Записки Эльвиры

— Что-то ты в одно только руководство влюбляешься, — ехидно сказала я. — То в начальника, то в комиссара.

— А ты все перевираешь по-своему, — выпалила в ответ Лена. — Слушать противно!

Я взглянула на Марию Федоровну, надеясь на ее не по возрасту белозубую улыбку. Но она улыбаться не собиралась. Она печально, с жалостью смотрела на меня:

— Не пойму я, Вира, кому из нас важнее на ноги встать — тебе или мне.

Домой я вернулась злющая, прямо-таки разъяренная. И сразу набросилась на маму:

— Где ключ от книжного шкафа? Немедленно дай мне ключ.

— Эльвирочка, что с тобой? Как ты разговариваешь с мамой? Книги достаются с таким трудом. Зачем же их трепать? Лучшее украшение…

— Чепуха! — заорала я. — Чепуха! Дай ключ, или я ничего не буду есть!..

— Правильно, — вмешался в разговор папа. — Объяви голодовку. И я объявлю. Может быть, сообща чего-нибудь добьемся.

Тетя Анфиса как раз была у нас в гостях. Она степенно поднялась из-за стола.

— Трепать книги — это нет, но читать книги — это да, да и еще раз да!.. Я всегда за абсолютную справедливость…

Ошеломленная мама присела на корточки и полезла рукой за батарею: там, оказывается, хранился заветный ключ…

Самые страшные испытания для меня начинались в два часа дня. В это время Сергей Сергеич приходил домой обедать.

Задолго до двух часов Мария Федоровна прислушивалась к шагам на лестнице, к стуку парадной двери.

— Нет, это не Сережа… Слишком тяжелые шаги.

Действительно, на пороге стоял точильщик.

— И это не Сережа. Слишком медленно поднимается…

И правда, в дверь стучалась молочница, которая почему-то принципиально не признавала звонков.

— А это он! — Мария Федоровна сразу менялась в лице, приглаживала свои понемногу седевшие волосы.

«И чего она его так дожидается? — недоумевала я. — Как маленького». Мне лично приход Сергея Сергеича ничего хорошего не сулил. Прежде всего он пересчитывал пилюли в коробке и порошки в пакетике: не забыла ли Мария Федоровна принять? Как будто я не следила за тем же самым. Потом долго, с недоверием разглядывал бумажку, на которой я записывала температуру. И наконец усаживался за стол.

В пьесах и фильмах научные работники и дома все время разговаривают о своих открытиях, о замыслах и сомнениях. Но Сергей Сергеич почти никогда об этом не говорил. Он больше всего любил размышлять о международных проблемах.

Как ноты на пюпитре, он устанавливал перед собой газету, причем пюпитром ему всегда служила хлебница. Немного почитав, он откидывался на спинку стула и начинал поносить «политику с позиции силы» и методы «холодной войны».

— «Холодная война» — это отвратительно, — говорила Мария Федоровна. — Но ведь и холодный обед — тоже очень вредно. Поешь, а потом уж поговорим.

Но Сергей Сергеич не мог «потом». И суп приходилось подогревать минимум дважды.

Иногда я пыталась включаться в обсуждение международных событий. Но безуспешно… Однажды, откинувшись на спинку стула, Сергей Сергеич спросил:

— Ну а как вам нравятся дела на японских островах?

Я не уловила горькой иронии и бодро ответила:

— Очень нравятся!..

— Что же вам может нравиться? Там вчера было землетрясение.

В другой раз он сказал:

— Хороша эта «Фрут компани», а?

Наученная горьким опытом, я ответила:

— Чего уж хорошего! Просто отвратительно!

— А что она делает, вы знаете?

— Ну, что может делать фруктовая компания? — сказала я, будто невзначай переводя слова «Фрут компани» на русский и демонстрируя таким образом свое знание английского языка. — Что она может делать? Собирать фрукты…

— Собирать фрукты?! — Сергей Сергеич страдальчески взглянул на мать: что мне с ней делать?! — Она не фрукты собирает, а, как у нас изволят писать, душит соседние Латиноамериканские страны. Но на самом-то деле она просто ищет свою выгоду, так сказать, учитывает свой экономический интерес.

