Отойди от моей лошади

Плёнку я проявлю, отпечатаю снимки, разложу их на столе и буду смотреть.

Я буду смотреть и смотреть и вдруг унижу, что сам я сижу в саду на скамеечке, против памятника великому поэту. Против памятника Александру Сергеевичу Пушкину.

Я буду долго глядеть на него, и он вдруг сойдёт вниз, погуляет немножко по саду, а потом подойдёт к моей скамейке и скажет:

— Прошу извинить меня, я не помешаю?

— Ой, что вы, что вы! — воскликну я. — Пожалуйста!

Я посмотрю сбоку на его добрые, грустные глаза, не удержусь и произнесу, волнуясь:

— А я вас знаю, Александр Сергеевич. Вы — великий поэт Александр Сергеевич Пушкин.

— Ах, — очнётся он. — Откуда ты меня знаешь?

— Что за вопрос?! — воскликну я. — Ну что за вопрос?!

— Да, да, верно, — скажет он, сообразив. — Я позабыл совсем, я о своём думал.

— Вот так встреча! — скажу я.

— «Мороз и солнце, день чудесный», знаешь? — вдруг спросит он.

— Конечно, — скажу я. — «Ещё ты дремлешь, друг прелестный», правильно?

— Правильно, — скажет он. — А как дальше?

И я стану читать ему дальше: «Пора, красавица, проснись…»

Я буду читать, смущаясь и краснея, но с выражением, как и надо, а потом вдруг покраснею ещё больше, оттого что вспомню: несколько строчек в конце я вовсе не знаю, и раньше не знал, не выучил, и мне поставили за это в школе три с минусом.

— Дальше я не знаю, — скажу я печально.

— Как же так, как же так? — расстроится Александр Сергеевич. — «Вся комната янтарным блеском…»

— «Озарена весёлым треском», — чуточку вспомню я.

— Мальчик! Как же это можно — озарить весёлым треском? Там же точка после «озарена». Что же это получается?

Он вздохнёт тяжело, поднимется со скамейки, пойдёт, пойдёт… И снова я увижу, что он памятник.

— Александр Сергеевич! — закричу я. — Куда же вы?! Я не буду больше! Не буду! Я хотел пригласить вас в зоосад. Там белые медведи! Я хотел вас познакомить с Женькой Кисейкиным, моим другом! Я хотел…

Я буду звать его долго — и всё зря: он не шелохнётся.

И я увижу себя вовсе не в саду, а дома, за столом, перед фотографиями.

Не буду я завтра покупать плёнку. Ну её совсем!

Пропади она пропадом.

Пойду-ка и выучу сперва всё это замечательное стихотворение.

Великий талант

Кто никогда не играл на флейте, не знает, что это такое. На переменке ко мне подошёл староста Глеб.

— Ну, как флейта? — спросил он.

— Какая флейта? — удивился я.

— Поигрываешь помаленьку, а?

— Отстань, — сказал я. — Ни на чём я не поигрываю. Я её и в глаза не видел.

— Плохо дело, — сказал Глеб. — Пора научиться.

— Это ещё зачем?

— Пора, пора, — сказал Глеб. — Учись.

— Не буду, — сказал я.

— Слушай, — сказал Глеб. — Я тебе не нянька. Ты пионер?

— Пионер.

— Учишься хорошо?

— Ну, хорошо… ничего учусь.

— Маме помогаешь?

— Когда как. В общем, вроде помогаю.

— Ну, вот видишь, а на флейте не играешь. Учись, учись, пора.

И убежал.

Я подумал, может, и правда пора. Ну что у нас за староста! Подойдёт к тебе, поговорит, и вроде всё ясно.

После уроков Глеб сказал:

— Зайди ко мне вечерком, у меня там есть кой-какие флейты, — и добавил: — Ты, наверное, думаешь, зачем это всё. Так вот: шестой «а» посадил берёзку, шестой «в» сделал модель корабля, шестой «б» ещё чего-то — у каждого своё, а у нас будет симфонический оркестр. Все тридцать человек на чём-нибудь играют. Надо что-то непохожее. Необыкновенное. Учись на флейте, через три дня концерт.

— А когда репетиция? — спросил я.

— Боюсь, не успеем, — сказал Глеб. — Мы сразу. Не бойся. Ты у нас великий талант. Вот это будет сюрприз. Все ахнут. Ну, привет!

И убежал.

Три дня я ходил сам не свой. Ни с кем ни о чём не говорил. Глеб сказал, что это тайна. Тайна и сюрприз. В день концерта Глеб повесил на школе афишу. Все были поражены.

Глеб назначил сбор музыкантов без пяти семь.

