Кирюша из Севастополя

Он осторожно высвободил рамку из щебня; убедился, что картина уцелела, бережно обтер ее рукавом и, прижав к себе вместе с подарком капитан-лейтенанта, направился вверх по улице к дальним домам, надеясь там узнать что-нибудь о судьбе своих близких.

Его окликнули по имени, едва он поровнялся с подвалом седьмого номера, полузаваленным стенами верхнего этажа.

Кирюша замер, круто оборотясь.

Из квадратной черной щели к нему протянула руки сухощавая женщина в темном платье.

Сердце Кирюши сжалось.

— Мама, — негромко выговорил он, шагнув к ней навстречу.

Женщина притянула его к себе, порывисто и мягко зажала ладонями голову и принялась целовать запыленные ресницы.

— Сыночек, живой! Морячок мой, сколько передумала, о тебе… — плача от радости, шептала она. — Верила, что придешь, и боялась, что не свидимся. Погляди, что сделали изверги с нашей улицей! В пяти домах всех позасыпало. И откапывать некому. Логвиненковых Бориску и Полину Семеновну осколками убило. Наташеньку всю поранило из самолетного пулемета, когда мы щавель в Золотой балке собирали. Несчастная сиротка…

— А где она? — быстро спросил Кирюша.

— В госпитале. Я ходила до нее в главную штольню. Полдня блукала, пока нашла. Поправляется, только про своих ничего не знает. И пусть не знает. Все спрашивала про Степана Максимовича. Бедный Степан Максимович! Все враз — и жену, и сына, и родной дом потерял. Проклятые немцы… Кирюшенька!..

Исхудалые руки ее опять сжали Кирюшу с такой силой, какую нельзя было и предполагать в них.

Снова в голубизне июньского неба, нарастая с каждой секундой, возник прерывистый клекот.

Подросток встревоженно вскинул глаза.

Стая черных птиц летела из-за холма Исторического бульвара, держа курс на Константиновский равелин, но кто мог предугадать замысел вражеских пилотов?

Мать забеспокоилась.

— Идем! — Она судорожно вцепилась в Кирюшу и подтолкнула его к входу в подвал: — Идем поскорее…

— Вот попадутся кочевникам, так те накостыляют! — спускаясь по изломанным ступеням, погрозился Кирюша. — Ого! Четыре по двести пятьдесят кило, — уверенно определил он, когда вдали один за другим раздались четыре взрыва.

— Какие кочевники? Что ты сочиняешь, Кирюша?

Теперь настала его очередь удивиться.

— Ты не слышала про кочевников? Да про них весь Севастополь знает!

Кирюша присел на устланный мягкой рухлядью, обложенный подушками топчан в углу подвала. Сняв, но не выпуская из рук автомат, он рассказал сначала о случайном визите к зенитчикам кочующей батареи на Приморском бульваре, затем принялся рассказывать обо всем: о вызове в штольню, о неожиданном отпуске, о подаренной книге, о гибели сейнера и своем путешествии по городу.

Мать разрыдалась.

Кирюша замолчал и насупился.

— Не серчай, сынок… Нелегко слышать такое. И разве хотела я поздравлять тебя в этой норе, где и лица твоего как следует не разгляжу? Люди дарят, а мне и подарить нечего.

— Нашла о чем горевать! Что я, без подарка не обойдусь? Где Николка? — спросил он о старшем брате.

— День и ночь в штольне, — проговорила она всхлипывая. — Их артель вместо кроватей и утюгов теперь гранаты и мины делает. Позавчера прибегал, паек принес. Я наказала ему сходить в порт и спросить про тебя. А то все одна и одна. Соседи поуходили кто куда…

Кирюша молчал. Слезы навертывались на глаза от жалости к матери, которой он был бессилен помочь.

Мать поняла его.

— Меня утешать не надо, Кирюша, — сказала она, заглянув ему в глаза. — Только себя береги.

Дрожащими пальцами она гладила его стриженую голову, ласково и настойчиво проводя по шершавой коже, будто стараясь стереть с нахмуренного лба Кирюши раннюю продольную морщинку.

Он осторожно развел ее руки.

— Надо итти, мама. Поцелуй за меня Николку. А это сховай подальше, — указал он на книгу и картину.

— Уходишь?!