Он часто употреблял словечко «изволят»: «Как у нас изволят говорить», «Как у нас изволят утверждать», «Как у нас изволят писать»…

Мне в эти минуты почему-то вспоминались стихи, которые нам в школе поручали заучивать наизусть:

Я понимала, что стремленье дум у Сергея Сергеича было высокое. Но и опасное… У папы стремления тоже были высокими. Он не употреблял слово «изволят», а прямо рубил сплеча: «Мало ли что у нас пишут!», «Мало ли что нам хотят внушить!».

— В Сибирь захотел? — оглядываясь по сторонам, спрашивала его мама. — Но я не декабристка — и за тобой не поеду.

На декабристку мама действительно была не похожа.

Стремления дум у папы и Сергея Сергеича были почти одинаковыми. Но папа не казался мне героем, а Сергей Сергеич постепенно начинал им казаться.

— Газет вы, что ли, не читаете? — поинтересовался Сергей Сергеич.

Газет я действительно не читала.

Раньше папа выписывал газеты на дом. Но пока он приходил с работы, мы с мамой успевали пустить их в дело: завернуть туфли, чтобы отнести к сапожнику, или разложить, чтобы уборщица, протирая стекла, не оставила на подоконниках следы своих ног. Папа возмущался, говорил, что так поступали только дикари в эпоху средневековья.

— У дикарей никогда не было газет. И они не могли так поступать, — отвечала мама.

В конце концов папа «устал бороться» и переадресовал газеты к себе на работу. С тех пор я их и в глаза не видела.

После своего провала с «Фрут компани» я помалкивала и больше не вступала в разговор о международных делах. А про себя твердо решила: прочту сразу все газеты за год — тогда мы поговорим!

Так я и сделала. Несколько вечеров просидела в читальном зале и просмотрела все заголовки статей, касавшихся зарубежной жизни.

Там, в читальне, я, между прочим, сделала для себя массу неожиданных открытий.

Сергей Сергеич за обедом часто ругал какую-то особу по имени Ната. Он гневно восклицал:

— Ната — это вредная штучка. И очень опасная!

«Наверно, какая-нибудь отвратительная особа!» — думала я. Но оказалось, что Сергей Сергеич ругал не «Нату», а НАТО и что НАТО — это вовсе не какая-нибудь неприятная особа, а неприятное военное сообщество. Да, просто счастье, что я не вздумала и тут высказать свою точку зрения. Вот бы села в галошу!..

Возвращаясь из читальни, я с грустью обнаружила, что все международные события перемешались в моей памяти. Я путала Исландию с Ирландией, а Швецию со Швейцарией…

— А почему в Европе, в этих самых кабинетах… так часто бывают кризисы? Наверное, уж все кофе в море побросали…

В моем представлении с детства «кризисы перепроизводства» были неразрывно связаны с банками кофе, которые с кораблей выбрасывают прямо в открытое море.

Сергей Сергеич встал, оперся обеими руками о стол, а тело слегка наклонил вперед, точно взошел на кафедру.

— Вы имеете в виду правительственные кризисы, милая. Это совсем другое дело. А кофе в Европе никогда не произрастал. Он типичен для Бразилии… — Сергей Сергеич выждал немного, будто я должна была законспектировать его слова. И потом, как это, наверное, делал на лекциях, повторил: — Да, кофе типичен для Бразилии. А для Европы типичны правительственные кризисы. Впрочем, и в Бразилии они тоже случаются.

Я робко взглянула на Марию Федоровну. Лицо ее было печально, как в день моей ссоры с Леной. И казалось, она, как и тогда, хотела спросить: «Кому из нас важнее встать на ноги, Вира, — тебе или мне?»

Придя домой, я хмуро спросила папу:

— Почему ты не приносишь газеты домой?

— А вам что, не хватает оберточной бумаги? — съехидничал он.

— Я буду их читать! Каждый день.

Мама схватилась за сердце:

— Что делают с ней эти люди на первом этаже? Ушла в себя, ничего не рассказывает… Своей единственной маме ничего не рассказывает. И все время новые ультиматумы!