Когда я с флейтой пришёл в школу, народу в зале было полно. Глеб встретил меня в раздевалке.

— Ну, как дела? — спросил он.

— Ничего у меня не выходит, — сказал я. — Хочу сыграть одно, а получается другое. Лучше мне сегодня не выступать.

— Не глупи, — сказал Глеб. — Класс хочешь подвести? И так всего семь человек пришло, а ты восьмой. В музыке это называется октет. Я так и скажу: «Выступает октет шестого «г» класса». Пошли.

Мы прошли за кулисы. На сцене было темно.

— Они уже здесь, — сказал Глеб и в темноте провёл меня. — Вынь флейту. Занавес откроют в полной темноте, потом зажгут свет, и все ахнут.

Занавес открыли, Глеб дал сигнал, свет ярко вспыхнул, зал ахнул. Я огляделся вокруг — на сцене нас было трое: Алик Зуев с барабаном, я с флейтой и Глеб с какой-то палочкой. Когда в зале стало тихо, Глеб сказал:

— Симфоническое трио шестого «г» класса. Римский Корсаков «Снегурочка». Дирижирует Глеб Луковкин. Играй, — шепнул он мне.

Алька ударил в барабан.

— Что играть? — шепнул я Глебу.

— «Снегурочку», — шепнул он, размахивая руками.

— Я не знаю, — шепнул я.

— Ну, и зря, — зашептал Глеб. — Играй.

Я заиграл.

Вот что был хохот. Все в зале прямо катались со смеху. Алик Зуев хотел убежать. Я замолчал.

— Всё хорошо, — зашептал мне Глеб, удерживая Альку. — Играй.

— Не буду, — зашипел я.

Глеб перестал махать рукой (другой он держал Альку) и объявил публике:

— Лермонтов. «Бородино». Прочтёт Алёша Петров.

И я начал читать «Бородино».

Я здо́рово читал. С выражением. Иногда Алька подыгрывал мне на барабане, и получалась полная картина сражения.

Мне хлопали минут десять.

— Ты великий талант, — сказал мне Глеб, когда мы с концерта шли домой. — Ты должен всех научить так читать. Весь класс. Мы дадим концерт. Прочтём хором какое-нибудь стихотворение. Все ахнут. Приходи завтра вечером. Это дело надо обдумать.

Господь бог, чёрт или акробат

Рано утром кто-то прошёл по стене нашего дома снизу вверх.

Ещё вчера было холодно, но потом потеплело, иней на стенах дома стал белым, и по нему чёрным по белому шла цепочка следов человеческих ног. Хорошо ещё, что это произошло во дворе, а не снаружи, — иначе смотреть на следы сбежалась бы вся улица.

— Чертовщина какая-то, — мрачно сказал управхоз Андрейцев, глядя вверх. — Никому ни слова, — сердито добавил он публике, — сами должны разобраться.

— Как ни говори, а что-то выше нас есть, — вздохнула бабушка в платке крест-накрест.

— Замолчите! — цыкнул побледневший Андрейцев.

Все заволновались.

— Акробат, — сказала бабушка Павлова из двадцать седьмой квартиры. — Это акробаты. Это они умеют так ходить. По стенкам.

В этот момент восьмиклассник Сенька утащил меня в подворотню.

— Ты, конечно, ещё дурачок, — сказал он мне, — дурачок, потому что учишься всего-навсего в пятом классе, но кое-что я попытаюсь тебе объяснить. Эти следы оставил не бог и не чёрт, а человек.

— Не ври, — сказал я, хотя я отлично знал, что бога нет и что чёрта тоже нет.

Сенька не обратил на это никакого внимания.

— Напряги свой скудный умишко, — сказал он. — Дом и земля составляют прямой угол. Мы — люди — составляем с землёй тоже прямой угол. Если лечь на землю и упереться ногами в дом, то мы составим прямой угол с домом. Дальше, — продолжал он, — если долго так лежать, то силой человеческого разума можно убедить себя, что земля — это дом, а дом — это земля, а убедив себя в этом, легко преодолеть земное притяжение и пойти по стене дома снизу вверх. Понятно?

Но я не успел ответить, — человек десять народу, с управхозом Андрейцевым во главе, гуськом вошли в подворотню и направились к двери домовой конторы.

— Будет собрание! — крикнул Мишка Зайцев. — Насчёт следов!

Я не очень-то этому поверил. Какое ещё там собрание, когда все люди на работе, но на всякий случай мы с ребятами тоже направились в домовую контору. Вся эта история нам очень нравилась: какой-то необыкновенный человек или существо прогуливалось ночью по стене нашего дома. Здо́рово ведь! Соседние мальчишки, наверное, лопнут от зависти.