Травка стоял на мосту. Его переносило через улицу. Было похоже, что он переправляется через речку с одного берега на другой.

Он подумал, что Алюта еще долго будет разговаривать с пионерами, и решил пока посмотреть на улицу-самодвижку сбоку. Мост перенес его на неподвижный тротуар. Теперь ему снова показалось, что он стоит на берегу, а улица — это речка.

Люди, которые находились на улице, проплывали перед ним. Казалось, что они плывут стоя да еще играют при этом в веселые перегонки. Все принимали участке в этой игре: и взрослые и ребята в разноцветных костюмчиках. Даже няни из детских яслей с ребятами в шестиместных колясочках, похожих на автомобили. Даже старушка, которая сидела на диване и грелась на осеннем солнышке. Все играли в перегонки. И перегонял обязательно тот, кто находился дальше от Травки и ближе к зеленой стене аллеи.

Улица состояла из четырех широких лент. Травка знал, что серая лента, самая близкая к берегу, называется пешеход. Следующая, голубая, — велосипед. Третья, коричневая, — трамвай. А дальше лента, зеленая, — автомобиль. На „пешеходе“ стояла небольшая толпа народу, человек сорок. Они указывали друг другу на пальмы, на фонтаны, на громадные белые статуи, на вагончики-самокатки, которые проносились у них над головами. Они улыбались, громко вскрикивали, радостно разговаривали между собой.