Кирюша нерешительно нахлобучил фуражку.

— Да ведь пока доберусь — стемнеет, а мне еще в штольню явиться за назначением. Двести второй погиб…

— И опять на корабль, на лайбу? Сколько раз тонул…

— Разве я не моряк больше? — обидчиво сказал он и привычно нацепил автомат.

Горестный вздох матери камнем придавил сердце.

— Своей головой думаешь, сынок, — тихо говорила она, — это хорошо, но мне-то не легче. Все равно покоя не будет, пока не вернешься… Ой, как придется вам уходить! Говорят люди, что Мекензиевы горы сдали. Верно это?

— Правда, — понурясь, кивнул Кирюша и просяще сказал: — Ты, мама, тоже уходи. В Камышовую. Там корабли принимают эвакуированных. Возьмут до Новороссийска или до Туапсе, а потом обратно приплывешь.

Она покачала головой.

— Нет, дорогой. Где мои сыны жизнью рискуют, там и я буду, пока жива. И не уговаривай. Где бы ты ни был, знай: жду тебя в Севастополе.

Припав к нему крепким поцелуем, она долго не разжимала рук.

— Я приду, мама. Завтра приду…

Кирюша насилу разомкнул ее объятье, медленно вскарабкался по ступеням и, не оглядываясь, пошел вверх по Мясной.

Путешествие через горку

Хотя обратный путь к пристани и оказался не легче, но занял меньше времени, чем дорога домой, потому что Кирюша избрал сокращенный маршрут — через Владимирскую горку. Пересечь ее было бо?льшим риском, нежели пройти у ее подножья мимо Приморского бульвара по улицам Фрунзе и Ленина либо по улице Карла Маркса, которая вторым полукольцом охватывает центральную часть города.

Самолеты с черными крестами на фюзеляже и свастикой на хвостах коршуньем вились над Владимирской горкой. Стоило показаться на ней случайному прохожему, как вражеский летчик швырял машину вниз и строчил из пулемета даже по одному человеку.

Кирюша отважился на путешествие через горку, как только узнал о событиях у Константиновской бухты…

Он вылез из укрытия под перекрестком улиц, куда его загнала бомбежка, и направился к Приморскому бульвару, но тут внимание его привлекли близкие разрывы снарядов. Снаряды ложились где-то совсем неподалеку и, судя по отголоскам разрывов, скорее всего на бульваре.

Раненый боец, шедший оттуда в подземный госпиталь на перевязку, вкратце рассказал о происшедшем.

Судьба Константиновского равелина окончательно решилась в часы, проведенные Кирюшей у матери. С утра до полудня немцы забрасывали равелин крупными фугасными бомбами, долбили его стены снарядами из тяжелых орудий, а к полудню обрушили на немногочисленный, измотанный гарнизон крепости свежие подразделения автоматчиков и танки. Ожесточенный бой, перейдя в беспощадные рукопашные схватки, длился четыре часа с лишним, после чего артиллеристы береговой обороны и морские пехотинцы, взорвав батареи, отступили к взморью.

Последняя огневая точка, оборонявшая главную базу на Северной стороне, умолкла. Центр города, Приморский бульвар, ворота гавани меж Николаевским мысом и Константиновским равелином стали доступны артиллерийскому обстрелу прямой наводкой.

Тем самым была определена участь Севастополя. Еще держались прижатые к берегу защитники Северной стороны, но с дымящихся кровью стен равелина уже били по городу и Херсонесскому маяку вражеские орудия.

Разрывы их снарядов и услышал Кирюша, выйдя из укрытия навстречу раненому бойцу.

— Тяжко ребятам! — с горечью рассказывал тот о положении по ту сторону бухты. — Вплавь кто пустился, немногие добрались. По ним немцы из пулеметов и минометов чешут. Одно осталось: зарылись братки в песок, позасели в камнях, гробят гадов до смерти. Хотят до темноты дотянуть, а тогда легче переплыть.

— Лишь бы продержались! — от чистого сердца пожелал Кирюша. — На сейнерах вывезем.

— Куда там сейнера! — усомнился боец. — Линкору и то не подойти. Изрешетят, паразиты!

— А сейнера подойдут, будь спокоен! — заверил подросток и, не дослушав бойца, заторопился в гору.